Дживз, поезжайте

Покачиваясь на мешках, Никита без интереса смотрел на город. Все эти города, куда его возили в последние несколько месяцев, были на одно лицо — крутые подъемы и спуски, маленькие деревянные домишки, шлакоблочные пятиэтажки, густые веники серых, мокрых деревьев. В этом городе, говорят, был красивый центр. Но в центр везти Никиту было незачем.

Грузовик тряхнуло, Никита и азик схватились за мешки.

Азик был тощий, большегубый, в одном хэбэ, побелевшая пилотка — на затылке.

— Долго еще? — нарушил наконец молчание Никита.

— Ай? — обернулся азик. Глаза у него были черные, мутноватые.

— Долго, говорю, еще?

— Пят минут, — невнятно ответил азик. — Курит бар?

— Не курю… йохты, — отозвался Никита.

— Скока служил?

— Год.

— Черпа-ак… Я тож черпак, — проговорил азик, и в мутных глазах его впервые мелькнуло подобие человеческого интереса. — Сам откуда?

— Москва.

— Маскви-ишь… — протянул азик. — Пэревели?

— Командировка, — коротко ответил Никита.

Азик уточнять не стал — заговорил быстро, глотая слова.

— Если наш рота попадешь — хорошо тибе будит… У нас русский очин много, три масквишь есть, старший призыв...

— Ты сам-то откуда?

— Дюшанбе.

— Таджик?

— Узбек. Нас Тоджикистон много узбек живет.

— Я знаю, — кивнул Никита, снова хватаясь за мешки на повороте. Из-под мокрых хвостов тента было видно пустое мокрое шоссе, овраг с темными неясными облаками голых древесных ветвей, небольшую церковку среди деревьев на холме. — У меня отец три года в Душанбе работал.

Узбек молча заулыбался. Грузовик свернул и затормозил. Фыркнул двигатель, хлопнула дверца. Слышно было, как с лязгом и дрожью отъезжают стальные ворота.

Грузовик взревел, дернулся, коротко прокатился и встал. В кузов заглянул дежурный по КПП — мрачный, светлобровый, в забрызганной дождем пилотке. Окинул взглядом мешки, не обращая внимание на Никиту и азика, и спрыгнул обратно на асфальт. Трясясь, ворота с лязгом поехали обратно.

— Дашков, живой там? Вылезай давай, — послышалось снаружи.

Никита встал, подхватил "сидор", подошел к борту. У КПП стоял вылезший из кабины старшина, встречавший Никиту на вокзале. Борт опускать никто не собирался. Никита, мысленно пожав плечами, бросил вниз, на мокрый асфальт, свой "сидор" и махнул через борт, не оглянувшись на попутчика.

Старшина махнул водителю рукой, и грузовик тронулся, зафырчал вверх по обсаженной реденькими голыми рябинками аллейке вдоль плаца.

— Пошли, — сухо сказал старшина. Весь он был сухой, жилистый, с крупными, рельефными чертами лица, на кителе под распахнутой шинелью — медаль. Поймал взгляд Никиты, нахмурился, стал на ходу застегивать шинель. Никита огляделся. Небольшой мокрый пустой плац, трехэтажная казарма красного кирпича, мокрый пустой спортгородок, за темными увядшими клумбами — двухэтажное серое здание штаба, куда они как раз и должны были выйти вдоль аллейки. Старшина хмуро сказал:

— Крючок застегни, боец.

— Есть, — машинально ответил Никита. Жесткий ворс воротника шинели плотнее врезался в шею.

— Вообще подтянись, — продолжал старшина. — Заправься. Не дай Бог, комполка увидит — прискребется.

Никита на ходу обдернул шинель, поправил пилотку. С его точки зрения, прискрестись было не к чему.

Вошли в штаб. Старшина прошел в дежурку, буркнув: "жди". Стал за стеклом о чем-то говорить с помдежем, сержантом-сверхсрочником в ремнях. Дежурного по части не было видно.

Никита моргнул. Глаза жгло бессонной ночью. Слышно было, как из казармы на плац горохом высыпало около взвода сапог. Строились, кто-то невнятно лаялся старшинским голосом. "А-агым — аарш!" — донеслось — и неровно затопали куда-то...

Старшина вышел из дежурки.

— Пойдем покурим.

Вышли к подъезду, встали у маленькой курилки под навесом. Старшина достал самодельный дюралевый портсигар, на крышке которого гвоздиком было набито кривое изображение дымящейся трубки, щелкнул, протянул Никите.

— Не курю, товарищ старшина.

— А-а… — старшина вытянул одну папиросу, обмял, сунул в зубы. — Сейчас я тебе отведу в столовую, завтрак уже кончился, поешь из расхода. В девять тридцать явишься к командиру.

Никита никак не отреагировал. Он так все это себе примерно и представлял: так обычно и бывало, если поезд приходил после семи утра.

Старшина хмуро курил, потом добавил:

— Мне тебя и на "точку" везти. Важный ты, оказывается, какой-то.

Никита неловко усмехнулся.

Со стороны казармы показался офицер — невысокий, коренастый, в сизой шинели. Высокий верх его фуражки на глазах темнел от моросящей влаги.

— Смирно, — вполголоса сказал старшина, бросил окурок и выпрямился. Никита застыл. Офицер, приблизившись, поднял глаза; старшина и Никита одновременно вскинули руки к вискам. Полковник коротко козырнул, глянул на Никиту и перевел взгляд на старшину:

— Кого привез, Дорохов?

— Доставил командированного, товарищ полковник, — старательно отчеканил Дорохов.

— А-а… Дашков? — полковник глянул Никите в лицо.

— Так точно, товарищ полковник, — сипло ответил Никита. — Рядовой Дашков в ваше распоряжение для выполнения специального задания прибыл.

Полковник потеплел. Никита давно заметил, что подобная, еще в школьные годы из фильмов почерпнутая манера говорить отчетливо, строгими уставными формулировками безошибочно действует на этих старых служак, начавших службу взводными во фронтовых окопах и теперь доросших до полковничьих или даже генеральских звезд.

— Молодец, Дашков. — Полковник шагнул под грибок курилки. — Дорохов, дай-ка закурить...

Дорохов мигом вытащил портсигар, вытянул папиросу, чиркнул спичкой. Командир задымил, колючими черными глазами глядя на Никиту.

— Сегодня поедешь на "точку", Дашков, — сказал наконец командир и закашлялся. — Мой зампотех там уже пятые сутки сидит, ничего понять не может. — Командир искоса глянул на старшину Дорохова, как бы оценивая, что может и чего не может сказать при нем. — Нашли там кой-чего, с войны еще осталось, от немцев… Тебе, наверное, в Москве еще сказали.

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот… — командир затянулся. Специалисты у нас там хорошие, но в замках вот ни хера, извиняюсь, не понимают...

— Понятно, товарищ полковник, — ровно ответил Никита.

— Ну, ладно… — командир бросил окурок. — Дорохов!

— Я.

— Отведешь рядового Дашкова в столовую, потом пусть он в строевой части отметит командировку — и на КТП, в десять ноль-ноль будут колеса на "точку".

Не дожидаясь дороховского "есть", полковник зашагал к штабу.

Почти всю дорогу Никита проспал на заднем сиденье, просыпаясь только для того, чтобы увидеть голые, черные, мокрые поля на много километров вокруг. Но вот перепаханные поля сменились ровным, плоским, как стол, гигантским квадратом, сплошь покрытым некошеной, почерневшей травой. Бетонка уперлась в высокий, явно камуфляжный забор; за ним виднелись конструкции более серьезных заграждений, увитые колючей проволокой, высились осветительные столбы, вышки, можно было разглядеть крыши больших строений.

"Точка", кажется, была солиднее расположения полка.

Козлик остановился. Из будки вышел солдат с автоматом на груди. Старшина Дорохов открыл дверцу, протянул пропуск. Солдат долго изучал бумагу, смотрел на Дорохова, сравнивал литеры в пропуске с каким-то образцом, вынутым из кармана. Потом заглянул в машину, непроницаемо глянул на Никиту, на водителя-прибалта, подался назад и махнул рукой. Хлопнула дверца, водитель подал машину чуть вперед, воротка как бы сами собой поехали в сторону, и козлик вкатился за внешний забор.

Никита даже слегка оробел. Кругом были ряды, спирали, кольца бесконечной паутины колючей проволоки, а впереди — мощный железобетонный КПП. За проволокой виднелось широкое, лентой уклоняющееся вправо пространство между заборами — внешним, деревянным, и внутренним бетонным, не менее пяти метров высотой. По узким, выгороженным проволокой тропам то здесь, то там бегали огромные страшные псы.

Дорохов обернулся, протянул Никите листок бумаги.

— Твой пропуск. Смотри не потеряй. Военный билет достань.

Внутри ограждения "точки" козлик покатился по длинной дороге, обсаженной высокими, разлапистыми деревьями. Никита, незаметно наклонившись к плечу Дорохова, бросал по сторонам осторожные взгляды, пытаясь определить, куда его привезли. Справа за забором мелькали казармы, слева за деревьями тянулись длинные пакгаузы или ангары, трубопроводы, виднелись рельсовые пути… Вдруг ангары кончились, и вдалеке промелькнул край огромного бетонного поля, уставленного гигантскими самолетами.

Никита откинулся на сиденье. Он понял странное несоответствие между голубыми погонами и эмблемой войск связи, которое так удивило его, когда он на вокзале увидел Дорохова. База стратегической авиации! Где-то тут, наверное, лежат атомные бомбы… Уж не немецкую ли атомную бомбу нашли здесь? Говорят, Гитлер очень надеялся на какое-то "новое оружие"...

Козлик резко свернул и остановился перед двухэтажным кирпичным зданием.

Дорохов выпрыгнул из машины и недоуменно глянул на Никиту:

— Ну что ты, боец? Вылезай.

Никита вылез, выволок за собой сидор и зашагал за старшиной, оправляя шинель.

— Давай-давай, — подбодрил его Дорохов, и они вошли в здание.

Это был еще один штаб, рангом пониже полкового, но количество аппаратуры связи явно было больше, чем в полку.

— Здорово, Дорохов, — шагнул из дежурки навстречу старшине молодцеватый капитан, мельком глянул на Никиту.

— Здражлаю, товарищ капитан… — Дорохов и капитан пожали друг другу руки: похоже, старшину тут хорошо знали.

Дорохов ушел в дежурку, потом по коридору еще куда-то; Никита томительно припухал в тамбуре перед дежуркой. В шинели было жарко; кроме того, завтрак в полку, и так довольно скромный, состоялся уже довольно давно.

Вдруг появился Дорохов — озабоченный, торопливо пробежал мимо Никиты, бросив на ходу:

— Ну, бывай, боец.

Хлопнула дверь, на улице защелкнулась дверца машины, зафырчал и стих, удаляясь, мотор.

Сверху спустился — боком, чтобы не мешало изрядное пузо — черноусый майор в полевой форме, заглянул в дежурку и поманил Никиту.

Никита вытянулся:

— Товарищ майор, рядовой Дашков...

— Знаю-знаю, — неожиданно тонким голосом перебил его черноусый толстяк. — Иди-иди сюда, Дашков… вещмешок вот тут вота оставь… вот туточки, помдеж присмотрит… И давай, поехали-поехали… Это ты вовремя, сынок… Этот ты очень вовремя, мы-то к вечеру ждали… Поехали-поехали...

Минут через пять козлик пузатого майора подвез Никиту к массивному краснокирпичному строению без окон, притаившемуся в густых зарослях сирени.

— Вот смотри, Дашков, — безостановочно говорил майор, тесня широким брюхом Никиту к мощной стальной двери. — Это вот от немцев осталося, у них тута склад имущества был, ну и взяли наши его, как фриц отседа драпал, взорвать не успел, хе-хе. На прошлой неделе стали подвал расширять, вскрыли стеночку одну, ну и нашли чегой-то такое… Какой день сидим, никак не разберемся… Сверлили — не берет, а командир мене говорит, я ему звонил, командиру-то, он мене говорит, не смей, говорит, Тепцов, это я, значить, майор Тепцов-то, не смей сверлить, а то оно у вас там рванет к едрене Аграфене, хе-хе, позвоню, говорит, в Москву, пусть специалиста пришлют, а то рванете мне там все к евонной маме, говорит, хе-хе...

В ответ на условный звонок майора Тепцова дверь с лязгом приоткрылась. Высунулась конопатая солдатская рожа, широко ухмыльнулась:

— Здра-жла, товарищ майор!

Никита и майор долго, пролет за пролетом, спускались по плохо освещенной лестнице, затем пролезли через пролом в толстой бетонной стене и наконец оказались в обширном ангаре, прорезанном голубыми лучами мощных переносок. Посреди ангара на наклонной стальной аппарели высилось массивное стальное тело — то ли самолет, то ли ракета. В первую секунду Никита не разобрал никаких деталей: только на борту стального тела отчетливо выделялся аккуратно выведенный белый номер "V-40".

К Никите и майору подошло несколько человек — сержанты-сверхсрочники, двое солдат, лейтенант. Все они были в комбинезонах и ватниках, все в той или иной степени вымазаны маслом.

— Вот, ребятки, — со значением сказал им майор Тепцов, — вот он и специалист с Москвы приехал.

— Ось гарно, — пробасил один из сержантов, здоровенный мужик, весь в поту и смазке. — Товарищ майор, а я так розумию, шо хлопцу зи шляху мабуть трэба трохи покусаты, як вы кажетэ?

Это было очень кстати. Никита с удовольствием напился крепкого чаю в компании этих веселых перепачканных технарей, съел здоровенный ломоть хлеба, на который радушный сержант-украинец вывалил едва ли не полбанки тушенки, и чуть не заснул от внезапной теплой сытости, но тут майор Тепцов повлек его к стальной туше посреди ангара:

— Ну вот-вот-вот, поглянь-поглянь, сынок.

Никита медленно обошел огромную стальную тушу — длины в ней было не менее двадцати метров, и острый ее нос наискосок поднимался почти к самому потолку. Туда, почти к самому носу, подведена была стальная лесенка.

— Туда, туда лезь, — пояснил майор. Никита послушно полез вверх.

Лесенка упиралась в круглый, утопленный изнутри в толщу корпуса люк. В верхней части носового обтекателя виднелось толстое смотровое стекло. Так это пилотируемый аппарат?

Никита пригляделся к люку. В центре его виднелись едва заметные следы попыток сверления вокруг...

Дисковый цифровой замок! Немецкий. Времен Великой Отечественной. Вряд ли "цайсс"… на такой аппарат "цайсс" не поставили бы… Никита наклонился к самой броне. Оригинальная разработка? Или "хэттеншвайлер"? На "хэттеншвайлер" очень похоже...

— Ну чо, ну чо, сынок, возьмесси? — пропищал снизу майор Тепцов.

Никита обернулся на черноусого майора, выжидательно глядевшего снизу, и кивнул.

— Ну и славно, ну вот и ладненько, — растрогался майор, по-птичьи склоняя голову к плечу. — А ну, а ну, братва, а ну кыш в коридор, всем очистить ангар, технику безопасности соблюдаем, а ну… А ты, сынок, тово, этово, с Богом, значит, давай, этово… Работай...

Никита снова склонился к замку, забыв и про майора, и про остальных, а те уже уходили торопливо в пролом стены. Наступил один из тех редких моментов, которые только и примиряли его с бессмысленной, как ему казалось, потерей полутора лет (хорошо, хоть не двух и тем более не четырех!) в армии — он мог прикоснуться к тому, что так хорошо знал и изучил, в чем он чувствовал потаенную, маленькую, самолюбивую железную душу. Моменты эти случались нечасто: заклинивший английский сейф прошлого века в штабе Читинской армии, финское шифровальное устройство в погранотряде в Карелии, американский контейнер с комплексом аэрофотосъемки в Камрани, куда возили его из Москвы тремя самолетами с пересадкой — остальное бывало либо совсем нестоящим, либо просто неинтересным. А тут… настоящий "хэттеншвайлер", теперь Никита был в этом совершенно уверен, только с нестандартным внешним кольцом, не никелированным, а, кажется, титановым, отчего и принял его Никита сначала за оригинальную разработку...

Никита снял пилотку и, грея пальцы в карманах, приложился ухом к замку. Замок молчал. Сталь слегка жгла холодом ухо и бритый висок.

Никита осторожно взялся за замок пальцами и прощупал внешнее кольцо. Замок отозвался, замок был жив. Никита начал медленно поворачивать кольцо, продолжая прижиматься к замку ухом.

Через десять минут замок был вскрыт.

— Товарищ майор! — позвал Никита.

Никто не отозвался.

Никита спустился вниз и сходил к пролому. В коридоре за ним никого не было, но откуда-то сверху доносились весьма отдаленные голоса, смех и даже, кажется, звон каких-то стеклянных емкостей. Дождавшись специалиста, да еще и безответного рядового, технари со спокойной душой удалились вкушать заслуженный отдых.

Никита, вздохнув, вернулся к ракете. Атомного заряда в ней не было, это было точно: среди оставленного подчиненными майора Тепцова оборудования нашелся счетчик Гейгера, и он пощелкивал лениво, почти даже и не пощелкивал. Похоже было, что в ракете вообще не было никакого заряда, потому что, когда Никита вновь поднялся к люку и влез во вскрытую кабину, он обнаружил, что кресло пилота и органы управления занимают всю переднюю часть массивной стальной туши, словно в кабине современного реактивного истребителя.

Никита забрался в удобное глубокое кресло. В кабине стоял стерильный запах пустоты. Никита внимательно оглядел панель управления. Видимо, кабина была абсолютно герметична: за двадцать три года, прошедшие с тех пор, как немцы бежали отсюда под натиском Красной Армии, ни пылинки не осело на старомодных бакелитовых рычажках и массивных, по-немецки надежных металлических кнопках.

Никита наудачу нажал одну из черных кнопок.

Ракета дрогнула.

Никита заорал от ужаса: ракета ожила.

С лязгом закрылся и задраился люк.

В кабине зажегся неяркий свет. Прямо перед Никитой тускло блестело смотровое стекло, за которым видно было стальное перекрытие ангара. На пульте загорелся белый транспарант, на котором аккуратными буковками была выведена довольно обширная надпись на немецком языке.

Никита неумело выматерился. Немецкого языка он не знал. Очень хорошо знал английский, но английский в данном случае был совершенно не к месту. Из всей надписи он понял только "Achtung". Еще Никита знал по-немецки "ja", "nein" и "guten Tag", но про "guten Tag" здесь ничего не было.

Никита затравленно огляделся. Подергал ручку люка — она не поддавалась: замок был заблокирован. В кабине было страшно холодно, без забытой на лестнице пилотки мерзла голова и уши. Никита машинально схватил висевший справа от него удобный шлемофон и надел. Наушники внутри шлемофона шипели: связь работала.

— Товарищ майор! Заберите меня отсюда! — вслух позвал Никита и услышал свой голос в наушниках, но никто ему не ответил.

— Товарищ майо-о-ор! — заорал Никита и в ужасе нажал на ту же кнопку, что вызвала включение систем ракеты. Нажал — и тут же понял, что сделал глупость: в немецкой технике повторное нажатие на ту же кнопку не отменяет заданного ей действия.

Рядом с первым табло зажглось второе, и в недрах ракеты что-то тихо загудело.

— Не надо! — завопил Никита, дергая замок. Он знал, что дергать его бесполезно: замок замкнула какая-то электрическая цепь. — А-а-а! Ы-ы...

Что-то толкнуло его снизу.

Облившись холодным потом, Никита увидел, как в потолке ангара брызнул лучик дневного света. Стальной свод подземного ангара раскрывался!

Вытаращив глаза и до боли сжав зубы, Никита нащупал концы привязных ремней и защелкнул их на себе. Увидел красную кнопку и почему-то — видимо, в совершенной уже панике — решил, что это "стоп", или "отмена", или что-то в этом роде, и трясущимся пальцем нажал.

Ракета дернулась и заревела. Теперь-то майор, конечно, услышал, но было поздно.

Свод ангара полностью раскрылся, обнажив серенькое осеннее небо.

— Ы-ых… — сказал Никита и зажмурился, вцепившись в удобную, словно для этого и предназначенную ручку на краю пульта.

Ангар заволокло дымом, и, расшвыривая аппаратуру майора Тепцова, ракета тяжко вдавила Никиту в кресло, отрываясь от наклонной аппарели, и вылетела в серое октябрьское небо.

Никита с трудом приоткрыл один глаз: мелькнул горизонт, полетели мимо клочья облаков, перегрузка продолжала мучительно втискивать Никиту в кресло, и все затянуло серой пеленой дождевых туч.

Он очнулся, не зная, сколько прошло времени. Гремя, ракета неслась в ослепительном солнечном сиянии над белым полем облаков. В уши Никите настойчиво повторяли:

— Борт вэ-сорок, борт вэ-сорок, отвечайте. Борт вэ-сорок, предупреждаю, буду стрелять.

"Вэ-сорок?" — подумал Никита. "Это ж я".

Было страшно холодно.

— Чего отвечать-то? — спросил он вслух. Его не услышали, и вдруг пара серебристых МИГов, шедших параллельным курсом, согласно отвалилась на правое крыло и ушла в облака.

— Товарищ первый, — услышал Никита, — борт вэ-сорок на запрос не ответил, пересек Государственную границу.

Ответа Никита не слышал.

— О-о, — простонал Никита. — Меня ж под трибунал теперь, а мне до дембеля — три месяца! О-о-о… И из комсомола, наверное, выгонят, и в НИИ не возьмут… о-о...

Ракета с громом резала ледяное пространство над облаками. Примерно через час ее недоуменно догнала двойка серебряных истребителей с черными крестами на хвостовом оперении. Никита выслушал порцию вопросов на немецком языке, затем его на понятном английском окликнули:

— Борт ви-сорок, отвечайте, иначе будем сбивать!

Никита завопил по-английски, но его опять никто не услышал. Истребитель вновь перешел на немецкий, и в его словах Никита разобрал неоднократно повторенное, но непонятное "дас ист дох фау фирцих" и более понятные слова — "херр хенераль-оберст".

— Найн, — коротко ответил невидимый генерал-полковник, и истребители с черными крестами ушли в облака.

Никита с тоской смотрел в ясное синее небо, яростно шевеля внутри сапог пальцами ног, чтобы не отморозить.

— Мама, — шептал он. — Наташа. Егор Петрович. О-о… НИИ… Лучше б сбили, честное комсомольское...

Внезапно он чутким ухом уловил изменение в голосе ракеты. Рев ее двигателя явно стихал! Никита возбужденно завертелся. Ракета шла вниз. Облака встретили бешеной тряской, стекло покрылось каплями, которые тут же утянулись вверх от набегающего потока воздуха, оставив пунктирные точечки следов.

В сером свете октябрьского дня перед Никитой распахнулось серое море, за которым вставали близкие белые скалы какого-то берега.

Никита зажмурился.

Снаряд пронесся метрах в пятидесяти над верхушками скал и пошел отмахивать километры на сверхмалой высоте, невидимый для радаров, провожаемый, быть может, несколькими равнодушно-удивленными взглядами из аккуратных деревень и городишек, проносившихся внизу.

Никита окончательно затосковал: он понял, что, если его и не собьют, он обязательно разобьется при посадке.

Ниже, ниже...

Опять зажегся, замигал какой-то "ахтунг"… Зазвенел какой-то звонок...

Надвинулись холмы...

И вдруг под Никитой больно рвануло, он зажмурился, задержав дыхание, его обожгло ветром, дернуло, потянуло, тряхнуло — и он вместе с креслом закачался на парашюте.

Пока он соображал, были ли отстреливаемые катапульты в сорок пятом году, его тихо-тихо несло над зелеными, чуть только тронутыми желтизной полями и перелесками. Снаряда нигде не было видно: скорее всего, запаса высоты и скорости хватило на то, чтобы уйти из Никитиного поля зрения.

Под ногами понеслась трава, кресло само собой отвалилось, и Никита рухнул в изумрудно-зеленую озимь, едва не потеряв сапоги и больно ударившись пятками.

Избавившись от парашюта, он некоторое время полежал на траве, приходя в себя. Было тепло, градусов двенадцать-пятнадцать. Дул влажный легкий ветерок, серое небо было безмятежно.

Наконец, Никита встал и зашагал к редкой цепочке деревьев, за которой угадывалось шоссе. Голова потела, он снял шлемофон и бросил в борозду.

Выйдя к шоссе, он некоторое время постоял, бессмысленно повторяя:

— Так. Так. Так. Так.

Незнакомые разноцветные машины проносились по левой стороне шоссе.

Никита почувствовал, что у него нестерпимо болят отбитые пятки.

Он сел под дерево, перемотал портянки (хорошо, что свежие, подумал он) и зарыл у корней свои документы — военный билет, комсомольский билет, командировочное предписание и пропуск на "точку".

"Документы не должны достаться врагу", смутно помнил он слова из какого-то фильма.

Потом он вышел на шоссе и вновь слегка ослабел, увидев указатель:

"London Town 45 miles".

Никита глубоко вздохнул и поднял руку.

Некоторое время машины пугливо объезжали его стороной. Тормознул было маленький куцый автобус, битком набитый развеселыми парнями и девчонками — длинноволосыми, в пестрых бусах и свитерах, у Никиты аж в глазах зарябило; однако места в автобусе не было, хохочущая галдящая компания просто показала штук десять одобрительно оттопыренных больших пальцев — и уехала, бросив Никите на прощание из окошка пеструю головную повязку. Никита, усмехнувшись, повязал ее себе на голову по-индейски, как в книгах Фенимора Купера.

И тут возле него тормознула длинная низкая машина.

Приоткрылась задняя дверь.

Никита глянул и обомлел.

Таких девушек он еще никогда не видел.

Миниатюрная, она куталась в короткую шубку светлого меха, под которой, казалось ничего не было — но нет, было, конечно, было такое модное мини-платье, которого, кажется, почти что и вовсе нет. У нее были потрясающие колени. Потрясающие. И светлые волосы, удивительного золотистого оттенка, забранные черной бархатной лентой, а глаза...

Она смотрела на него с явным любопытством. Седой, плотный шофер бросил в его сторону только один мрачный, исполненный неодобрения взгляд — и отвернулся.

— You're looking just great, — сказала она, улыбаясь. — Is that Russian military uniform?

— А? — переспросил Никита, собираясь с мыслями.

— Ты здорово выглядишь, — терпеливо повторила блондинка. — Это что, русская военная форма?

— Да, — хрипло ответил Никита.

— Издалека идешь?

— Очень. — Никита вдруг засмеялся. — Очень издалека.

— Подвезти? Садись, — девушка легко подвинулась вглубь просторного заднего сиденья плоской длинной машины. — Садись, — повторила она, снова улыбаясь Никите.

Никита неуклюже влез в низкую машину. Слава Богу: сапоги не очень пахли, потому что в последние двое суток у него не было возможности пройтись по ним гуталином.

— Дживз, — сказала девушка шоферу, — поезжайте.

"Ягуар" мягко выкатился с обочины на магистраль и умчался в сторону Лондона.