Дежавю

Они шли по пустой, выжженной зноем, дороге, укрываясь от палящего солнца под серыми скелетами некогда роскошных тополей. Яркий диск назойливо висел высоко в небе, дразня путников невыносимым пеклом. С головы их тек пот, засыхая белыми полосами на щеках и шее. Глаза сильно щипало от соли, а давно немытые волосы стояли грязным пучком и чесались, что ещё больше выводило из себя путников.

Во флягах давно катался лишь воздух, а из еды остались только пару черствых галет и банка американской тушенки, но останавливаться было нельзя.

Шел 2047 год.Год, когда казалось, что все вот-вот кончиться и планета исчезнет вместе с её обитателями. Тот день, когда бурлящий гриб возвысился над судьбой всего человечества, стал роковой чертой великих конфликтов. Планета продолжала существовать, ноуже будучи больной и пропитанной ядом и кровью насквозь. Через десяток лет фон радиации стал спадать, а те, кто пережил судный день, собирали планету заново: вновь создавались государства, появлялись страны. Человечество реанимировалось там, где даже тараканы отказывались обитать.

Километры остались позади, а до города оставалось порядка тридцати, но слабость брала свое.

— Всё, — запыхавшись, присел на замшелый камень самый старший из путников, — хватит, привал.

— Поддерживаю Степана Андреевича, привал, — подхватил смуглый кудрявый детина в респираторе, плюхнувшись рядом с согнувшимся товарищем.

— Ладно, фиг с вами, отдыхайте, — спокойно ответил третий, пожалуй, самый главный и опытный среди этой троицы, но и самый юный, с редким пушком вместо щетины. — Ну, что дальше? — потянулся к пачке сигарет Гвидон. Он предложил одну Степану, но тот ограничился последней каплей из фляги.

— Пусто, ни черта не осталось, — обреченно бросил Степан, защелкнув флягу на поясе. — По такой жаре, да без запасов… нет, я пас.

— Вот-вот, — поддакивая, кивнул Цыган. Казалось, что его любимым занятием было соглашаться со всеми, в частности со Степаном Андреевичем.

— Эх вы, — с улыбкой произнес Гвидон, затягиваясь сигаретой. — Цыган, да сними ты эту маску, тут фон то манюсенький, вот, — он демонстративно надул грудь и шумно выпустил воздух. Степан одобрил выходку приглушенным смехом. — Так, так, — Гвидон поднялся выше по горе и приложил ладонь козырьком. — Вон! Там отличное место, и тень есть, Иди сюда, — поманил тот товарища. Гвидон некогда не называл Цыгана по имени — считалчто Вася слишком по-детски для такого опытного кочевника.

— Ага, правда, местечко зашибись, — довольно воскликнул Цыган. — Степан Андреевич, вы как?

— Нормально я, нормально…. надо, значит надо, пошли, — опершись на приклад «Бизона», он поднялся. Покачиваясь, подобрался к товарищам. — Так это же завод бывший, кто знает, что там обитает.

— Ну, вот и проверим, двинулись, — Гвидон накинул лямку «Вала» на левое плечо и размашистыми шагами, мелькая своей ярко — синей курткой, накинув поверх головы алый капюшон, устремился к ржавой, покореженной громадине, бывшей мебельной фабрики.

Уже вечерело, и солнце скатывалось к земле, становилось менее жарко, но всё еще припекало. Тень, тянущаяся с крыш завода, покрывала все близрастущие кусты бурьяна, погружая, погружая их во мглу. Пустыня, бесконечная бесплодная пустыня, осевшая везде, куда хватало глаз. Одни лишь барханы и пучки несвежей травы, окаменевшие за последний десяток лет. Бетонные развалины и покосившиеся памятники истории, промеж усеянные останками, не только человеческими. То будущее, от которого бежал человек, в конечном итоге стало его реальностью, в котором он вынужден был существовать. А был ли выбор?

Грядущий день всегда оставался загадкой для людей, ведь никогда не знаешь, что может произойти: очередной набег беспощадных головорезов или заблудившаяся стая мутирующей твари; в любом случае и тем и другим приходилось выживать любыми путями, в душе наплевав на других.

И сегодня, надвигающаяся из-за горизонта серая громыхающая масса, не предвещала ничего хорошего. Как известно, в дождь лучше сидеть в укрытии и не высовываться, а в постапокалипсическом мире это правило гораздо сильнее.

Последний луч поглотила фиолетовая туча. Прохладный ветер нежно колыхнул волосы путников. Дождь пробарабанил пару раз по одежде, взбудоражил податливую пыль; окропил еще раз и, мало — по малу, заполонил всё вокруг шипящим потоком.

— Вот тебе на, — протянул Цыган, накидывая поверх головы капюшон. — Такой благодати давно не было.

— Не то слово, блин, — проворчал Степан, потряхивая промокшими рукавами, выжимая свою седую бородёнку.

— Поторапливайтесь, осталось недолго, — не оборачиваясь, сказал Гвидон. Он ускорил темп и первым вбежал на территорию фабрики.

Вскоре, вся троица уже стояла перед главным входом, точнее, перед грязно-красными воротами, полу распахнутыми, с раздраконенным замком, который слегка покачивался в такт протяжному скрипу.

«Стоп» — гласила первая строка прикрепленной к будке таблички. «Вход только по пропускам» — предупреждала вторая.

— Ну, вперёд, — усмехнулся Гвидон и исчез за воротами с пистолетом в левой руке.

Гвидон шел во главе, позади бодро шагал Цыган — Вася, в самом хвосте плёлся Степан Андреевич, промокший, удрученный и вечно чем-то недовольный. Повсюду зияли разбитые стекла и рыжая крошка кирпичей. Накренившийся набок «ЗИЛ», не успевший разгрузиться, так и остался гнить, вместе со своим хозяином, от которого осталась лишь почерневшая рука, присохшая к баранке — остальное растащили падальщики. Могучее строение, уцелевшее после взрыва, казалось путникам весьма подходящим убежищем, в котором можно было пережить еще один Армагеддон.

— Нет, ну ты скажи, на кой черт мы сюда пришли? — догнал Гвидона Степан.

— Вот это масштабы! — по-детски удивлялся Цыган.

— На кой черт? Да чтобы твой вот этот самый черт тебя ночью за зад не цапнул, ферштейн?

— Ну да, хрен пойми где ночевать лучше, чем на знакомой местности, — продолжал ворчать Степан, в то время, как они заходили в одно из помещений фабрики, вероятно склад.

— Да брось ты, на прошлой неделе ребята здесь отдыхали и…

— Ну вот «и», где они?

— Ну покусали их немного…

— Двое без голов, трое остальных… да этих вообще не опознать было

— Ой, дядь Стёп, не воняй, а? Те не опытные были, а ты, поди, уже скоро юбилей справишь, — отшутился Гвидон и отделился от застывшего на месте Степана. — Ты чего? — обернулся тот.

— Ай, — махнул Степан рукой, — пойду дров поищу.

Гроза разгулялась не на шутку: порывами ветер рвал и вздымал сухие стволы деревьев, ветви и всякого рода мусор, играя ими в воздухе, смешивая всё в одну гудящую массу. По растрескавшемуся асфальту летали песчаные рои, заволакивая серый горизонт. Скулящие собаки стаями разбредались по укрытиям, оставив разлагающуюся добычу догнивать под дождем.

— Ох, мать, природа беснует, — перекрестился Степан. Он покрепче затянул ремень и зажег фонарь: в помещении почти не было окон, а те, что остались целыми, едва освещали вход. Он ходил меж белёсых колонн, с отколовшимися кусками кирпичей, которые так никто и не привел в порядок. Стены этой старенькой фабрики были сплошь испещрены глупыми записями и яркими граффити. По потолку тянулась долгая трещина, насквозь проедая помещение, продолжаясь за углом. Луч скользил вместе со Степаном, выхватывая из мрака никому не нужные предметы: ржавые спинки кроватей, решётку вентиляции, кривые болты и гвозди. «И ни одной доски» — подумал Степан Андреевич.

— Ты третьего не видел? — обратился Гвидон к Василию, который пытался зажечь костерок своими могучими ручищами.

— Степана Андреевича? Нет, не видал, — он щелкнул зажигалкой еще раз, и мятый комок газеты запылал теплым пламенем, озарив комнату дрожащим свечением. — Да тут он где-то, опять что-нибудь нашел, вернется.

— Нет, я все-таки его поищу, — ответил тот, исчезнув за дверью сборочного цеха.

Тем временем дождь снаружи стал утихать, но гром продолжал спорить с ветром, перебраниваясь сверкающими зарницами, прижимая друг друга буйными порывами. Ночь сменила день, луна-солнце. Мир наполнился сотнями визгов и скрипов, ужасающих рычаний и грызни: местная фауна выбиралась на охоту.

Цыгану стало не по себе. Впервые он остался один в подобной ситуации: окруженный зловещими стенами и жуткими воплями. Казалось, что каждый темный угол облюбовало кровожадное рыло с острыми клыками, жаждущими плоти. Он подкинул парочку заплесневелых дощечек в потрескивающее жерло и положил пистолет на колени для спокойствия.

Ни Гвидон, ни Степан не вернулись спустя полчаса, не показались и через час. Василия стало одолевать сомнение. В желудке ревела безвкусная галета вперемешку с такой же тушенкой, ничуть не утолившей голод.

Со стороны раздался шорох, и в проёмемелькнуло холодное свечение. Цыган подобрал лежавшую возле него винтовку, прилипнув к её окуляру.

В перекрестье показалась белоснежно-мертвая кисть, а вслед за ней вынырнула и сама дева. Грациозная, с тяжелыми каштановыми кудрями, она шагнула навстречу Василию. Она шла уверенно, не боясь дрожащего на курке пальца, буквально порхая, перебирая мраморными ступнями.

— Стой! — проорал Цыган. — Стой, говорю, выстрелю же, ну!

Но незнакомка лишь улыбнулась фиолетовыми губами и ускорилась.

— Твою мать, стой! Три…

Она приближалась всё ближе

— Два…

В окуляр он уже рассматривал её огромные голубые глаза.

— Один…— прокричал он дрожащим голосом.

Она потянулась к нему…

Оглушительный выстрел пробудил Цыгана. Девушки уже не было, а сам он так и застыл с винтовкой в руке. Голова его раскалывалась, а тело всё онемело. Он с трудом поднялся и, сквозь боль, устремился к проёму, откуда показался призрак. Превозмогая немочь, он отошел от костра, как вдруг приметил вывалившейся из темноты ботинок.

— Чтоб тебя, — свалился он на колени перед обмякшим телом Гвидона, грудь которого набухла багровым.

Цыган не понимал, что происходит с ним, лишь скованное чувство вины и обиды, ведь он стрелял вовсе не в своего друга, который хотел его образумить. Разум сыграл с ним злую шутку. Холодный пот покрыл всё его тело, усеянное мурашками. Следовало уходить, и чем скорее, тем лучше. Преодолев боль, в страхе, он выбежал из зала, позабыв винтовку рядом с мертвецом. В руке остался лишь фонарь и «ПМ» с полным магазином.

Одно за другим он пробегал помещение, спотыкаясь, падая, шарахаясь от каждого крысиного писка и скрежета. Ужас полностью овладел им. Серые стены мелькали тут и там. Полуразобранныеконвейеры заграждали ему путь, но он продолжал ломиться, в бешенстве продираясь сквозь темноту. Он несся, врезаясь в полки, те с грохотом рушились на него, заваливая пустыми банками из-под лака. Снаружи гремел гром, и били молнии. Четвертая по счету дверь, к которой он кидался, оказалась закрыта. И тут он стал осознавать, что попал сюда неспроста, что фабрика не имеет выхода, что фабрики может вообще не существует и это лишь ловушка для наивных путников, которых забросила сюда сука-судьба.

« Она поглотит меня» — вертелось у него в голове. « Не-ет, бежать! Надо бежать!». В тот момент, когда его нога вновь запнулась обо что-то мягкое, он упал, осознав, что наворачивает круги, все-время спотыкаясь о знакомый труп. Цыган забился в угол, обхватив голову руками, и принялся раскачиваться, напевая беспорядочную мелодию, зазывая маму, постепенно сходя с ума. Его стошнило. Обезумев от страха он вскочил, и с криком «не получишь» стал палить по стенам фабрики, пока щелчок не остановил его. Тогда он упал в зловонную жижу и принялся рыдать и кататься в ней, моля о пощаде.

«А вдруг» — пронзило его, когда он вновь заметил отстрелянный пистолет. Василий бросился к нему и жадно вцепился в рукоять. Холодное дуло коснулось его гортани. Зажмурившись, он дернул послушный крючок, но щелчок вновь предупредил его. Еще и еще, раз за разом он вдавливал и разжимал курок, но тот отказывался избавить его от мучений. Обессилив, он последний раз щелкнул курком…

Резкий грохот повалил его громадную тушу набок с прострелянным затылком в лужу рвоты.

Из темноты вышла тень с дымящимся пистолетом в левой руке, с хищным оскалом и хитрыми глазами. Она скинула алый капюшон, оголив юное лицо, столь знакомого этим двоим. Она с сожалением взглянула на бедолаг и довольно цыкнула. Пропустив Цыгана, она опустилась перед телом товарища, еще бившимся в агонии. Разочарованно вздохнула и сложила тому руки крестом. Поднялась и пошла…

— Г-гвид-дон, — донесся предсмертный хрип из-за спины

Тот одним махом оказался у головы еще живого трупа.

— А ты ведь предупреждал… не получилось у тебя бежать — подмигнул он побелевшему морщинистому лицу, захарканной кровавыми кляксами.

— Тва…— потух огонь в слезящихся глазах Степана, вылетев с последним воплем.

— Эх ты… — Гвидон еще раз глянул на закатившиеся карие глаза, развернулся и ушел.

Его что-то держало: в помещении до сих пор струилась жизнь. Он обернулся, приметив вьющееся пламя.Гвидон оказался у погибающего костерка и подошвой придавил его. В комнате стало темно, а сам Гвидон исчез в чернильной стене.

Гроза утихала, и от серой тучи остались лишь едва слышные отголоски грома, доносившиеся из-за горизонта. Вдалеке розовела полоса нового дня, дня, которому суждено было случиться.

Шли дни, летели недели, а фабрика пустела своими обитателями. Никто не желал более оставаться в ней. Вскоре её прокляли, как пропащее место, и фабрика умерла окончательно. Единственным её обитателем оставался верный дух, который без дела слонялся по серым коридорам родной фабрики, в унисон подвывая пропащим псам, нечаянно забредшим в это Богом забытое место.

И вновь, три товарища, гонимые ужасной погодой стояли у полуоткрытых ворот, в надежде переждать стихию.

— Ну, вперед, — усмехнулся один из них и шагнул внутрь.

Старые фабричные стены наполнились басистыми голосами и тяжелыми шагами армейских сапог.

Позади всех плелся, насквозь промокший подросток, еле поспевая за молодым крепким лейтенантом Евгением, во главе колоны шла ярко — синяя куртка, потряхивая алым капюшоном…