Четыре всадника

Бронепоезда никогда не провожают с оркестром. Им не машут вслед платочками зареванные девицы, не бегут по перрону за набирающими скорость вагонами дети. Бронепоезда уходят из закрытых депо под покровом ночи, выбирая пустынные направления и безлюдные районы. На уходящие вдаль составы смотрят лишь угрюмые часовые с усталыми лицами, да замерзшие «головастики» из отделов обеспечения.

Это всегда немного удручает, когда знаешь, какой именно груз покоится в одном из вагонов, с виду ничем примечательном. Когда знаешь, что от этого груза, быть может, зависит будущее твоей Родины. Когда знаешь, что с помощью этого груза ты способен достать врага в любой точке земного шара, стоит лишь захотеть.

Когда знаешь, что за твоей спиной, дремлют в своих пластичных люльках на динамических рессорах, ракеты с ядерными зарядами.

И иной раз, кажется, будто этого достаточно, чтобы решить любую проблему.

* * *

Год после Инцидента

БЖРК-37 лениво полз по пустынной степи, со скрипом пересекая по ржавым рельсам серо-желтый такыр. Десять вагонов бронированного железнодорожного ракетного комплекса, зажатые с обеих сторон тупоносыми локомотивами, тащились из отстойника, расположенного на безымянном полустанке, в северо-западном направлении. Со стороны бронепоезд ничем не отличался от небольшого товарного состава, состоящего из нескольких пассажирских вагона и пяти гофрированных вагонов-рефрижераторов. На самом деле — чудо техники, напичканное всем, что может пригодиться в войне. По-крайней мере, так посчитали конструкторы.

Грузный перестук колес убаюкивал, шелест сухого ковыля по днищу колесной пары напоминал давно забытый шум моря. Отчаянно захотелось броситься с головой в обжигающий холодом омут, уйти, спрятаться от палящего солнца, от непрекращающегося стрекота кузнечиков, от сухого ветра, бросающего в лицо мелкую пыль.

Михаил протяжно вздохнул, продолжил стоять на внешней подножке, упираясь спиной о горячий бок локомотива и наблюдая за однообразным пейзажем.

Хлопнула стальная дверца, по железу торопливо прошлепали босые ноги. Михаил повернул голову, встретился взглядом с радистом. Худой, угловатый парень в промокшей от пота форменной майке и синих солдатских трусах, выглядел взволнованным. В руках он держал узкую полоску бумаги.

— Разрешите обратиться, товарищ майор, — протараторил он.

— Ты, на будущее, Равиль, уж если по форме решил обращаться, то хоть штаны надевай, — беззлобно заметил Михаил. — Разрешаю, обращайся.

— Сообщение от «Камыша», срочное.

— Читай.

— «Незамедлительно выдвигаться в пункт Безымяновск для дальнейшей депрофилизации».

Радист замолчал и уставился на майора.

Командир бронепоезда бросил взгляд вдоль изгибающегося на повороте состава, замечая не по уставу опущенные бронеставни на окнах, загорающих на крыше вагона солдаты охранения, зачехленные раструбы автоматических пулеметов. Скомандовал:

— Скажи Рябине, чтобы передал сообщение на следующий разъезд. Севернее уходить будем, пусть стрелочника поставят.

— Так точно! — молодой лейтенант развернулся через левое плечо, скрипнул голыми пятками по горячему металлу подножки, рванулся к двери в вагон.

— И пусть Шилов пробежится по составу, добавит строгости бойцам. А то в город в таком виде приедем — сраму не оберешься.

И вновь отвернулся к степи, собирая разваренные жарой мысли.

Мимо проплыл успевший зарасти колючей травой остов разбитого истребителя Врагов. До сих пор «горячий» от радиации корпус из характерной пористой стали все еще сохранял черные смоляные пятна гари, но по трещинам уже змеились рыжие языки ржавчины.

Время пожирало все, даже инопланетные технологии.

Михаил вытащил из нагрудного кармана аккуратно свернутую самокрутку и закурил, прикрывая огонек бензиновой зажигалки от ветра. Скоро нужно будет возвращаться в командный пункт.

* * *

— Смотри, похоже на пожар в муравейнике, — усмехнулся Шилов — огромный мужик с кудлатой рыжей бородой и пудовыми кулаками, под которыми стальные полосы ограждения казались игрушечными. Он, прищурившись от бьющего из прожекторов света, смотрел на противоположный перрон, тонущий под массой шевелящихся человеческих тел. В контрастных тенях, испещренных ярко-белыми бликами противоавиационного освещения, люди казались ненастоящими, безликими и бесполыми. Они держали над головами сумки и баулы, чемоданы и тюки, орущих и плачущих детей. Смешиваясь в единой массе, холодными морскими волнами накатывались на качающийся эвакуационный эшелон, просачивались в окна и двери, желая спастись, сбежать из собственного города.

От них буквально веяло ужасом и обреченностью.

— Товарищ майор, — шурша ботинками по щебенке, к головному локомотиву подбежал интендант начальника станции. — Поступил приказ отцепить от вас три вагона…

— Чего? — возмущенно заревел Шилов.

— … И забрать солдат охранения, — бросив на здоровяка опасливый взгляд, закончил интендант. — А также покинуть пределы города до рассвета во избежание попадания груза в руки врага.

— Они в курсе, что в таком случае груз останется без охраны? — сдержав эмоции, спросил Михаил.

— Так точно, — звонко ответил интендант. — Вам оставляют взвод автоматчиков. Полковник Кравцов сказал, что солдаты понадобятся для отражения возможного десанта. Сказал, что каждый боец на счету. Сказал, что ваш груз сейчас не приоритетный и вы справитесь офицерским составом.

— А вагоны куда? — с вызовом пророкотал Шилов.

— Для эвакуации гражданских…

— Твою мать!

— Я понял, спасибо, — майор спрыгнул с локомотива и махнул посыльному. — Идем, покажу какие вагоны можете отцепить.

На какое-то мгновение его глаза поднялись к ночному небу, где среди звезд то и дело вспыхивали и гасли далекие огненные шары.

Орбитальные бои тоже могут быть по-своему красивы.

* * *

Палец играл алой крышкой пускового тумблера, то открывая ее, то вновь закрывая. Щелк-щелк, туда-сюда. Пуск-отмена. Смерть-жизнь.

На монохромном экране внешнего обзора белый снег крупными хлопьями падал на сияющие столбы, утопающие в клубящемся тумане.

Так электроника видела скрытый за горизонтом ночной город, на который сыпались десантные капсулы Врага и обломки сбитых штурмовиков. Сверхдальнее изображение моделировалось на основе отраженного сигнала, поэтому выглядело несколько схематично.

Что не мешало семерым офицерам, сгорбившимся за пультами командного вагона, с неподдельным беспокойством наблюдать за происходящим.

В удушливом полумраке слепого, без окон, помещения, стоял треск помех. Механические, лишенные эмоций голоса, создавали странную хоровую партию далекого боя, дополняя скупые образы на экране.

Михаил повернул голову и посмотрел на своего зама, хмурого и напряженного, сидящего в трех шагах за точно такой же пусковой кнопкой.

— Олег, все в порядке? — вполголоса спросил его майор.

Олег, невысокого роста мужчина с заметными залысинами, нервно кивнул, постарался улыбнуться.

— Да, все в порядке.

И инстинктивно вытер вспотевшие ладони о штаны — как человек, которому предстояло схватиться за оголенные провода.

— Нам на таком расстоянии ничего не угрожает, — на всякий случай ободрил его Михаил. — После запуска сразу же снимемся и уйдем.

Олег криво ухмыльнулся, его лицо предательски дрогнуло.

— Да не хотелось бы… не хочется запуска, командир.

— Да, не хотелось бы, — согласился Михаил, бросая взгляд назад, где застыли другие подчиненные. — Но если орбитальные силы не справятся, если город станет форпостом для Врага, то у нас не будет выхода. И я должен знать, что ты готов, Олег.

Последние слова майор произнес проникновенно, не мигая глядя в глаза капитану.

Олег лишь кивнул, облизнув пересохшие губы.

Он, как и майор, знал, что в случае запуска ракет на город, их накроет волной. Накроет серьезно, по-взрослому. Наглухо. Бронепоезд не успел отъехать достаточно далеко.

— Говорят, что мы на них первыми напали..., — раздался из-за высокого блока аппаратуры приглушенный голос молодого радиста. — Говорят, заметили на Луне базу и атаковали с перепугу. А потом еще и бомбой их…

— Отставить разговоры! — пресек ненужную болтовню Михаил. — Эфир слушать, сигналы мониторить.

И вновь — белые сполохи на экране, шум из динамиков, скрежет искаженных статикой голосов. Ожидание, гнетущее и выводящее из себя. И время, сжимающееся в стремительный миг там, за горизонтом, и невыносимо растягивающееся здесь, в узком кубрике темного вагона.

— Камыш вызывает Гюрзу, — перекрыл все звуки властный голос, заполнив собой пространство. — Камыш вызывает Гюрзу.

— Гюрза на связи, — Михаил надавил тангету передатчика и почти уткнулся губами в стебель микрофона.

— Отбой красному коду, отбой, — и совсем не по уставу. — Погнали мы этих уродов! Как собак шелудивых погнали! Отдыхай, майор.

Голос потонул в громогласном «ура!», искреннем и звонком.

— Так точно! — сам себя не слыша ответил Михаил, закрывая пусковой тумблер и откидываясь на спинку кресла.

Присутствующие офицеры хлопали друг друга по спинам, улыбались и шутили.

Они не сразу расслышали слова радиста о том, что, по сообщению орбитальных сил, Враг разворачивает за пределами Луны странный агрегат, имеющий форму исполинского веретена.

* * *

Три года после Инцидента

Червоточина переливалась мыльным пузырем на солнце, играя разными цветами в зыбком воздухе. Внутри нее виднелся ярко-зеленый заливной луг с мясистой травой, тяжело колыхающейся под рукавами незримого ветра. Зеленый ковер длился так далеко, насколько хватало взгляда, вдали окаймлялся темными зубцами леса.

Под гнетущим, холодным ливнем, барабанящим по набухшей от влаги жесткой ткани плащ-палатки, луг «по ту сторону» казался воистину райским местом. Но Михаил не спешил укрыться под вытянутым козырьком локомотива, он терпеливо ждал, зажав в зубах тлеющую самокрутку.

Червоточина пошла рябью, цвета потускнели. За длинными росчерками дождя стало видно, как сжимается пространство, выдавливая на черную грязь словно лезвием отсеченные стебли зеленой травы, комья земли и попавших в западню насекомых. Миг — и червоточина схлопнулась, поглотив половину деревенского дома с палисадником, оставив после себя разбросанные тут и там элементы другого мира.

— Хорошо, что не на путях, — подал голос Олег. — Иначе пришлось бы опять рельсы перекладывать.

— Да, хорошо, — кивнул Михаил. — Это уже какая дыра за неделю?

— Вторая. Нет, третья. Точно третья.

Командир БЖРК отправил окурок в полет, наблюдая за таящими в воздухе искрами. Тряхнул плечами, скидывая капли дождя.

— Кажется мне, что они появляются все чаще и чаще, — озабоченно сказал Олег. — Рябина говорил с беженцами, те рассказывали о червоточине, сожравшей ГЭС. Рассказывали об ужасных тварях, выбирающихся с той стороны. О пропавших людях.

— Чушь, — Михаил постарался придать голосу как можно больше уверенности. — Байки для гражданских. Чумы, расползающейся из зоны ядерной бомбардировки на севере — вот чего стоит опасаться, а не каких-то провалов в пространстве. Главное, чтобы правительство в себя пришло после войны, вылезло из бункеров и начало наводить порядок. Связь с «Камышем» не появилась?

— Нет.

— Плохо. Если завтра не выйдут на связь, уходим на юг, на базу.

* * *

Кулак поднялся, казалось, под самые небеса и теперь тяжелым камнем несся вперед и вниз, увеличиваясь в размерах. Вот можно разглядеть на пальцах татуировки в виде ядерных бомб…

Хлоп!

Солдат в последний момент успел отдернуть голову и кулак по касательной, задев лоб, с громовым ударом врезался в крышку настенной панели.

— Ах ты сучонок!

Огромная, еле умещающаяся в тамбуре фигура капитана Шилова, окутанная парами алкоголя и застоялого пота, качнулась. Похожие на ветви дерева ручища попытались заграбастать худого паренька.

— Ну нету у них самогона, товарищ капитан! — в отчаянной попытке оправдаться жалобно воскликнул солдат, пятясь к выходным дверям. — Говорят, зерно на еду ушло. Говорят, голод…

— Да мне срать! — заревел Шилов в ярости выпучивая налитые кровью глаза. — Не можешь украсть — роди!

— Что здесь происходит?! — жесткий голос командира бронепоезда буквально заставил замереть на месте капитана и его жертву. — Капитан Шилов, почему вы в таком виде?

— Да мне срать, — буркнул Шилов, пьяно приваливаясь к стенке и оседая на пол. — Срать на вас всех.

«У него семья в «алой зоне» осталась, — шепчет из-за спины радист. — Сварились заживо…»

* * *

За окном раскачивающегося поезда — пыльная, выжженная солнцем степь. На много километров — безлюдная и пустынная. Это ее и спасло — нет нужды штурмовать и бомбить пустоши, в которых редкими оазисами разбросаны мелкие провинциальные городки и поселки, почти нет дорог и совсем нет стратегических объектов. Лишь заброшенный космодром да несколько линий-развязок с черными валами депо. И между этим всем — нехитрая сеть железнодорожных путей, поглощающая пространство желто-коричневых просторов. По которой, туда-сюда, снуют редкие товарные составы, еще реже — пассажирские поезда. И совсем уж одиноко — бронепоезд с парой десятков всеми забытых военных.

Зато здесь осталась жизнь, не тронутая радиацией и неизвестным оружием Врага, после которого появились червоточины. Севернее, и на висящей на стене карте это более чем заметно, тут и там громадными кляксами расположились черные проплешины «не-жизни». «Алые зоны» эпицентров ядерных ударов, «синие зоны» тектонических разломов от применения сейсмического оружия, «черные зоны», в которых червоточины играли пространством, как полоумный жонглер мячиками. Вся центральная часть, вместе с инфраструктурой и властью, со штабами и командованием, похожа на лоскутное одеяло, состоящее из «зон» и узких перешейков уцелевшей земли.

Ради победы обе стороны пустили в ход весь имеющийся арсенал. И защитники преуспели больше, выиграв войну.

А после того, как Враг ушел, обитатели планеты остались в разваленной песочнице, среди плодов собственных безжалостных усилий.

Пиррова победа.

Беженцы тянулись на юг. За ними шли эпидемии и голод.

А замыкали этот парад смерти день ото дня расширяющиеся «зоны».

* * *

— Я приказываю вам по праву старшего по званию! — голос полковника в мятой фуражке с поломанным козырьком сорвался на высокой властной ноте. Одетый в пыльный бушлат, с перевязью портупеи и длинным пистолетом в коричневой кобуре, он старался выглядеть важным и внушительным. Правда, это сложно делать, если стоишь на рельсах перед возвышающимся ста семидесяти тонным локомотивом, слепо пялящимся вперед огромными глазами-блюдцами.

На переднем фронтире, прямо напротив полковника, закрывая спинами смотровые окна, стояли командир бронепоезда, его зам, Олег, и приземистый техник Рябина. Они небрежно опирались о поручни, разглядывали сопящего военного.

За ними, стальными буграми на гладких спинах оставшихся семи вагонов, ощетинились воронеными стволами пулеметные турели, угрожающе направленные на стоящую поодаль группу небритых, разношерстно одетых людей с оружием и аляповатыми самодельными нашивками на плечах.

— Полковник, — устало повторил Михаил, — Вы не можете нам приказывать, поскольку не являетесь моим прямым командиром. К тому же, я ничего не слышал о вооруженных силах Джаххарти, в которые вы меня так настойчиво зовете.

Полковник засопел громче, из-под фуражки, оставляя на лице серые разводы, пробежала капля пота.

— Капитан! — рявкнул было он, но вдруг решил сменить тактику. — Мы когда-то все воевали под одними знаменами. Но сейчас времена таковы, что мы стоим на пороге нового мира. Мы — новое государство, новый порядок. За нами будущее. И вы можете стать одними из тех, кто пишет историю уже сейчас. Нет той армии, к которой приписан ваш БЖРК, нет тех правителей и президентов, кому вы давали присягу. Есть мы и степь. Время выбирать.

Он указал рукой в сторону далекого города.

— Там есть все, что нужно для жизни — кров, еда, вода и надежда на будущее. Рано или поздно кто-то разберет железную дорогу или у вас закончится топливо. Рано или поздно вы больше не сможете передвигаться в поисках оставшихся ресурсов. Да и куда вам ехать, капитан? Ехать больше некуда. Оставайтесь.

Командир бронепоезда кивнул, приняв к сведению слова полковника. Выпрямился, пригладив разросшиеся вихры.

Олег с Рябиной, полковник, а также ополченцы у дороги и скрытые за бойницами вагонов подчиненные не сводили с него глаз.

— Рябина, малый задний, — дал команду Михаил. — Мы уезжаем.

Развернулся и под возмущенные вопли полковника скрылся в кабине локомотива. За ним последовал Рябина, переваливаясь с боку на бок как старая утка.

Лишь Олег остался стоять на стальной подножке, с затаенной тоской разглядывая далекие черные домики у горизонта.

* * *

Бронепоезд сонно перестукивал колесами по стыкам рельс. Еле слышно скрипели вагоны, покачиваясь словно родительские ясли.

Михаил захрипел, задергался, скидывая одеяло. Резко сел, тяжело дыша и таращась в багровый мрак купе. Заморгал, прогоняя остатки кошмара. Судорожно вздохнул, вытирая липкий от холодного пота лоб.

Слабо светящиеся часы показывали три часа ночи. За окном — непроглядная тьма, бездонная и монолитная. В отражении стекла — похожее на мертвеца лицо с черными провалами вместо глаз и тяжелыми морщинами под торчащими копной волосами.

Михаил не сразу узнал свое отражение. Игра теней, мать ее.

Поднялся, придерживаясь о специальные скобы, вылил из чайника остатки теплой, с маслянистым запахом, воды. Выпил одним глотком, даже не почувствовав вкус. Накинул китель и вышел в тамбур. Закурил у приоткрытого окна, подставляя лицо ленивому сквозняку.

— Не спится?

Михаил кивнул.

— Не спится.

Олег перешагнул порог своего кубрика, прислонился плечом к стене, покачиваясь в ход вагона.

— А ты почему не спишь? У тебя же вахта через час? — в свою очередь спросил Михаил, затягиваясь.

— Голова болит, — честно ответил заместитель. — Таблетки нет?

— Нет.

Командир глядел на отражение Олега в стекле, на худое, изможденное лицо, на острые скулы.

Тени и его не щадили.

— У нас почти кончились запасы воды и провизии, — словно между делом заметил Олег.

Михаил промолчал, докуривая самокрутку.

— Миша, — заместитель редко так называл своего товарища, — К чему эта гонка? Зачем мы, как ткацкий челнок, мотаемся по этой степи? Может, пора уже примкнуть к джаххартийцам или к сарайцам? И те и другие звали нас. Мы им нужны.

— Ты умеешь деактивировать ракеты такого класса, как наши? — глухо спросил майор.

— Нет. Их невозможно деактивировать.

— В том-то и дело, — Михаил перевел взгляд с изображения в стекле на собеседника. — Мы им не нужны, Олег. Им ракеты нужны. Которые могут лететь в кого они захотят. А я не хочу, чтобы мои ракеты летели в кого бы то ни было.

— Они — не твой крест.

— А чей?

В тамбуре повисла тяжелая пауза.

Которую разорвали приглушенные выстрелы из соседнего вагона и страшные крики боли.

Хлопнула, распахиваясь, дверь. Появившийся из темноты Рябина, с перекошенным лицом, зажимал окровавленной рукой плечо. Он заорал:

— Шилов спятил! Он расстреливает солдат!

* * *

— Великодушный Михаил-джан, спустись, плов покушаем, — широко улыбнулся невысокий старик с хитрым лицом, указывая на красный с зелеными лентами купол шатра. Шатер высился над припадающей травой прямо возле железнодорожной насыпи, приветливо покачивая откинутым пологом. Внутри виделся угол стола и свисающая гроздь крупного черного винограда. Остальное скрыто прохладным мраком. Но не оставалось сомнения — на столе щедро разложены известные своей сочностью фрукты, расставлены узкие кувшины с терпким вином. Но эта гроздь, как она желанна!

Михаил сухо сглотнул, пряча глаза от палящего полуденного солнца под узким козырьком выгоревшей армейской панамы.

За его спиной Рябина со злобой прошипел:

— Вот же гадюки, подпасли прямо у родника…

Над головой, словно вторя ему, скрипнули сервоприводы пулеметной турели.

— Отпусти моих людей, — майор кое-как совладал с пересохшим горлом, не знающим воды вот уже почти сутки. — Мы приехали за водой и проблемы нам не нужны.

— Вэй, Михаил-джан, — старик, казалось, удивился. — Но родник находится на земле Сарайа, значит вода в нем тоже принадлежит Сарайа. Но я не против, чтобы ты пил ее, дорогой мой друг. Просто спустись ко мне и мы поговорим как два умных мужчины.

— О чем мне с тобой говорить, Харэзм?

— Вэй, неужели совсем не о чем?

Михаил тяжело вздохнул. Нашел взглядом ведущую к маленькому оазису тропинку, на которой, направив автоматы на его заместителя и испуганного солдата, стояли люди армии Гранд Сарайа, второго по величине города-крепости Вольной Пустоши.

…Гроздь винограда. Лопается во рту, наполняя, заливая алчущий рот прозрачным соком. Таким вкусным, таким свежим…

Майор еще раз тяжело вздохнул и громко скомандовал, чеканя слова:

— Расчет, слушай команду! Первую ракету на стапеля. Направление…, — прикинул расстояние до виднеющейся каменной стены, над которой возвышались пыльные небоскребы. Сверился с положением солнца. — Направление северо-запад, дуга 3, дальность десять тысяч.

Словно ожидая только этих слов, один из вагонов-рефрижераторов загрохотал, зашипел.

Люди с оружием испуганно обернулись, нервно бросая взгляды на своего предводителя, с чьего лица сползала улыбка.

— Эй, ты чего, Михаил-джан!

С вагона желтой волной съехал песок, когда полукруглая крыша со скрипом начала расходиться в стороны, разделившись вдоль вагона пополам.

— Отпусти моих людей, Харэзм, — все тем же усталым тоном повторил Михаил. — Мы возьмем только воду и уедем. Иначе, клянусь, я от твоего города камня на камне не оставлю.

Старик в бессильной злобе сплюнул и гортанно скомандовал своим бойцам.

Михаил удовлетворенно наблюдал, как Олег с солдатом начали толкать по дорожке тачку с запотевшими бидонами.

— Ты все равно примешь наше предложения, Михаил-джан, — пообещал командиру бронепоезда Харэзм. — Или мы разберем рельсы и ты не сможешь ездить к роднику.

— Это мы еще посмотрим, — заверил старика майор.

* * *

Твари лезли со всех сторон, грузно бросаясь на несущийся на всех парах бронепоезд. Их черные, лоснящиеся тела мелькали то тут, то там, догоняя состав, прыгая на крышу, продираясь сквозь разбитые окна пассажирского вагона.

Не щадя барабанных перепонок, долбили пулеметы, хрипло гавкая во все стороны. Тяжелые пули на куски рвали черных существ, но, казалось, тварей не становилось меньше. Они, олицетворение ужаса ночи, будто материализовались из темноты, разрывая воздух длинными кривыми когтями.

Люди внутри вагонов тщетно пытались отсидеться, понадеявшись на тяжелую броню. Но твари находили дыры в защите, выбивали легкомысленно оставленные без стальных щитков окна, цеплялись за бойницы. Огромные, свирепые.

Чужие.

Бронепоезд несся по пространству червоточины обезумевшим котом, спасающимся от своры псов. Огрызаясь пулеметными очередями, пистолетными выстрелами, саперными лопатками и пожарными баграми.

Лишь в последнем вагоне, отрезанном от остальных двумя оружейными платформами, одетый в защитный скафандр для работы с радиоактивными элементами, скрючившись среди коробок и ящиков, сидел Шилов. Твари не трогали его — от человека пахло пожирающей изнутри болезнью. Болезнью, подхваченной в одной из червоточин.

Болезнью, почище накатившего безумия.

* * *

Пять лет после инцидента

Одинокая фигура, спотыкаясь и падая, поднималась и вновь бежала прочь от железной дороги. Худая, нескладная. Испуганная.

Михаил накрыл ладонью руку Рябины, опуская нацеленный в спину дезертиру пистолет.

— Пусть уходит, — сказал майор.

Крепыш-техник что-то буркнул в ответ, но подчинился.

За их спинами звякнула дверь тамбура, на платформу, кутаясь в солдатское одеяло, вышел радист. Выглядел он плохо — землянистого цвета лицо, впалые щеки, тяжелые мешки под глазами.

Рябина поспешно убрал пистолет, шагнул к лейтенанту, приобнял за плечи широкими ладонями.

— Равиль, ты зачем встал? Иди, лежи, отдыхай. Я сейчас приду, чай заварю.

— Да какой там чай, — еле слышно проговорил радист, припадая плечом к горячему борту локомотива, с которого струпьями слетела краска. — Опять твои травы горькие…

— Так полезные, потому и горькие.

— Кавыль…

— Полезный, — закончил за радиста техник.

Равиль поднял глаза к высокому небу, заморгал, заслезившись от солнца.

— Что с Шиловым? — между делом спросил Михаил.

— Дык что с ним? На каждой остановке куда-то пропадает, — пожал плечами Рябина. — Прячется в траве, я думаю. Потом догоняет, хоронится в задних вагонах.

Майор взглянул назад, вдоль поезда. От некогда длинного состава осталось всего пять вагонов — пассажирский, два вагона с ракетами, командный центр и технический вагон. Все функционирует, несмотря на коррозию и время — в этом заслуга Рябины. Даже шипящие залатанными сервомоторами турели с дефицитными крупнокалиберными патронами.

Остальные вагоны — потеряны, обменяны, разобраны на запчасти.

Взгляд Михаила задержался на «техническом». Некогда просто склад, но теперь еще и пугающий склеп, пристанище.

Логово Шилова.

Там то и дело находят разорванные трупы животных, тушки птиц. А один раз…

— Больше никто не пропадал из личного состава? — спросил Михаил.

— Пока что нет, — покачал головой техник. — Только сколько нас осталось, составу-то?

— Смотрите, какие птицы большие, — вдруг сказал Равиль.

Люди как по команде посмотрели в сторону, где прозрачный купол неба устремлялся к земле.

Оттуда, в сторону далекого Гранд Сарайа, тяжело летели огромные самолеты с черными бомбами-сигарами под крыльями. На бортах красовались опознавательные знаки вооруженных сил Джаххарти.

* * *

За годы езды по кругу ландшафт успевает превратиться в знакомую до каждого захудалого кустика картину. Степь расходится до горизонта волнами холмов. Иногда алая от цветов, иногда девственно белая от снега. Степь зеленая, желтая, коричневая.

Но всегда степь.

Должно быть, так было раньше. Да, действительно, именно так раньше все и было. Но не сейчас. Уже давно не сейчас.

Червоточины, будто волдыри на теле больного проказой, появлялись все чаще и чаще. Разные миры, странные существа, смертельные атмосферы. Они оставляли на поверхности (только ли?) планеты незаживающие раны, зачастую больше не закрывались, извергая из себя потоки инородной материи.

Осколки некогда погубленных странным оружием Врагов миров? Дыры в варианты преисподней?

Бронепоезд все чаще и чаще проваливался в них. Проваливался вместе с рельсами, будто за годы кольцевого путешествия успел стать с ними единым целым. Нырял — и выныривал, считая потери.

А вокруг, словно всего происходящего было мало, разгоралась новая война. Два последних на континенте города-государства шли друг на друга, претендуя на призрачное обладание гниющей пустотой умирающего востока.

И каждый из них мнил себя единственным. Каждый не оставлял попыток завладеть грузом, покоившимся в люльках закрытых вагонов. Каждый считал, что его будет достаточно, чтобы решить любую проблему.

Они стали разбирать железную дорогу.

* * *

Бронепоезд не доехал до очередной червоточины километр, свернул на другой путь. С жутким скрипом ржавые колеса переползли через треугольник стрелки, миновали разъезд. Устало застучали в сторону юго-востока, на очередной круг.

Михаил, шатаясь, брел по кажущемуся бесконечным коридору рабочей зоны ракетного вагона. Проверка целостности пломб и крепежей, снятие показаний датчиков стабильности и счетчиков радиации давно вошли в привычку, в ритуал. Однако, с каждым днем знакомые движения давались все тяжелее и тяжелее — болезнь прогрессировала, отбирала и без того невеликие силы.

Майор закашлялся, содрогаясь всем телом. Поспешно выудил из кармана брюк мятый платок, приложил к губам. Некоторое время заходился судорожными рывками гортани, извергающей хриплые звуки. Застонал, когда кашель прекратился, облегченно оперся локтем об узкую полку для инструментов.

Дежурное освещение почти не работало, моргало бледно-красным. Если бы не падающие сквозь узкие отдушины под потолком лучи солнца, в вагоне была бы полная темнота.

Звуковая волна ударила по ушам. Внезапно свет пропал, словно кто-то захлопнул все отдушины широкими ладонями. По вагону прошла дрожь, жалобно заскрипела сцепка. Протяжно и тоскливо закричал гудок, подавая сигнал того, что бронепоезд вновь влетел в очередную червоточину.

Михаил про себя чертыхнулся, держась руками за стены поспешил в сторону локомотива. Куда их еще занесло?

Что-то с силой ударило по дверям, протащило со скрежетом. Странные и пугающие звуки донеслись со стороны короткого тамбура.

Слишком громкий перестук колес, говорящий об открытой внешней двери.

Чье-то с присвистом дыхание, приглушенное и глубокое.

Перестук чего-то твердого по железной поверхности лесенок, словно копытцами.

Ручка двери с хрустом повернулась.

Майор, подчиняясь слепому инстинкту, юркнул в узкий паз между двумя блоками с ракетами, забился в него будто уж под корягу.

Дверь распахнулась и в вагон ворвался ледяной воздух, запах чего-то едкого, кислого. Раздались тяжелые шаги, сопровождаемые влажными шлепками.

В поле зрения показалась кажущаяся огромной гуманоидная фигура. Не сразу майор узнал в ней человека в скафандре защиты от радиации. Фосфорицирующая ткань еле заметно светилась, отбрасывая призрачные блики на металлические стенки. Это свойство скафандра должно было помогать найти раненного в предположительной радиоактивной зоне. За большими круглыми окнами-очками, расположенными на лицевой панели шлема, не видно лица, за ними клубилась чернота.

Шилов, а это бесспорно был он, рывками пошел по коридору, волоча за собой что-то непонятное, похожее на большой куриный окорочек. С добычи бывшего капитана БЖРК стекала тягучая жидкость, оставляя на рифленом полу блестящие дорожки.

А за Шиловым — и майору пришлось приложить все усилия, чтобы не заорать от ужаса — волоча собственное тело, подтягивая его вперед на трясущихся руках, перемещался один из пропавших солдат, обнаженный и грязный. По виду он был абсолютно мертв — стеклянные глаза, серая с синевой кожа, застывшее выражение лица. Однако он двигался за Шиловым, как верная собачонка, раскачиваясь и хлопая ладонями по полу. Из разинутого до невозможности рта солдата торчало что-то неприятное, неестественное, элемент чьего-то склизкого тела или хвоста — черное, шевелящееся.

* * *

За окном медленно проплывал вечерний ландшафт — наливающийся малиновым горизонт, окаймленный дымкой далекого тумана, надвигающегося на затихающую степь. Где-то на границе надвигающихся теней поблескивала небольшая червоточина.

Редкие минуты, когда жара спадает, а ночной холод еще не успевает занять ее место. Убаюкивающий гул колесных пар, мерное поскрипывание вагона, щелкающие в самодельной «буржуйке» дрова. Горячий чай из мятого чайника. Настоящий чай, из НЗ.

Через час наступит ночь. Через час степь огласится воем и криками вылезающих из червоточин тварей. Потом будет день — и войной друг на друга пойдут Джаххарти и Сарайа. Потом опять, час затишья, прекрасный и драгоценный.

А потом, опять все по новой — такое финальное расписание агонизирующей Земли.

В кубрике пассажирского вагона сидели трое. Кутался в одеяло радист Равиль, прозрачный, бесцветный — болезнь почти доконала его. Напротив, грея чашку в ладонях, откинулся на стуле хмурый Олег. Его шея и левое плечо забинтованы — болезнь вылезает мелкими болезненными язвочками.

Возле окна стоял командир бронепоезда, кашляя каждые пять минут. Кружка в руках Михаила трясется, но он старается не проливать терпкий, дурманящий напиток, вкуса которого, казалось, он уже и не вспомнит.

В коридоре протопало и в кубрик завалился Рябина. Грузно сел на кушетку, бросил на пол какую-то тряпку. Вот, мол, любуйтесь.

Тряпка оказалась куском брезентовой куртки. Таких давно уже не шили — простая, без подкладки, из ткани грубой обработки.

Олег напряг зрение, разглядел среди бурых пятен вытравленную хлоркой надпись: «Б. Рудаков».

— Что это? — спросил майор.

— Трофей Шилова, — с омерзением откликнулся Рябина, вытирая ладонью лицо. — Нашел у входа. Не знаю, он этого несчастного здесь нашел или в червоточинах, уже не угадаешь.

— Почему его твари не трогают? — задал уже надоевший всем вопрос Олег, повернув голову.

— Такое ощущение, что он среди этих червоточин уже как свой. Будто бы он уже и не человек, а что-то поселилось в нем, чужое, — прошептал Равиль.

— Ну его, заразу! — отмахнулся Рябина. — Командир, агрегату скоро шандец. Еще пару кругов и все, локомотив рассыплется.

— Знаю, — ответил Михаил. — Ничего не сделать?

— Нет. Это уже точно.

Майор медленно, с наслаждением сделал глоток. Горячий, но не обжигающий чай горьковатым лекарством потек по горлу, прочищая голову и успокаивая душу.

— Надо что-то решать, командир, — прервал общее молчание Олег. — Если нам еще как-то удавалось останавливать разборку рельс под страхом пуска ракет, то теперь мы даже сами до воды не доберемся. Нас осталось всего четверо…

— Четверо всадников, — еле слышно сказал Михаил, наблюдая, как за горизонт опускается солнце.

— Что?

— Четыре всадника апокалипсиса, несущие смерть, болезни, голод и войну. Если мы остановимся и наш зачумленный поезд вместе с ракетами попадет в чьи-то руки, это будет именно так.

— Пять всадников, — заметил Олег.

— Почему?

— Шилов.

— Он — безумие. Безумие всегда сопровождает эти четыре напасти.

— Да они там и так рвут друг друга на части! — рыкнул Рябина, указывая в окно. — Делят руины и помои. Чего их спасать?

— Прежде апокалипсис наступает в головах, — отстраненно вставил Равиль. — Лишь потом выплескивается наружу. Людей уже не спасти.

Стук колес, аромат чая, гаснущий закат. Где-то вдалеке, в окружении немыслимых паразитов и странных существ, шествовал по измерениям Шилов — Чумная Мэри нового мира. Уже не человек, но все еще зависящий от бронепоезда, ставшего для него ящиком Пандоры.

Михаил запрокинул голову и дождался пока последние капли чая сползут по жестяным внутренностям кружки, упадут на жаждущий язык. Потом закурил, разглядывая своих подчиненных.

Остатки отряда БЖРК-37 смотрели на своего командира. Они заранее были согласны со всем, что он предложит. Потому что сами боялись произнести то, что должен был сказать майор.

И он сказал:

— Мы слишком долго тащили свою ношу, мужики. Но работа еще не завершена. За этими стенами — мир, который пожирает сам себя. Мы тому свидетели. Но даже он заслуживает последний шанс. Шанс начать все сначала. И мы этот шанс предоставим. А уж дальше, как они сами решат.

— Что за шанс? — подал голос Равиль.

— Мы избавим мир от себя самих.

* * *

Бронепоезда никогда не провожают с оркестром. Им не машут вслед платочками зареванные девицы, не бегут по перрону за набирающими скорость вагонами дети. Бронепоезда уходят из закрытых депо под покровом ночи, выбирая пустынные направления и безлюдные районы.

Особенно теперь, когда бронепоезд нырнул в червоточину, закольцевавшую в себе мириады мертвых миров. Пустился в последний путь по бесконечной дороге сквозь пространства, по ленте Мебиуса стальных рельс.

Унося прочь четырех всадников и дремлющих в своих пластичных люльках ракеты, с помощью которых, как казалось, можно было бы решить любые проблемы.