Четвёртое пламя Георгия Бережного

1

Лето в Заполярье обманчивое. Солнце жарит — куда там тропикам! — но в любой день можно ждать холодов. Живое торопится урвать свою толику тепла, а свет и так в изобилии. Живое торопится жить, плодиться и расти.

Особенно лютуют комары. Они здесь большие и бескомпромиссные, они атакуют без раздумий.

Жора Бережной стоял на краю обрывистого берега Оби и чесался, незаметно, но яростно. Конечно, можно пойти на городской пляж. Там кровососов отпугивают, а воду греют, но разве в семнадцать лет прилично купаться в лягушатнике? Особенно когда Данка смотрит на тебя такими глазищами… Да и другие ребята тоже не остались на уютном мелководье. И Санька, и Вадим. И Ленка тут, конечно, куда без неё!

Раньше под обрывом швартовались тяжёлые баржи, поэтому глубина начинается сразу у причальной стенки. Метра три или четыре. Хорошая, безопасная глубина для прыжка с десяти метров, — если забыть о ржавом железе понтона.

Водная гладь далеко внизу пугала и манила. По мелкой речной волне прыгал озорной солнечный блик.

— Ладно, двинули в город, — сказала Ленка, капризно передёрнув плечиком. — Забоялся Жорик. Ску-учно!

Какие они разные! Жора всегда удивлялся, как их можно путать. Ленка — просто рыжая, а Дана — солнечная! Разница бросалась в глаза, для него — уж точно. Близняшки, ну и что? Они различались даже сейчас, нарядившись в одинаковые, по коварной близнецовой привычке, купальники. Дана стояла золотоволосой статуэткой, и от вида её фигурки у Жоры холодело в груди, а Ленка… Просто красивая девчонка. Их много, красивых, а Дана — одна!

Ему показалось, или в её глазах мелькнула тень разочарования?

Жора вздохнул и пошёл прочь от обрыва, в горку.

— Не надо, Георгий, — попросила Дана. Неуверенно попросила, с сомнением.

Нет, уж. Никто за язык не тянул, надо прыгать! Жора размазал по локтю особенно наглого комара и побежал. Пятку пронзила боль от случайного камешка; остановиться бы, посмотреть… Нельзя.

Ударив ступнями твёрдую глинистую кромку, он взмыл над пустотой. Завис на мгновение, увидел широченную реку, почти море, под ногами, далёкий левый берег, толчею кранов в порту, и обрушился вниз: просто, солдатиком, едва успев зажмуриться.

Низкое солнце не в силах прогреть воду, у дна обожгло холодом. Жора оттолкнулся и медленно поплыл к теплу и свету.

Банг! От удара зазвенело в голове. Что это? Кто-то из парней тоже решил прыгнуть? Дураки, нужно с разбега! Никто не пошёл за ним на горку, а у берега понтон… Быстрее наверх!

Над водой царили удушливые сумерки. Пар, поднимавшийся вокруг раскалённого понтона, мешался с гарью. Чёрным снегом оседала копоть. Узкий берег дымился: догорали кусты и трава.

Налетел ветер и развеял дымные облака. Совсем недалеко, над конечной станцией струны, висел в воздухе «малый торговый шлюп» анкелей. Так его называли дипломаты, военные же квалифицировали аппарат как тактический крейсер. Готовясь поступать на внешнюю торговлю, Жора знал, сколько копий сломали по этому поводу умные головы. Кричали, спорили чуть не до драки, приводили доводы. Теперь и говорить не о чём.

Кашляя от едкой гари, Жора взобрался на обрыв. С северо-востока и до города протянулась цепочка дымов. Крейсер двигался вдоль реки, расстреливая редких грибников и рыболовов. Заметил он и их компанию.

Что с Данкой?!

Потом Георгий увидел… и забыл думать.

Целью захватчиков был местный космопорт. Он мог принимать тяжёлые военные корабли, что и решило судьбу города. Уцелевших приютила старая ракетная шахта, которую анкели высокомерно не заметили. Военные в своё время закопались глубоко и надёжно. И глупая их затея, порождение выдуманного страха, укрытие для оружия посмертного удара, стала последней надеждой. Пришёл другой враг, пришёл откуда не ждали, и подземелья, созданные, чтобы убивать, пригодились немногим выжившим.

Жора не думал о таких вещах. Он работал. Труд стал его спасением от сумасшествия, позволил не вспоминать первые, отчаянные часы и дни.

Детекторы анкелей искали движение, поэтому самое простое занятие вне убежища становилось пыткой и испытанием нервов. «Бери пример с ленивца, — объяснял Сан Саныч, мировой судья, ставший с общего согласия вожаком. — Стань ленивцем, двигайся как ленивец и думай так же. Тогда ты останешься жив и сделаешь дело». Это оказалось невероятно трудно — замереть, но не до конца, застыть, но продолжать движение, и это с лёгкостью убивало посторонние мысли.

Жора трудился с ожесточением. Впрочем, иначе не вышло бы: людей не хватало, а сделать требовалось очень много. Несколько коротких недель — и выпадет снег. Потом ударят морозы. «Главная задача, — говорил Сан Саныч, — запастись продуктами. Иначе не выживем». Это понимали все. Избежать огня, чтобы умереть от голода и холода? Нет, уж! Это не по-людски.

Запасы консервов, одежды, топлива, всего, что хоть как-то может пригодиться долгой зимой, росли в кладовых на дне шахты. Вечерами Жора без аппетита съедал пайку и падал на свой топчан выжатый как тряпка. Люди вокруг разговаривали, иногда ругались, проходя, цеплялись за его ноги: «Ишь, вымахал!», и Жора был рад постоянному благодатному шуму, который не давал уснуть.

Штукатурку низкого потолка исчертили косые трещины. Самая широкая и длинная пересекала комнату, как Обь лесотундру. Вот кусок побелки отслоился, один в один как родной город на карте, а здесь острова и устье Палуя. Чуть ниже — старая пристань, где всё случилось.

…Они лежали вместе. Наверное, Вадим и Санька хотели закрыть девчонок своими телами. И, наверное, им удалось. Когда он разбегался, парни стояли куда дальше, чем сейчас лежали их обгорелые кости.

Это не страшно, когда видишь и держишь в руках позвоночник, даже когда череп. Сухая, лёгкая, распадающаяся в пальцах вещь.

А Дана… Она успела отвернуться и упасть на колени. Тепловая волна съела Лену и парней, а Дану задела краем и только убила.

Омерзительно пахло печёным мясом.

Жора снова копал могилу подобранной железкой. Потом он снова хоронил их, снова понимал, что касается её тела в первый и последний раз.

Опять крался в город, домой, чтобы застыть на краю стеклянистой воронки. От родителей не осталось ничего. Отсюда его увёл мировой судья Сан Саныч.

— Просыпайся, Гоша, — сказал Сан Саныч.

— Что?

Жора крепко схватил Сан Саныча за руку.

— Осторожнее, сломаешь, — сказал судья. Он покраснел и заметно нервничал. Боялся? За недели, прожитые в шахте, Жора никогда не видел его таким. Что-то случилось...

— Вставай, у нас гости.

— Анкели? — вскинулся Жора.

— Нет. Человек с Большой земли. Пойдём, не стоит заставлять его ждать.

Не страх, Сан Саныча изменила надежда! Поверив, что они не одни, предводитель чуть отпустил вожжи, разрешил чувствам вырваться наружу.

Расположились в бывшем кислородном заводе. Всё оборудование давно вывезли, воду откачали, но под ногами всё равно хлюпало.

Присутствовали все, кроме тех, кто стоял вахту или находился сейчас в городе. Приплелись даже больные из лазарета и женщины с детьми на руках. Малыши, чувствуя нервозность матерей, капризничали, гулкие своды наполнял кашель и тяжёлое дыхание десятков людей. Опоздавшие выглядывали из сумрака коридора.

У гостя оказалось серое от усталости и пыли лицо, хриплый голос и погоны подполковника на полевой форме.

— Друзья! — сказал он, дождавшись хрупкой тишины. — От всех нас — простите! Что я прилетел так поздно, что вы так долго были в неведении. Не думайте, вас не забыли. Как только смогли, мы стали отправлять людей на разведку. И вот я здесь.

— Что с Землей? — спросил Сан Саныч. — Мы ничего не знаем.

— Земля держится, — сказал гость. — И Россия держится. Скоро мы подключим связь, и вы уже никогда не будете одни.

Комната разом выдохнула. Послышались смешки и радостные голоса: «Наконец-то!», «Я же говорил...».

— Коротко, чтобы вы знали, — продолжил подполковник. — За недели войны мы узнали об анкелях куда больше, чем дипломаты за десять лет.

— Дипломаты, чтоб их! — ругнулись в задних рядах.

— Дипломаты нужны, дипломатия пригодится обязательно, но позже, — откликнулся гость. — Так вот… Они земноводные, им нужны металлы. Никель, палладий, медь.

— Всего лишь медь? — не поверил кто-то.

— На их родной планете очень мало суши, — сказал подполковник. — На дне трудно устроить шахту — так говорят аналитики. А добывать из воды… Той же меди в ней меньше в тысячи раз. Металлы им нужны, точно! Их крейсера буквально напичканы медными деталями. Мы ещё не разобрались, что и зачем, но...

— Подождите! — Жора пробился вперёд, к маленькой самодельной эстраде, где за столиком сидели гость и Сан Саныч. — Вы говорите, их крейсера… Как вы узнали это всё?

— Как обычно, — удивился гость. — Изучаем сбитые...

— Их можно сбивать?! — перебил его Жора. — Научите меня сбивать их!

Сан Саныч наклонился к подполковнику и что-то тихо зашептал тому на ухо. Военный кивал, плотно сжав губы.

2

Звено шло двумя эшелонами. Жора с ведомыми забрался повыше. Здесь атмосфера Европы мало отличалась от пустоты, и приходилось тратить рабочее тело, зато открывался отличный обзор. Тройка Синёва, весело посверкивая дюзами прямоточников, ползла снизу, чуть не задевая торосы плоскостями.

— Скучаешь, командир? — возник в наушнике голос Синёва.

С Мишкой Синёвым они познакомились в училище, ещё до распределения по взводам. Жора, как и прочие курсанты, слонялся по длинному коридору и мучился неизвестностью. Эйфория экзаменов, когда его подстёгивало желание мести, прошла, наступили неизбежная реакция и опустошение. «Вибрируешь, ботан?» — несильно ткнул его кулаком в грудь незнакомый белобрысый парень. — «Тебе-то что?» — хотел рассердиться Жора, но парень опередил: — «Зря дуешься. Мы поступили, понимаешь? И будем бить лягух!» — и показал руками, как они будут бить лягух. И так, и так, и даже так, хотя это противно Уставу. То есть тогда они ещё не знали Уставов и не знали, что даже лягух должно бить не просто так, а по правилам. Что даже у войны есть правила, и есть границы, которые не стоит переходить. «Я и не дуюсь», — ответил Жора.

Их койки оказались рядом. За три года учёбы они стали не разлей вода. Вместе рвались на фронт, вместе сидели на губе за дерзость. Ругались и спорили, но всегда сходились на мысли, что три года — непозволительно долгий срок, когда идёт война. Боялись, что она кончится, что они не успеют. Ошибались, конечно.

— Скучаешь, командир? — повторил Мишка.

— Забыл позывные, Сокол? — сказал Жора. — Комполка узнает, плохо тебе будет. И меня подведёшь.

У старлея Синёва позывной — «Сокол». У капитана Бережного — «Берег». Ведомые в тройках обходились номерами. Мишка никогда — при движении звеном — не называл Георгия «Берег». Только Командир.

— А то он не знает… — отмахнулся Мишка. Именно отмахнулся. Одним голосом. Сквозь шумы магнитосферы, несмотря на обрезанные частоты системы связи. Ему бы в пародисты, если бы не война. — Пусто, командир. Давай меняться?

Жора кинул взгляд на приборы. Рабочего тела вполне хватало до базы, — и в крейсерском, и в боевом режимах. Зачем уходить вниз? Но ведь Мишка не просто так попросил замены? Сбои на локаторе от радиации, ведомый от монотонности устал — бывает такое, тусклый лёд, торосы, торосы, торосы действуют иногда гипнотически… Много причин. Мелочь, чтобы в протокол вносить, а мешает. Не забыть сказать начштаба, отметил Жора. Придумали же: «Не засорять эфир мелочами!» А если от них жизнь зависит?

— Звено, обмен! — скомандовал Жора. — Берег-1, Берег-2 по правой дуге на нижний эшелон, высота двадцать метров. Сокол — левая дуга твоя. Как поняли, приём? Работаем!

Обмен — первое, чему учат при слаживании звена. Слётанное звено — минимальная боевая единица: ни в одиночку, ни тройкой крейсер анкелей не свалить. При обмене командиры троек движутся один вверх, другой вниз, медленно, не теряя контроля. Ведомые расходятся широкими дугами, так безопаснее.

Выслушав подтверждения, Жора отжал штурвал. Зубчатая дуга горизонта дрогнула и поползла вверх.

— Я здесь, командир, — снова прорезался Мишка, — поднимаюсь слева по курсу. Тройка в порядке.

— Принял, Сокол, — ответил Жора.

— Командир…

— Слушаю, Сокол.

— Сегодня на базе концерт, скрипичное трио маэстро Лихмана и орган. Сходим? Сто лет органа не слышал.

— Засоряешь эфир, Сокол.

— Скучно, командир, — пожаловался Мишка. — Три часа в патруле, и ничего. Ушли они от Юпитера, только зря ресурс…

Пространство впереди помутнело, словно кто-то надышал на стекло фонаря. Кажется, пустота стала вязкой, как кисель, и в нём прорисовался лягушачий крейсер, вид спереди.

— Звено, к бою! — закричал Жора. — Мишка, он тебя видит!

Истребитель похож на иглу; длинный и незаметный, если смотреть спереди, особенно издалека. Это нарочно, для лягух: они плохо видят статичные объекты, и автоматика у них такая же. Но стоит двинуться — засекают сразу!

Отсюда тактика: один летит прямо в лоб, другие, с безопасного расстояния, отвлекают. Отработанный, многократно испытанный вариант.

Для Жоры ракурс сейчас — лучше не придумать! До крейсера всего ничего, а там ракетами со всех пилонов — и капут земноводным. Вот только Мишка… Дёрнул его чёрт меняться!

На морде вражеской машины ожили глаза-детекторы. Возникло мелкое такое шевеление, понятное только опытному глазу. Крайне неприятное шевеление. Компьютер анкелей выбирал: он или Мишка.

— Сокол, вали отсюда!!!

Секунда — это долго. Руки работали сами. Сейчас его истребитель чуть качался на курсе: чтобы лягухи заметили, задумались, а Мишка мог свернуть.

Секунда закончилась.

Три события случились одновременно:

— Зря, — сказал Сокол, резко меняя курс.

Есть дистанция атаки! Пошли ракеты.

Крейсер дал залп.

…Жора осознал, что он ещё жив. Мишка вызвал огонь на себя. Дурак, они бы успели, успели!

На месте крейсера вспух огненный шар, вмиг вырос в полнеба и пронёсся мимо; за кормой истребителя рассеялись дымные полотнища. Попал. Ещё бы, с такой-то дистанции!

Сокол?

— Сокол, ответь!

Мишка молчал.

— Звено, доклады!

— Норма… норма… — ответили ведомые. Все в порядке, только Мишка замолчал. Где он? Приборы не засекли разрыва.

Стыдоба… Скажешь кому — не поверят. Ведь есть приборы, как он мог про них забыть? На локаторе Сокол медленно снижался. Тревожно желтела отметка его машины: множественные повреждения, разрывы цепей управления и трубопроводов, потеря герметичности, утечка рабочего тела. Ходовая слушается, но на пределе.

— Сокол, ответь… — попросил Жора. — Ответь, Мишка! Скажи, что ты жив! Сокол!!

— Скучаешь, командир? — тихим голосом произнёс Синёв.

— Живой!

— Сажусь, командир, — сказал Мишка. — Устал что-то…

Далеко внизу на пыльный лёд планетоида опустилась искра: в кабине у Синёва горело и плавилось.

Пейзаж за окном палаты напомнил Георгию родные места: такой же безбрежный простор, разноцветье осенней листвы, заснеженные вершины гор и низкое солнце. Над рябью воды кружились чайки, вниз по течению реки шёл катер. Если подойти к окну и приложить ухо, можно услышать шум мотора.

Красивая иллюзия. Госпиталь спрятался в глубине, сверху — километры льда, никакая бомбардировка не страшна. Окно — простой экран.

Психотерапия.

— …Со-олнышко нарисуешь, — снова сказал Мишка, — седьмо-ое у тебя?

— У тебя тоже, — ответил Жора.

— Не-ет! У тебя бо-ольшое...

Солнце за каждую сбитую лягуху рисовали пилоты на фюзеляжах машин. Маленькое — всё звено. Большое — тот, чьи ракеты попали в цель.

Мишка закашлялся. Заглянула деловитая сестричка, тронула кнопки реаниматора. Рыжие локоны выбились из-под крахмальной косынки. Солнечные, как у Даны… И улыбка, и носик уточкой, как у Даны. И фигура! Девушка вышла. Ничего он не забыл. Ни трупов одноклассников, ни копоти, ни запаха печёного мяса.

— Команди-ир?

— Тоже большое нарисуй, — опомнился Жора.

— Не-ельзя-а...

Синёв тогда страшно обгорел. Правая рука в перчатке приварилась к штурвалу; Георгий пытался разжать Мишкины пальцы, и кисть сухими угольками просыпалась под ноги. От жара воздуховоды раскалились, несколько минут Мишка дышал огнём, и врачи поставили ему искусственную гортань. Теперь Синёв время от времени странно тянул гласные.

— Не-ет, — Мишка печально улыбнулся, — не рисовать мне звё-озд. Отлета-ался.

— Знаешь, — сказал Жора, — я подумал, даже докладную написал… Когда обмен, командиры троек оказываются слишком близко друг от друга. Надо бы тоже дугами.

— Да, — сказал Синёв. — Это ты здо-орово подумал. Вовремя.

— Ну… — не нашёлся Жора. — Извини, глупо получилось.

— Наплюй, кома-андир. Я сам сглу-упил. Руку потеря-ал, лягуху не сбил. Без музыки о-остался...

— Это поправимо, — сказал Жора. — Музыка, вот она.

— Что ты… — начал Мишка.

И замолчал, потому палату вдруг заполнили музыканты с футлярами и пюпитрами, и в ней сразу стало тесно и совершенно по-граждански.

— Органа нет, — сказал низенький, кругленький, румяный Лихман, — но скрипки у нас всегда с собой...

Бережной вышел и плотно свёл створки.

О чём пели скрипки? Обо всём на свете, если верить древней песне. Толстое стекло дверей холодило лоб. Плакал, сидя на кровати, его друг старший лейтенант Михаил Синёв. Почему? Внутри не ворохнулось ничего, и Жора смутился. Любовь, добро, зло — просто слова? Неужели эта музыка оставила ему только ненависть?

— Майор, с вами всё хорошо?

— Вы мне?

Перед ним стояла давешняя медсестра.

Озабоченное выражение на её лице сменилось улыбкой. Не надо волноваться. Офицер не собирается падать в обморок, он просто задумался.

— Здесь есть другой майор? — засмеялись её глаза.

— Извините, — сказал Георгий. — Я совсем недавно майор, не привык ещё.

— Поздравляю!

Какой красивый у неё голос! Какие серьёзные и понимающие глаза…

Держись, майор! За твоими плечами четыре года войны и сотни вылетов. Семь больших солнц украшают машину, но тебе всего четвертак! Мальчишка с первой сединой в волосах… Помни: каждая женщина — океан. Ласковый в штиль, в грозу он разбивает в пыль огромные валы. Манят райские острова, а вокруг них — грозная пучина, и компаса нет. Решайся, майор.

— Вы спрашивали, хорошо ли мне? — сказал Жора и взял девушку за руку. — Минуту назад мне было плохо. А сейчас кажется, что всё будет отлично. Меня Георгий зовут, а вас?

Её звали Марина, и в ней почувствовал Георгий широту и спокойствие реки, на берегах которой он вырос.

Ещё, лягухи осиротили их обоих. Значит, сама судьба велела держаться вместе.

3

— Иди, учись, — сказала жена, когда война кончилась, и встал неизбежный вопрос: «Что дальше?».

— Я боевой пилот, — попробовал возмутиться Жора, — знаю дело от и до!

— Сейчас вас, боевых, из армии попросят, — сказала Марина. — На гражданке очень руки нужны — страну поднимать. Ничего не имею против сварщика или слесаря, только я замуж за бравого офицера выходила. Или согласишься на сержантскую должность?

Марина была права. На сержантскую должность не хотелось. Не дело это — майору с орденами и Золотой звездой на груди переходить на бумажную работу. Сидеть в конторе и пересчитывать кальсоны. А пусть даже и не кальсоны, хотя это тоже важно и ответственно, а что-то более серьёзное и настоящее. Запчасти и боезаряды, к примеру. Пересчитывать-то можно, но жить на оклад сержанта?!

Георгий Бережной подал документы на высшие офицерские курсы. За годы войны Жора подзабыл науки и немножко боялся, но всё обошлось: Героев зачисляли без экзаменов. Все фронтовики, прибывшие на курсы, получили две недели на подготовку. Так у Георгия образовался законный отпуск. А это такая штука, которую надо использовать непременно!

Испросив разрешения у начальника курсов, Жора заехал за Мариной. Показать ей родные места, да и вообще…

Салехард встретил стройкой. Город возводили заново, и со старым «Селением на мысу», бывшим Обдорском, его объединяло только место. Оно густо поросло сваями, и в этом лесу виднелись уже контуры будущих проспектов и микрорайонов. От разнообразной техники рябило в глазах. Наверное, для непривычного человека здесь было просто небезопасно, поэтому Георгий передумал показывать Марине место, где стоял когда-то его дом и решил ограничиться только берегом Оби.

— По проекту, — рассказывал встретивший их Сан Саныч, — город поднимется над землёй примерно на метр.

— Зачем? — удивилась Марина.

— Ах, девушка, — сказал Сан Саныч, — я ещё застал деревянные тротуары. Когда шли дожди, здесь можно было утонуть в грязи! Или остаться без сапог. А класть асфальт на мерзлоту… Не очень хорошо. Если делать всё с нуля, то именно так. Кроме того, коммуникации. Зачем долбить вечный лёд, когда их можно подвесить под домами? Удобнее и дешевле. В общем, так: приезжайте к нам года через два, и вы не узнаете города!

— Через два, наверное, не получится… — Марина смущённо посмотрела на Георгия. — Мы ждём маленького.

— Тогда через пять! — разулыбался Сан Саныч. — Только летом. Я знаю замечательные места, там с гор ручьи текут, вода чистейшая, и можно найти самоцветы. Ребёнку понравится.

— А где они живут? — спросила Марина, когда Сан Саныч, отговорившись неотложными делами, оставил их одних. — Здесь даже палаток не видно.

— Под землёй, — ответил Георгий.

— В землянках?! Но лёд же…

— В ракетной шахте, Мариночка, я потом покажу.

С высоты памятники казались россыпью искр вдоль Оби. Здесь, стоя у памятного обрыва, Жоре и Марине приходилось задирать головы, чтобы увидеть монумент полностью. Гигантский обелиск языком пламени поднимался к небу, светился турмалином в лучах низкого солнца. На золотой пластине у подножия были выбиты имена.

С севера пришла хмурая туча.

— Как здесь неуютно, — поёжилась Марина.

Выжженный когда-то пятачок зарос моховыми подушками, и из них, как по команде, ударили вверх прожектора.

Монумент вспыхнул костром.

— Зимой они светят круглые сутки, — сказал Георгий. — Тогда памятники видно за десятки километров, даже в пургу.

На шестой минуте полёта Георгий начал длинный пилотажный каскад, прибавляя тяги после каждой фигуры. Звездное небо и ледяная пустыня Европы чёрно-белым калейдоскопом мелькали перед глазами. Каждый третий разворот картина в лобовом стекле рыжела — это край Юпитера оживлял скучную палитру. Газовый гигант из-за своей величины и близости даже на критических скоростях пилотирования выглядел неторопливым. Конечно, если сменить вектор атаки, Юпитер запрыгает в поле зрения суетливым щенком, как и Европа, но это опасно, можно попасть в плен его поля тяготения.

Онемели щёки. Перегрузки вдавили в кресло, мяли и крутили. Иногда на долю секунды темнело в глазах. Это нормально, это не страшно. Главное — сосредоточиться на выполнении программы. Каждое движение, каждое действие расписано и неоднократно отрепетировано на тренажёре. Душа пела и радовалась от ощущения власти над могучей машиной. И немножко гордилась — от сознания точных, идеально согласованных движений!

Крак! Неожиданный, непредусмотренный звук стегнул по нервам. Посторонний блик слева! Георгий бросил быстрый взгляд: одну из стенных панелей перекосило, теперь она держалась только на одной защёлке.

Крак! Сорвало вторую защёлку. Слетевшая панель промелькнула перед шлемом и ударила в закалённое стекло фонаря. Ерунда, выдержит, но вот…

Георгий не успел додумать и прекратить начатый манёвр. Вектор ускорения поменял знак, панель метнулась в обратную сторону и врезалась острым углом в открывшееся переплетение кабелей и трубопроводов. То самое, которое должна бы защищать.

Заискрило. Из перерубленного трубопровода плеснула мутная струя. Не топливо, Бережной знал это точно, что-то вспомогательное, второстепенное. Сквозь фильтры шлема пробился резкий химический запах. И тут полыхнуло! Огонь сразу заполнил половину кабины.

Счёт времени пошёл на секунды. Даже негорючие композитные материалы не смогут долго сопротивляться химическому огню. Бережной перевёл скафандр в автономный режим и быстро сдвинул колпак кабины, впуская внутрь космическую пустоту.

Током убегающего воздуха пламя вытянуло наружу. Плотности газов за бортом хватило на то, чтобы превратить огонь в тонкий, бесцветный, почти невидимый шлейф.

Полковник закрутил «Таймень» штопором и бросил его вниз. Возле поверхности кислородная атмосфера Европы плотнее. Недостаточно, чтобы поддержать горение, но скорость, как рассчитывал Бережной, создаст ветер, который собьёт пламя.

Генеральный конструктор Виктор Кашин нервничал. Самый молодой Генеральный конструктор страны, человек, на которого работали десятки КБ и сотни предприятий, боялся этого экзамена, как нерадивый студент. Боялся, несмотря ни на что. Несмотря даже на утренний звонок.

Глупо, на самом деле. Машина прошла все предварительные испытания, виртуальные, стендовые и натурные. Она уже поднималась в небо. Сегодня лишь один этап из множества, не первый и не последний.

Однако и не обычный. Начало работы в пограничных режимах. На предельных скоростях, при экстремальных ускорениях, при отключенных системах безопасности. Все издевательства над техникой и пилотом, которые может придумать человеческий ум. Особенно ум полковника Бережного. Сегодня именно он начал работать с «ВК-14» — последним прямоточником КБ Кашина.

Георгий Бережной… Герой войны. Тёмный гений испытательных полётов, ужас конструкторов, ночной кошмар специалистов по дизайну и авионике.

Один из лучших испытателей страны. Самых вредных, въедливых, придирчивых испытателей.

Конечно, Виктор Кашин не сомневался в своей машине. Он молча следил за телеметрией, которая бежала по огромному, во всю стену экрану. Полковник не щадил «ВК-14». Цифры не скрывали ничего, и даже картинка с обзорной камеры не столько помогала, сколько маскировала происходящее.

— Бедная… — простонал Кашин. Теперь он злился: нельзя же так резко! Полковник не отступил от полётного задания, полковник делал ровно то, что они обсуждали на планёрке, но цифры!.. Генерального посетило странное чувство, в котором смешались вместе стыд: машина не ребёнок, Бережной выполняет свой долг; неуверенность: справится ли «чадо»? и ревность молодого отца к постороннему, к «мучителю».

— Что он творит? Этого нет в задании!

Экран покрылся красными пятнами. Показатели скакали за границами допустимой зоны. «ВК-14» вошёл в крутое пике со штопором.

— Что происходит? Остановите его!

Начальник полигона генерал Трумян покачал головой:

— Нельзя, Виктор Иванович. Понимаю ваши чувства, но… кстати, всё уже в норме.

— Да, ситуация меняется очень быстро, — сказал Кашин. — Но согласитесь — это ужасно, видеть и не мочь!

— Дождёмся Бережного, — сказал генерал. — Задание выполнено, он возвращается.

— Да, Вазген Петрович. Пусть попробует не доложить. Не посмотрю, что это сам Бережной! Кстати, не запретить ли вывод телеметрии на стену? Только отвлекает, на самом деле. Оставить видео и хватит!

— Я подумаю. Пойдёмте, он садится.

Генерал помолчал немножко:

— Вы с ним похожи. Георгий Тимофеевич тоже...

— Что?

— Много думает об удобствах. Даже чересчур много, мне кажется. Идёмте же.

— Хорошая птичка, Виктор Иванович.

Полковник Бережной выглядел свежим, словно не провёл полчаса за штурвалом экспериментальной машины, испытывая её — и себя! — прочность, и словно не мяли его перегрузки и не грызла ответственность. На секунду Кашин ощутил зависть к этому немолодому, за сорок уже человеку, к его уверенности и спокойствию. За броневым стеклом Центра управления вокруг «ВК-14» суетились техники, снимали по горячим следам показатели, в общем, занимались тем делом, в котором присутствие Генерального конструктора совершенно излишне.

— Но?

— Но… — Бережной несколько раз сжал и разжал кулаки в лётных перчатках. — Поменяйте материал рукоятки. При высоких температурах она течёт. Я с трудом менял хват — липли руки.

— И это всё?! — не выдержал Кашин. — Откуда высокие температуры?! Почему это вообще произошло, Георгий Тимофеевич?

— Только пообещайте, что никого в КБ не прибьёте под горячую руку. Я виноват сам, сбрось я скорость — ничего не произошло бы.

— Зачем эти сложности, полковник, — Кашин старательно задавил в себе злость. — Всё это будет в отчёте, который я жду от вас вечером. Но в двух словах?

— Обещаете?

— Да.

— Слетела панель внутренней обшивки. Похоже, не выдержал крепёж. А там — вспомогательные трубопроводы, силовые кабели. Искра, возгорание… Пришлось открывать колпак и тушить. Вот и всё.

Ох, не зря его считали одним из лучших, а за глаза — лучшим испытателем. И времени прошло-то — всего ничего, а анализ уже готов. Остались только выводы, но чтобы их сделать, необязательно быть генеральным. «Пальцем не трону снабженца, поставившего некондицию. Даже не обругаю, — решил Кашин, — но уволю к чёртовой матери. Весь отдел перетрясу! Всё равно им уходить».

— Понятно, — кивнул Виктор Иванович. Злость куда-то улетучилась, уступив место опустошению. Рассказать или нет про сегодняшний звонок из министерства? Рассказать. Полковнику обязательно надо знать. Кому, как не ему?

— Полковник? — сказал Кашин Бережному, который достал планшет и уже что-то ловко набивал всеми десятью пальцами.

— Внимательно… — ответил Бережной, не отрываясь от работы.

— Мне сегодня позвонили сверху, — сказал Генеральный, и полковник кинул на него внимательный взгляд, словно предлагая продолжать. — Это наш последний аппарат. То есть, я так считаю.

— Почему?

— Это секретная информация, но я думаю, — Кашин улыбнулся, — у вас такой круг знакомств… широчайший, и вы неизбежно узнаете. Почему мне не стать первым?

— Действительно, — задумчиво произнёс Георгий Тимофеевич и отложил планшет, — действительно… Говорите, если решились.

— Они разобрались, как устроены маршевые двигатели анкелей. Это революция в транспорте! В любом. Мгновенное или почти мгновенное перемещение в любую точку, понимаете? Все наши ракетопланы, самолёты, авиетки, вообще всё — становится ненужным!

— Даже если это так, — помолчав, сказал Бережной, — то не сразу. Какое-то время пройдёт.

— Да! Да, пройдёт! — горячо заговорил Кашин. — Но как это обидно: обнаружить, что то, чему ты посвятил жизнь, внезапно стало никому не нужно! Понимаете?

— Да, — сказал полковник. — Ещё как понимаю.

4

Когда Бережной прикрыл двери, рокот голосов, заполнявший небольшой сумрачный вестибюль, стих.

— Товарищи офицеры! — скомандовал стоявший ближе всех к дверям рыжеусый капитан.

— Вольно, вольно, — махнул рукой Георгий Тимофеевич и быстро прошёл в дальний угол. Он ещё с улицы приметил там пустующее кресло. Спрятанное за кадкой с фикусом, оно создавало иллюзию уединения. То, что требовалось именно сейчас. Георгий Тимофеевич понимал, что это признак малодушия, да и просто нехорошо, его могли неверно понять, но всё равно хотелось отгородиться от лейтенантов и старлеев, заполнивших вестибюль. Хотя бы для того, чтобы не смущать молодых ребят званием и блеском орденов на парадном кителе. Или чтобы не смущаться самому.

Иногда просыпался шепелявый динамик над кабинетом с вывеской «Канцелярия»:

— Лейтенант имярек!

Или:

— Капитан Н. Проходите.

Тогда очередной офицер решительно — или неуверенно, люди разные — открывал дверь под вывеской и исчезал внутри. Ни один не вернулся обратно. Очевидно, в здании были дополнительные выходы, и ими пользовались счастливцы — или неудачники: кому как повезёт.

Вестибюль пустел. Последним, торопясь, в канцелярию забежал давешний капитан. Бережной остался один.

Шли минуты. Вернулась загнанная вглубь сознания мысль о неправильности, о неуместности всей затеи. Куда он прётся, с калашным-то рылом в суконный ряд? Мальчишки молодые и здоровые, им науку двигать, рисковать головой, развивая новую технику. А ему… не пора ли на покой? Неужели сделано мало?

Мало, сказал себе Бережной. Он может больше, а его просто испытывают!

Георгий Тимофеевич покинул угол и вышел в центр вестибюля. Где-то тут… вот! То, что надо.

Поставив напротив заветной двери табурет, Бережной уселся на него, заложив ногу на ногу и скрестив на груди руки.

«Упорные? И я такой же. Посмотрим, кто кого».

Дверь открылась и оттуда выглянул Мишка Синёв:

— Заходи, командир, чего в предбаннике сидеть?

Стол, два стула, панель армейского селектора — комната оказалась почти пуста.

— Вот так, командир, не забывает меня родное правительство, — сказал Синёв, — сижу, бумажки перебираю.

— Шутишь?

На столе, кроме графина с водой, ничего не было.

— Виртуально, командир, виртуально, — Мишка провёл над столешницей протезом, и в воздухе проявилась призрачная рабочая поверхность, заваленная значками архивных папок. — Имя соискателя, звание, послужной список, возраст… всё тут! — композитные пальцы забегали по иконкам.

— Почему ты не сказал мне?

— Георгий Бережной, полковник, — открыл Синёв одну из папок. — Герой России, кавалер орденов и медалей. Тебе сорок четыре, командир, понимаешь? В отряд набирают, начиная с двадцати пяти лет. Есть негласное правило — не принимать никого после тридцати. Но, зная твой характер… Ты обязательно полез бы!

— Я всё равно здесь. Давно действует программа?

— Семь лет.

— И ты молчал… — сказал Бережной. — Мы встречались, отмечали дни рождения и годовщины свадеб, пили за здоровье детей, и ты всё время молчал!

— Нам было по тридцать семь, когда всё затевалось, — кусая губы, ответил Синёв. — Мы не молодеем, Жора! Ведь ты понимаешь, что я не имел права?

— Я истратил уйму времени, чтобы узнать, — сказал Георгий. — От меня шарахались чиновники в министерстве, от меня бегал… неважно. Я всё понимаю. Меня не приняли?

— Я простой архивариус, — сказал Мишка. — Откуда я знаю? Но… Как я тебе завидую, — он судорожно сжал кулак; заскрипели искусственные костяшки, — Тебе, наверное, откажут, но ты можешь хотя бы попробовать, а мне не стоит даже и пытаться! Чёртов огонь...

Ожил селектор:

— Бережной у вас, Михаил Сергеевич?

— Так точно, Алексей Архипович, — доложил Синёв.

— Проводите его, пожалуйста, ко мне.

«Начальник Центра подготовки генерал-майор Леонидов А.А.» — гласила табличка на дверях кабинета. А за ними...

На столах и стендах расположилась диковинная коллекция: мобильные телефоны в медных корпусах, латунные очки-консервы, декоративные бронзовые ножи с наборными рукоятками, музыкальные шкатулки с фигурными вырезами в боках — оттуда выглядывали покрытые патиной шестерёнки и шкивы, и ещё множество других предметов из меди и медных сплавов.

Всё это богатство бросалось в глаза, и Бережной увидел его раньше, чем хозяина кабинета — молодого генерала с высоким лбом и обаятельной улыбкой.

— Товарищ генерал, — начал было Бережной, — полковник...

— Это ни к чему, Георгий Тимофеевич, — остановил его генерал. — Для вас — Алексей Архипович. Я, знаете, войну не застал, зато разбирал на занятиях ваши бои. «Двойная дуга Бережного», «Уклонение Бережного»… Жутко завидовал, да.

— Это приятно, — сказал Бережной, — но не об этом речь. Я подавал документы…

— Я не возражаю, Георгий Тимофеевич, — сказал Леонидов. — Ваше зачисление в отряд станет стимулом для молодых. Если, конечно, врачи не будут против.

— Спасибо, спасибо! — Бережной почувствовал невероятное облегчение.

— Да, — сказал генерал, — только на поблажки не надейтесь. Готовы?

— Так точно! — губы Бережного сами расплылись в улыбке. — Алексей Архипович?..

— Да?

— Что это, — Георгий Тимофеевич обвёл рукой коллекцию, — значит?

— Символ, — серьёзно сказал генерал. — Был век медный, потом железный, за ним пришла очередь электричества и атома. Теперь медь снова на передовой.

— Вы поэт.

— Какое там! — Генерал рассмеялся и продекламировал:

— «Ах, если б знал он комсостав,

Он посвятил бы нам романы

В пятнадцать, двадцать, тридцать глав!

Но Пушкин жил в туманной дали,

Тому назад уж много лет.

Тогда по небу не летали,

Тогда хватало и карет!»

— Это ваше?

— Нашёл в библиотечной книге закладку, а там — эти стихи, от руки. Я их переиначил немножко, чтобы соответствовали моменту. Написано в середине двадцатого века, уже после Великой отечественной. И знаете, что интересно? — генерал задумался. — Или странно, или печально, смотря как посмотреть. Война толкает науки вперёд. Сто лет назад это был ближний космос, сейчас мы выходим в Галактику. Вроде бы правильнее наоборот, все силы кинуть на восстановление, строительство, да просто обеспечить людям мир! Как думаете?

Виктор Кашин оказался неправ.

«Копьё», иначе «ВК-16», под управлением Георгия Бережного набирало скорость в поясе Койпера. «Копьё» мало походило на «Таймень», созданный для маневренной схватки, и неудивительно: его проектировали для достижения максимально возможной скорости.

Массивный, с широкими приёмными раструбами по бокам, из-за чего сборщики на стенде прозвали его Ушаном, аппарат утюжил пространство, собирал рассеянные газы и пыль, чтобы превратить их в энергию.

Вообще, с названием произошла нелепица. Силуэтом машина скорее напоминала сома с растопыренными плавниками или его южноамериканского родственника гунча. Впрочем, сомы не летают.

Всё это мало интересовало полковника. На досуге, приняв втайне от эскулапов ЦУПа рюмашку, Георгий был бы не прочь обсудить с друзьями пути слов в умах конструкторов, привести разных доводов, но не сейчас. Миг прыжка приближался. Занимавшие большую часть корпуса конденсаторы были почти полны. Стиснутый в тесной кабине, Георгий спинным мозгом ощущал их мощь. Скоро, очень скоро… Полоска заряда на приборной панели позеленела.

Привычный страх проморозил внутренности. Главное — не дать ему воли; Георгий утопил стартовую кнопку.

Внешний, физический мир пропал. Сознание расширилось до границ Вселенной, оставаясь при этом здесь, сейчас и всегда. Материя слилась с энергией, а энергия превратилась в цвет. Конденсаторы — гроздь красного винограда — отдали половину накопленных сил генератору прокола, толстостенному цилиндру из химически чистой меди.

Как всегда в момент перехода, сознание рассыпалось на множество нитей. В нём одновременно всплыли картины детства, опыт войны, воспоминания о годах учёбы, лекции Леонидова и тестовые прыжки, первые полёты, сбитые крейсеры анкелей, горячий пепел карликовых берёз и ив, умиротворённое лицо Марины в обрамлении рассыпавшихся по подушке золотых волос, первые неловкие, но настырные шаги сына и ещё тысячи вещей. Всё то, что составляет личность человека.

И как всегда, на Георгия снизошла невиданная чёткость, кристальность восприятия. Вокруг раскинулся мир геометрических форм, который на деле представлял собой конфигурацию всех звёзд, расположенных в ста одном световом годе от Земли. Где-то здесь, по прикидкам аналитиков, прятался родной мир лягух. Осталось только выбрать место, и Георгий предпочёл Алькаид.

Он был на месте.

После прыжка обрушились интеллектуальный спазм и печаль. И сожаление, ведь всего миг назад он мог описать происходившее самыми простыми словами, а не уродцами типа «Характеристическая функция Вселенной в окрестности доступа» или «Римановский волновой скаляр». Это скоро пройдёт, надо лишь потерпеть, ведь за удовольствие положено платить. Но, чёрт, как обидно!.. Ругаясь сквозь зубы и тоскуя, Бережной запустил тест обзорных камер.

Бело-голубой шар Эты Большой Медведицы колол глаза прямо по курсу. «Копьё» неслось к звезде над плоскостью эклиптики, а ниже, всего в миллионе километров блестел коричнево-зелёный шарик планеты.

Георгий припал к телескопу. Сквозь пелену тумана виднелась буро-зелёная равнина. Кое-где тускло мерцали открытые водоёмы странно правильной формы. А выше облаков висели на орбитах искорки искусственных спутников!

Планета была обитаема. Родина анкелей!

Бережной занёс палец над кнопкой видеозаписи… и замер. Вспомнились живые костры над обскими обрывами. Вспомнились лагеря военнопленных в астраханских плавнях. И трупы, трупы, голые трупы земноводных — бывших солдат побеждённого врага. Проигрывая битву за битвой, оставляя позади себя изувеченные корабли с остатками экипажей и базы с персоналом, анкели бежали из Солнечной системы и укрылись на далёкой родине.

Мы сожжём их родильные садки и пруды для молоди. Мы зальём их напалмом праведной ненависти. Здесь будет безжизненный мир.

Как напоминание.

Как символ святой мести.

И пусть ярость благородная...

Полковник Георгий Бережной не стал активировать видеозапись.

«27 октября 2068 года, — записал он в бортовом журнале. — Совершил прыжок в систему звезды Алькаид — Эты Большой медведицы. Признаков планетной системы не обнаружено. Поблизости от точки выхода наблюдаются плотные метеороидные облака. Дальнейшее исследование считаю нецелесообразным и даже опасным. Командир «Копья-1» полковник Георгий Бережной».

Пусть кто угодно призовёт очистительное пламя на головы лягух. Кто угодно, но не он.

А теперь — назад, пока охранные системы анкелей не засекли его корабль.