Безнадёжный случай

Удара Алексей не запомнил. Последнее, в чём был уверен — он открывает правую дверцу: захотелось размяться. Ехали с переговоров, и Алексей попросил Женьку, водителя, остановиться; закончились сигареты.

Потом серое небо, почему-то Алексей смотрит прямо в него, низкое, тянущее наискосок шлейф дождя, оно превращается в тёмный подвал. По стенам медленно стекают багровые струи, кто-то чёрный подходит сбоку. В его руках блестит. Становится ослепительно светло — это хирург в синем операционном халате. Он стоит боком, вокруг еще какие-то люди. Звякают металлом, говорят негромко. Очень холодно под затылком и плечами. По рукам, от пальцев вверх — острые коготки. Крысы? Они сидят вокруг, заглядывают в лицо алыми глазками, потом начинают кусать, сильно и зло! «Уберите!» — хочет крикнуть Алексей, дёргается — и острая боль в груди гасит сознание.

Чуть погодя. Наверное.

Руки привычно лежат на грифе. Рывок — железо взлетает над головой. Теперь аккуратно встать… Где колени?! Штанга выворачивает суставы, держать нет сил, сердце бухает в груди… Воздуха! Зал опрокидывается, мелькают плафоны на стенах. «Почему так пусто?» — приходит в голову, и падающий гриф крошит зубы. «Дыши, сволочь!» — гремит в ушах.

Пустота.

Из неё выплывает Сеня по прозвищу Слон. Он стоит, напружинившись, отведя ногу для удара. Откуда он? Еще в девяносто седьмом, бешеный рэкетир, спущен под лёд в самом конце декабря. Стояла предновогодняя оттепель, скользкая и мокрая, Алексей едва не ухнул в полынью вместе с тяжким кулем. Однако, вот он, рыжая скотина, скалится щербатым ртом. Р-раз! Блок не проходит, руки не держат удар… Как больно! Сеня исчезает, молоденькая сестричка меняет капельницу. Боль уходит в вату. Можно сделать вдох.

Неделя прошла как в тумане. Алексей уже понял — что-то стряслось, он в реанимации. Уколы, капельницы. Катетеры. Полуявь пополам с бредом, огонь в рёбрах, саднит горло, острые осколки зубов режут язык. Потом его переводят в обычную палату. Ирония, да? Обычная палата для ВИП-полутрупов. Евроремонт, плазма на стене, круглосуточная сиделка.

— Что? — спрашивает он врача напротив. Получается — «сто».

— Авария, Алексей Витальевич, — доктор профессионально участлив. — Сейчас вашей жизни ничего не угрожает.

Врач хорошо владеет собой, правильно расставляет акценты, но, большой бизнесмен, Алексей поневоле психолог. Он слышит фальшь в слове «жизнь».

— Я не чувствую ног, — «шустую» выходит; плевать! зубы — не главное.

— Семь рёбер, черепно-мозговая, пневмоторакс, — врач делает паузу.

— Ну же!

— Компрессионный перелом позвоночника. Не уверен … — доктор разводит руки.

— Есть ли надежда? — задавая это вопрос, Алексей понимает, что голос начинает дрожать. Перспектива жизни на коляске прорастает в воображении.

— Надежда, Алексей Витальевич, есть всегда, — говорит, поднимаясь, доктор, и Алексей не верит ему совсем.

Вечером, наплевав на запреты, он напивается принесенным Женькой коньяком.

Инвалиду при деньгах много ли надо? К выписке (вот ведь издевательство!) все нужные пандусы и дорожки в особняке были проложены, канаты и поручни оборудованы. Катайся — не хочу! Найти бы, зачем кататься. Облюбовав место в зимнем саду, Алексей старался без нужды никуда не отлучаться. Вдыхая пряные ароматы, он представлял, будто просто забежал ненадолго отвлечься от забот. И даже сам себе верил. До тех пор, пока нужда не заставляла двинуться с места. Тут тоска хватала и начинала грызть. Кому он нужен с его деньгами. Себе? Супруге? Деньги Любе нужны — и она их получит. Потом. Хороша картина, мастер спорта на коляске! Стоило уродоваться, строить бизнес, чтобы закончить беспомощным обрубком? Обрубком, обрубком — отвечал он кому-то внутри, якобы объективному. Есть что ниже пояса, нет — никакой разницы. Вспоминался инвалид из спортивной молодости. Рядом с качалкой, куда Алексей мотался шесть раз в неделю, был продмаг. Лёшка забегал туда за булкой и молоком, перекусить после. У входа, без сил забраться на стёртые ступени бывшей морозовской общаги, и обосновался этот мужчина. То ли Мишка, то ли Витька. Безногий, однорукий остаток на доске с колёсиками. Лысый, бурый от загара, вечно пьяный, он безостановочно материл прохожих. Люди шли, отводя глаза. Лёшка — тоже, ужасаясь, как можно жить — так? Оказалось, можно. Он ведь живёт?

То ли Витька, то ли Мишка был прав. Но пить, при возможности, следует напитки хорошие. Чем Алексей и занимался неторопливо, когда прогнав всех приглашённых Любовью знахарей и колдунов. Выдержав скандал, упрёки и слёзы. Какой в них смысл, когда лучшие зарубежные светила лишь качали в сомнении головами. Каждый, однако, выставил счёт и по нему получил. Впрочем, жаловаться грех, обе руки в порядке, стакан и бутылку удержат.

Юристов и заместителей прогнать не удалось. Большое хозяйство требует присмотра, а Алексей Витальевич так и не передал никому управление холдингом. Почему он так поступил? Захотелось. Хозяин я или где? Хозя-а-ин… Вот и отдувайся.

— «В конце памятного августа», — выпроводив очередного посетителя, процитировал Алексей пузатому бокалу, — «Карл был просто машиной для подписывания бумаг».

— Ты опять пьёшь, — жена появилась незаметно, или Алексей, убаюканный, расслабленный ласковым, многолетней в дубовой бочке выдержки спиртом, пропустил её приход. — Почему ты всё время пьёшь?

— Тебе какая разница? — припёрлась. От лицемерия хотелось выть!

— Лёша, — Люба присела напротив, — возьми себя в руки. Ты же мужик! Бороться надо. Про меня подумай, в конце концов! Я за мужчину выходила, не за тряпку.

— За деньги ты выходила. Отвали, дождись, пока сдохну!

— Боже! Какой ты стал дурак, — она устало уронила лицо в ладони. — Уже и память пропил.

«Точно, дурак», — дошло до Алексея, когда супруга ушла. За студента она выходила, нищего студента. Это потом в бизнес ударился, когда разрешили. Жили голодно, но весело. За всё брался, цеплялся зубами. Строил, строил — и вот построил. Поджигай, Махмуд!

Дрожащей рукой подлил коньяка, отхлебнул. «Культурный стал, гад! Разучился залпом глотать… Что же ты так, с Любой то?»

— Слабак ты, Студент, — сказал сидящий на широком подоконнике Сеня Слон. — И всегда таким был. Жаль, не раздавил я тебя вовремя.

— Ты труп, Сеня, — отмахнулся Алексей, разглядывая Слона сквозь бокал. Физиономия того текла за янтарной плёнкой. — Знаешь, не соврали мне. Аромат коньяка Вьей Вилль в самом деле манит вяленым черносливом и изюмом, а вкус, — он сделал ещё глоток, покатав напиток на языке, — действительно отдаёт ванилью. Ты же не застал, ты «Рояля» был знаток. Между прочим, тебя давно съели рыбы.

— Зубы мне не заговаривай, — почти весело парировал Сеня. — Ты себя сам съешь, слизняк!

И, перед тем, как растаять, издевательски закончил цитату: — «Я думаю, сейчас он уже спился».

Спился?

Ну, слоняра, ну погоди, розовый!

Наутро Алексей Витальевич впервые за последние месяцы посетил контору. И вернулся в смятении. Его списали. Это чувствовалось в нарочитом радушии директората, в улыбках персонала, в вежливости вахтёров, лифтёров и охраны. Его уже не рассматривали всерьёз! Не ждали идей и стратегических решений. Подписи на документах — его судьба отныне. Чёрт побери, как это оказалось обидно! Расположившись на любимом месте, среди пальм и орхидей, Алексей машинально взялся за бутылку.

«Не бери в голову», — сказал Вьей Вилль.

«Ты опять пьёшь», — почудился голос жены.

«Уже спился», — подытожил Слон.

Двести баксов жалобно тренькнули о кафель. В попытке перехватить сосуд Алексей неудачно развернулся, коляска опрокинулась, и он вывалился прямо в осколки.

— Лёша, Лёшенька, — Люба прибежала сразу, будто караулила под дверью. Принялась поднимать его, ворочавшегося грузно среди крови и алкоголя.

— Всё, хватит, — пробормотал Алексей, зажимая порванную бутылочным стеклом ладонь. — Зови своих экстрасенсов.

Всё это были шлак и пляски с бубном. Лишь из нежелания обидеть жену отдавался Алексей в руки очередного костоправа. Дом провонял мазями, притирками и магическим сеном. Поп с кадилом почти исчерпал меру терпения Алексея Витальевича. И, как это часто случается, только последний посетитель вернул ему надежду.

Старый физиотерапевт, давно пенсионер, которого откопала где-то Любовь через знакомых и полузнакомых. Он долго мял Алексею спину, хмурился, бормотал в бороду латынь и вынес, наконец, вердикт:

— Случай ваш, молодой человек, практически безнадёжный. Единственно могу посоветовать — не отчаиваться и работать. Организм штука тонкая и загадочная. Может, что и выйдет.

В слове «практически» заметил Алексей некое сомнение, какое-то неосознанное и не озвученное стариком «но».

Раз! Левую руку на себя, стропа через блок поднимает правую ногу. Вдох.

Два. Медленно опускаем… Выдох.

Три! Правую руку на себя, вверх пошла левая нога. Вдох.

Четыре. Опускаем… Выдох.

Пять! Работают обе руки, напрягаем спину, держим равновесие. Вдох.

Шесть. Снова опускаем, не забываем про равновесие… Выдох.

Час, второй, третий.

В десятиминутном перерыве Алексей равномерно дышал, выпивал полстакана воды и расслаблял стонущие мышцы. Приходила Люба, обтирала влажным полотенцем, и уходила, чтобы не мешать. Или, чувствуя его хорошее настроение, оставалась и смотрела, покусывая губы.

И снова: раз! два, три! четыре, пять! шесть… Лёжа, сидя, привязавшись к шведской стенке. До дрожи в руках и плечах, до потемнения в глазах. И каждое, слышите? — каждое действие сопроводить обращённым к ногам четким, концентрированным волевым посылом: Подняться! Опуститься… Подняться! Опуститься…

Никогда ещё Алексей не тренировался так много и самозабвенно. Подобралось пузцо, вспухли на руках мышцы, торс вернул себе мужской вид. Только ноги оставались бесчувственными кеглями. Огромная работа не приносила ожидаемого, и возвращалось отчаяние. Иногда обида на жизнь и на окружающих, не виноватых ни в чём, но здоровых, поднималась изнутри душной, едкой волной. Тогда дом затихал. Все обходили хозяина стороной, стараясь не шуметь, замереть, спрятаться, исчезнуть.

Вьей Вилль снова обосновался на столике. Алексей держался, но иногда, в злости или усталости, цеплялся глазом за стильную бутылку. Тогда казалось, что дизайнерская ёмкость тоже смотрит на него и ждёт, посмеиваясь.

«Подняться! Опуститься… Подняться! Опуститься…»

Алексей откинулся на спинку коляски. Сейчас он работал сидя. «Вверх!» — приказал яростно.

Взвизгнуло стекло.

Бутылка, царапнув мрамор столешницы, всплыла и зависла в полуметре над ней, слегка покачиваясь.

— Что за… — выдохнул Алексей, и склянка тотчас же рухнула.

— Лёша, ты опять, — по-своему оценила осколки на столе вбежавшая жена. — Ты же обещал!

Такая была боль, такая обида в её голосе, что Алексей не стал спорить: не поверит и обидится ещё больше.

— Прости, Люба, — выговорил он севшим голосом. — Минутная слабость. Она не повторится.

Поверила жена, нет — сейчас было неважно. Дождавшись её ухода, Алексей постарался вернуть былое состояние и приказал левой ноге подняться. Пятка неуверенно оторвалась от подножки. «Вот как! Выпить, значит, я хотел сильнее», — задумался Алексей, не обращая внимания на стук упавшей ноги. Он не чувствовал её всё равно.

Тяж — от слова «тянуть». Надёжно закрывшись, Алексей вызывал нужный транс и тянул, тянул навстречу друг дружке оборванные концы спинномозгового тяжа. Очень медленно. Очень осторожно, надеясь соединить и срастить нервные пути. Со стороны он казался спокойным и расслабленным. Лишь обильный пот и белые от усилий пальцы на поручнях выдавали его состояние. Но этого никто никогда не увидел.

День, когда он почувствовал в ногах боль, стал третьим днём его рождения.

Несколько позже.

Совет директоров не посмел возразить, когда Алексей Витальевич предложил план строительства благотворительного Центра по реабилитации спинальных больных. Центр возведён на окраине столицы и носит имя Семёна Слонова. Персонал так и не дождался от попечителя ответа — кто этот человек и чем заслужил бронзовую табличку.