Берегите фей

Очень, знаете, сложно уловить, когда наступает утро. Чаще всего этот момент глупо просыпается теми кто поздно лег, или пропускается за завтраком теми, кто рано встал. Первые сладко сопят в подушки, вторые хмуро поглощают пищу, кляня на чем свет стоит причину их столь раннего подъема. И, если и будет ненароком брошен короткий взгляд в запотевшее от утренней свежести окно, то единственной причиной, вызвавшей его, будет желание познакомиться с погодой, а вовсе не стремление увидеть рождающееся утро.

А зря. Там есть на что посмотреть. Посмотреть, услышать, вдохнуть...

Утро начинается когда первая капля росы, выросшая на зеленом листке молодого клена, важно раздувшись от понимания собственной значимости, срывается с него и, сверкнув в лучах не успевшего еще раскалиться докрасна, а потому светящего мягко и сонно, солнца, падает с высоты на маленькую ромашку, спрятавшуюся от ночного холода под корнями дерева. Разбившись о цветок, капля разлетается сотнями маленьких капелек, летящих в разные стороны. Капельки попадают на кору дерева, на мокрую от росы траву, на панцири едва-едва успевших проснуться букашек, на сухие листья, и каждое падение, каждое касание поверхности рождает новый, уникальный звук. От жучка — сухой щелчок, от складки коры дерева — влажный шлепок, от капельки росы — кристально чистый звон, на листья — раскатистый шорох.

Утро начинается, когда первая капля росы пробуждает лес тихой утренней песней. Вызванные ее падением звуки переплетаются, складываются, расходятся волной, затрагивая все новых обитателей леса, срывая с листьев новые капли, пробуждая животных и птиц, отряхивающихся от ночного сна, задевающих мокрые деревья и вызывающих новый музыкальный дождь.

А еще утро начинается когда один из жидких осколков самой первой, изначальной, капли, не найдя себе места в частотной раскладке рождающейся музыке, пугливо скатывается по складкам в коре, задевает кончик травинки, и, не долетев до сухих листьев, падает на маленькую, затянутую в черную перчатку, ладонь.

Фиа тяжело вздыхает, глядя на отражающееся в водяном шарике небо, и, собравшись с духом, кидает его себе в лицо.

Черт, а вода-то холодная!.. С другой стороны, чего еще ожидать от росы...

Фыркая и отплевываясь, Фиа умылась, вытерла лицо рукой, от кончиков пальцев до локтя затянутой в черную перчатку и взглянула на небо. Небо было синим и удивительно чистым, словно капельки умудрились, долетев даже до него, смыть все облака и умыть солнце. День явно обещал быть хорошим для всего леса, для всех растений, насекомых и животных. В общем, для всех, кроме феи-изгнанницы.

Фиа уткнула взгляд в листья, пошевелила их ногой, хоть для этого и понадобилось немало сил, нашла спрятанный под ними рюкзачок и закинула его себе за спину. Рюкзак был очень легким — уходя из дома, пришлось взять только самое необходимое, и это необходимое уже подходило к концу. Еды осталось совсем мало, и, хотя для феи найти пропитание в лесу не составляло проблемы, от осознания этого факта становилось грустно. Значит придется тратить время еще и на поиск пищи и ее добычу, а ведь лесной фее абы чем не угодить. Потерянное время означало уменьшение пройденного за день расстояния, а значит — ее расчеты по преодолению леса летели ко всем чертям.

Еще и рука болит.

Поморщившись от резкого движения, Фиа снова скинула рюкзак на землю и присела рядом с ним. Покрутив головой, нашла недалеко еще одну капельку, подобралась ближе к ней, и, заранее холодея от предвкушения, стянула перчатку с правой руки. Бинты скомкались и сдвинулись, посерели от грязи и воды, оставлять их было глупо и даже опасно. Вытянув из ножен нож, сделанный из осколка кварца, Фиа подцепила бинты клинком и разрезала их. Вздохнула.

Ожог на все предплечье — с внутренней, разумеется, стороны, где стал бы смотреть только тот, кто знает, где искать, — выглядел не самым лучшим образом. Кожа вздулась и стала отвратительно-белой, зато вокруг все покраснело почти до цвета раскаленного металла. С другой стороны, все было намного лучше, нежели могло быть — не было ни волдырей, ни слезающих лоскутов кожи, и даже рисунок, оставленный на ее руке раскаленным клеймом был, хоть и слабо, но читаем. Лучше бы не был.

Знак отверженной ставился раскаленным клеймом, и никак иначе, ставился во всех племенах по одной простой причине — это был единственный способ навсегда заклеймить провинившегося представителя народа фей. Даже татуировка не давала такого эффекта, ведь феи прекрасно умели выводить все лишнее из своего организма, в том числе и любую краску. А вот ожог уже не вывести.

Фиа уже видела такие клейма на других — давно зажившие и оставившие вместо себя лишь рельефные выпирающие шрамы. Со стороны это выглядело красиво, но каждый с детства знал, что значит этот знак и потому их носители всегда старались как-то скрыть их. Но, даже если это удавалось, ничто не могло скрыть потухшего и безвольного взгляда отверженного, лучше всякого клейма дающего понять, что когда-то от этой феи отвернулись все окружающие.

Фиа заново обработала ожог, замотала его последними оставшимися, насилу найденными в рюкзаке, свежими бинтами, натянула перчатку и встала. Впереди был долгий дневной переход. У нее оставался всего месяц чтобы выбраться из этого леса и обустроить себе жилище на его окраине.

Да, именно так. А что вы еще предлагаете? Отправиться к Гигантам на арену цирка, чтобы в тебя тыкали пальцами и восхищались тобой? Чтобы на тебе делали огромные деньги, а с самой тобой обращались как с последней свиньей? Нет уж, спасибо. Может, старейшинам удалось сжечь кожу на руке Фии, но сжечь ее гордость она не позволит никому.

Фея наполнила крошечную (ведь она и сама была размером с ладонь), сделанную из высушенной рябины, флягу водой из повисшей на травинке капельки, сделала оттуда же пару глотков, чтобы заглушить пока еще только начавшее пробуждаться чувство голода и пошла вперед.

Вопреки расхожему мнению, феи не умеют летать. И в цветах они не живут. Феи умеют отлично лазать и карабкаться по практически любым поверхностям, это да. А живут они в поселениях, чаще всего спрятанных в камышах у озер. Поселения эти редко когда разрастаются и становятся стационарными, ведь, стоит феям понять, что в опасной близости от них зачастили ходить люди, как город тут же снимается и перебирается в другое место. Зачастую такие переходы длятся неделями, поэтому неудивительно, что им пришлось научиться быстро и эффективно передвигаться по лесу.

Вот и сейчас Фиа, стараясь не обращать внимания на периодически дающую знать о себе руку, перелезала через корни выше ее роста, продиралась через травяные заросли, отсекая закрывающие путь листья ножом, огибала изредка попадающуюся паутину, не желая ссориться с ее многоглазым хозяином, тратя на все это минимум времени и сил. Вокруг сверкал и пел наконец-то проснувшийся лес, но фее было не до оглядок по сторонам — ее вела вперед обида и затаенная злоба.

Так уж повелось в народе фей, что старейшины, не слушая чужого мнения, выбирали кто и на ком в будущем женится. Подразумевалось, что они никогда не ошибаются, и каждому подбирают идеально подходящую пару. Никто не решался с ними спорить, никто никогда не решался идти против их воли, а посему всем было проще притереться и привыкнуть друг к другу, нежели поднимать еще неизвестно чем закончащийся бунт.

А Фиа не хотела следовать их решению, у нее не было ни капли желания провести остаток жизни с тем, на кого указали старейшины. Для нее не было секретом, что Аиллай, сын одного из глав совета, давно положил на нее глаз, как и многие другие, но ни он, ни они, ее не интересовали. Ее вообще никто и ничто не интересовал, кроме, пожалуй, вылазок в лес и наблюдений за жизнью Гигантов. Она прекрасно понимала, что ее великолепная фигура и милое, с большими карими глазами, крошечным, чуть вздернутым носиком, и тонкими, без какого-то макияжа, губами, во многих вызывает желание обладать ею, да не просто обладать, а связать ее вечным обязательством. Аиллай не был исключением. И когда старейшины объявили, что она выйдет за него замуж, он потерял всякий контроль над собой, он пытался взять ее силой, он даже ударил ее. И тогда она не выдержала — выхватила нож и всадила ему в грудь.

Вот итог — клеймо изгнанницы и в перспективе — жизнь в лесу. Не сказать чтобы она была недовольна таким раскладом… Но что-то неправильное в этом было. Скорее всего то, что рано или поздно Гиганты ее все-таки обнаружат и тогда уже останется одно из двух — либо покончить с собой, либо сдаться им.

Фиа мотнула головой, отбрасывая тяжкие мысли и с удвоенной силой ломанулась через лес, почти побежала. Мысли не успели за ней, застряли в извивах травы и корней, и отстали. Фиа на бегу обернулась, чтобы в этом убедиться и внезапно во что-то врезалось. Это что-то было мягким, но упругим — оно оттолкнуло фею обратно, заставив ее сделать несколько шагов назад и сесть на шуршащие листья. Очумело мотая головой, она наконец смогла сфокусировать сознание и внезапно поняла, что сидит она вовсе не на листьях, а на чем-то мягком и теплом. Оглядевшись, Фиа похолодела. Сердце ее забилось в несколько раз быстрее, тело мгновенно бросила в жар, рука потянулась к ножу, а глаза сами собой. против воли, распахнулись на полную.

Она сидела на ладони у Гиганта. Видимо, в тот момент, когда она в него врезалась, он успел подхватить ее, падающую и поднести к своему лицу. И сейчас перед феей висело где-то высоко в небе его огромное лицо с тонкими потрескавшимися губами, обожженными бровями, чуть горбатыми носом, потрясающе серыми глазами и глубоким, недавним шрамом через один из них. Глаза эти смотрели на Фию и это едва не заставило ее свернуться клубком и тихонько заскулить от страха — ведь старейшины с детства вбивают в голову каждому что попасть к Гигантам означает смерть. А иногда и хуже чем смерть.

Но что-то в этих глазах остановило Фию. Набравшись смелости, она еще раз взглянула ему в глаза. Взглянула и поняла, что в них нет ни злости, ни ядовитого интереса, ни надменности, ничего того, что рассказывали о Гигантах старейшины. В глазах его видна была лишь одна глубокая грусть. И смотрел он на фею не как на букашку, которую то ли раздавить то ли отпустить, и не как на пустое место, а почему-то как на что-то само собой разумеющееся. Он даже не удивлялся. Он просто печально улыбнулся и тихонько, почти шепотом, видимо, понимая, что громкий звук будет очень неприятен ей, сказал:

— Привет.

И Фиа почему-то улыбнулась.

К вечеру она преодолела расстояние в пятнадцать раз большее нежели ожидала. К тому же она умудрилась до отвала наесться сладкими ягодами черники и сейчас сидела на плече у Гиганта по имени Макс, вцепившись в торчащие из лямок рюкзака нитки (а для нее — вполне себе веревки) и тихо с ним беседовала. Оказывается, Макс почти такой же изгой как она, за исключением лишь того, что о нем уже давно все окружающие думали исключительно как о мертвеце. Оказалось, у него тоже есть клеймо — не такое красивое как у феи, и, конечно, поставленное вовсе не по умыслу. Но его шрам на лице так и останется с ним навечно, как и ожог на руке у Фии. И это был еще один пункт из того многообразия, что их объединяло.

Макс был большим и сильным. Он мог позволить себе идти уже даже после заката, когда Фия уже обычно устраивалась на ночлег, подсвечивая под ноги фонариком, а сонная фея уже ворочалась у него в нагрудном кармане камуфляжа, куда заботливый Гигант положил сложенный вчетверо носовой платок, оказавшийся для феи целой кроватью. Шаги Макса убаюкивали ее, и, вот чудо — несмотря на то, что она была фактически в полной власти "ужасного Гиганта", несмотря на то, что он нес ее непонятно куда, она почему-то впервые за все время путешествия по лесу чувствовала себя в абсолютной безопасности.

Часы показывали два ночи, когда Макс остановился, скинул с плеч рюкзак, сноровисто растянул между деревьями навес, и осторожно, чтобы не разбудить, вынул из кармана спящую Фию, вместе с ее "кроватью". Подумай, он приподнялся на локте, зацепил темляк верного фонарика за сучок на дереве, на которое прикрепил навес, и включил его. Кружок рассеянного света вырвал из темноты ночного леса то, что Макс так хотел увидеть — его маленькое чудо.

Маленькое чудо смешно поморщилась и, не просыпаясь, уткнулась мордашкой в платок. Макс несколько секунд смотрел на нее и чувствовал, как лицо само собой растягивается в слегка печальной улыбке. Святые небеса, ну какое же чудо… Маленькая беззащитная фея, которую кто-то набрался решимости выгнать из обжитого мирка в смертельно опасный лес. Полная решимости маленькая воительница, готовая на все, лишь бы выжить в этом лесу.

Как же хорошо, что они встретились. Что она врезалась именно в него, Макса, а не пересеклась с кем-то другим, кто поймал бы ее в клетку и не давал бы ей свободы. В конце концов, надо быть полным кретином чтобы обидеть такую… такое чудо...

Макс снова посмотрел на фею.

Наверное, их осталось совсем немного. Люди наступают на леса, вырубают и перерабатывают их. Таких, как она, остались, возможно, десятки, и, если все будет продолжаться такими темпами, то скоро их не останется совсем. Фей надо беречь, ведь они сами не в силах этого сделать в условиях современного мира.

Макс осторожно пальцем погладил Фию по волосам, подцепил угол платка и загнул его, накрывая фею, как одеялом. Фия завозилась, еще глубже закапываясь под импровизированное одеяло, и, кажется, улыбнулась во сне. Макс улыбнулся тоже. А потом протянул руку и выключил фонарик.

Берегите своих фей.