Аэронавты

В Заас-Фе разыгралась метель. Под снегом скрывались лыжные трассы, отели и магазины, а ветер всё дул и дул, наметая сугробы, и, казалось, конца и края не будет непогоде, которую он принёс с собой в курортную деревушку.

Каждое утро меня будил звук скатывающегося с крыши снега. Слушая, как гремит железная черепица, я представлял не в меру пьяного туриста, который решил съехать на санях по крутой кровле нашей гостиницы.

Наконец-то всё стихало. Отбросив теплый шерстяной плед, я пробирался мимо койки Алекандровича, с которым делил номер на этих сборах, и отдергивал занавеску на окне. По Вильденштрассе, мигая оранжевыми огнями, медленно ползли снегоуборочные машины. Казалось, что они вот-вот надорвутся, устав прокладывать тоннели между домами.

Становилось ясно, что тренировка на улице не состоится. Для лыжного акробата это плохо потому, что даже самые интенсивные занятия в зале не могут заменить прыжки с трамплина.

— Что там? Снег? — сонным голосом интересовался Александрович.

Глядя на белую рябь за стеклом, я угрюмо кивал.

— Вот чёрт! — Александрович шёл в душ.

Сквозь неплотно прикрытую дверь до меня доносились ругательства, заглушаемые плеском воды. Я понимал, почему Александрович злится. Парень мог показать хороший результат на предстоящем Кубке мира по фристайлу, если бы метель не сорвала сборы. Впрочем, вся команда была на взводе. Наверное, поэтому и произошли последующие события.

На четвёртый день непогоды я почувствовал, что мне необходимо спустить пар. После ужина я надел куртку и отправился на соседнюю улицу, где ещё накануне присмотрел кафе «Глайзер». Среди туристов заведение славилось тем, что в нём можно было приобрести почтовую открытку с видом Заас-Фе, подписать её и оставить бармену, чтобы он передал на почту. Еще в «Глайзере» варили крышесносный глинтвейн, а вдоль стены стояли покерные игровые автоматы. И, самое главное, сюда вряд ли зашёл бы тренер.

Нет, я не пью, но время от времени даю волю азарту.

Заведение располагалось на первом этаже уютного шале, его огромные окна-витрины были освещены желтоватым электрическим светом. Внутри приятно пахло: на барной стойке в большом керамическом горшке цвел жасмин.

Какая-то дама, облаченная в серебристый горнолыжный костюм, выбирая на стенде открытки, время от времени трогала белые нежные лепестки и улыбалась. Наверное, ей, как и мне, не верилось в то, что за стенами «Глайзера» бушует октябрьская метель.

Я с увлечением терзал автомат, пытаясь поймать джекпот, и не сразу понял, что за мной кто-то наблюдает. Знаете это неприятное ощущение между лопаток, которое возникает от того, что тебя сверлят взглядом? Я решил, что это тренер, и испуганно обернулся. На пороге стоял Макс Лемке, самый взрослый и перспективный спортсмен в нашей команде. Мы не были особенно близкими друзьями. Он из Подмосковья, я — из Твери. Но на сборах хочешь не хочешь, а приходится вариться в одном котле: отель, столовая, спортзал, бассейн, трамплин. Мы часто виделись, но были настолько разными, что не испытывали друг к другу не только товарищеских чувств, но и каких либо неприязненных эмоций.

— Каждый раз, когда ты уверен, что победа твоя, провал неизбежен. Да, Лёха? — сказал Лемке, направляясь ко мне.

Он был совсем близко, и я почувствовал запах водки.

— Что? — растерялся я, глядя на банку с энергетиком, которую он держал в руках.

Мне вдруг представилось, как Макс, зажимая пробку зубами, осторожно переливает прозрачную жидкость в жестянку от «Флэша». Нет, только не Лемке! Он для нас, сопляков, пример. Может взять золото на предстоящих олимпийских играх.

— А разве не так? Сколько тебе?

— Чего? — не понял я.

— Бля! Чё тормозишь-то? Лет, конечно.

— Двадцать три.

Лемке икнул и, подсчитав что-то в уме, выдал:

— Тоже отработка, хотя и младше меня. Понимаешь, Лёха, даже если эти Олимпийские игры будут не последними, вряд ли на следующих мы можем рассчитывать на серьезный результат. Тридцатка — это возраст для спортсмена, когда всё заканчивается. На пятки наступают более молодые. И уже даже не те, за которыми ты ревностно следил вчера, а из более раннего поколения. Ты в курсе, что Машке Громовой, которую взяли на сборы, четырнадцать? Четырнадцать! На восемь лет младше тебя.

— У тебя бзик. Крыша поехала, — отмахнулся я.

Было неприятно слушать жалобы от человека, которого всегда считал образцовым спортсменом. Захотелось напомнить ему о Григоряне, который выиграл серебро в тридцать семь, об Иванове.

— Просто трезво смотрю на вещи.

Наверное, это должно было смешно прозвучать из уст подвыпившего, но юмора я не оценил.

— Иди проспись. Запорешь прыжок завтра утром, Михалыч начнёт разбираться, и тебя отстранят, — сказал я.

— Мне больше не нужны тренировки. Я нашёл способ сорвать джекпот без усилий. Стопроцентный результат.

Он дернул ручку игрального автомата, и я услышал вожделенный сигнал. На табло выскочили семёрки, и следом в лоток посыпались монеты. Вот, чёрт! Я целый вечер мучил автомат, а он пришёл и забрал выигрыш.

— Ладно, мне пора, — произнес я, слезая с табурета. — Нужно хорошенько отдохнуть. Не у всех есть способ обходиться без тренировок.

Я направился к выходу. Сквозь стеклянные двери была видна часть освещённой фонарями улицы. Метель прекратилась. В чёрном воздухе носились одинокие снежинки, но рябящая белая завеса исчезла. Отдыхающие высыпали из отелей. Закутанные с ног до головы в тёплую одежду, они были похожи на неуклюжих пингвинов.

— А хочешь, я с тобой поделюсь? — спросил он, догоняя меня.

— Не нужны мне твои деньги. Убери. Ты их выиграл.

— Не о них речь. Я про способ.

Двери открылись, и в кафе вошла компания. Среди парней и девчонок я заметил студентку Леру, которая жила в нашем отеле. Я познакомился с ней утром в холле гостиницы возле автомата с шоколадками.

Лера потопала своими чудесными унтами, стряхивая снег, и взглянула на нас с Лемке. Её платиновые волосы отливали лунным блеском. Увидев меня, она улыбнулась. Я подумал о том, какие у неё ровные и белые зубы, как у актрисы. Девушка мне нравилась. Чернявый пацан мажористого вида по-свойски взял её за локоть, и я с сожалением подумал, что и здесь мне ничего светит.

Протиснувшись сквозь ребят, я вышел на припорошенную снегом террасу. Лба и щёк коснулся холод. На улице было тихо. Одинокая звезда висела над островерхими крышами коттеджей. Я подумал, что Макс отстал, решив опустошить бар «Глайзера», но дверь стукнула, и с правой стороны от меня снова повеяло перегаром.

— Так ты решил? — выдохнул Лемке.

Его глаза от смеси энергетика и алкоголя казались почти чёрными. Заглянув в расширенные зрачки, я увидел отражение одинокой звезды и ещё безумие.

Я читал, что шизофреники пахнут иначе, чем нормальные люди. Опытный врач улавливает флюиды какого-то вещества, которое в избытке поставляет организм больного. Возможно, что подобное вещество в виде испарений попало в окружающую среду, а затем в моё тело, вызвав кратковременное помешательство. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что через некоторое время мы оказались на одной из опор фуникулера в сорока метрах над землей. Именно на такой высоте находится площадка для ремонтных работ. В темноте смутно просматривался трос, по которому в дневное время двигались кабинки. Внизу простиралась снежная равнина.

Смотря на огоньки, которыми сияли корпуса отелей, я вдруг очнулся. Бог мой, что я здесь делаю? Я взглянул на Лемке, пытаясь сообразить, как мне, не прослыв трусом, удрать с площадки. Засунув руки в карманы лыжной куртки, Макс насмешливо улыбался. Конечно, он догадался, о чём я думаю.

— Что, Лёшечка, сдрейфил? — прищурился он.

Меня била лихорадка.

— Ещё чего! Ладно, прогулялись, пора домой, — я стал протискиваться к лестнице.

Но Макс стоял, расставив ноги, и не собирался уступать дорогу. Оранжевые светоотражающие вставки на груди тревожно светились в темноте.

— Пропусти, — сказал я.

— Обойдёшься, — в его глазах блеснуло безумие.

Макс неожиданно схватил меня за руку и потянул на себя. Оступившись, я потерял равновесие и вдруг понял, что падаю в морозную ночь. Мимо меня проплывали светоотражающие вставки. Я попытался зацепиться за Лемке, всё еще думая, что произошёл несчастный случай. Но Макс, ухмыляясь от уха до уха, толкнул меня в спину и весело сказал: «досвидос».

Падение с сорокаметровой высоты — верная гибель. Но тогда я об этом не думал. Самые привычные и от того незаметные ощущения вдруг обрели для меня значимость: я проживал каждый вдох, каждый удар сердца, чувствовал перемещение крови по артериям и сосудам.

Указательный палец скользнул по перилам, и это кратковременное соприкосновение с металлом обожгло меня небывалым наслаждением. Даже через толстую подошву ботинок я чувствовал, как ноги отрываются от опоры. Я падал в пустоту.

На пороге смерти жизнь обогатилась красками и звуками, наполнилась величайшим смыслом, который вряд ли можно было постичь в повседневной круговерти.

«Только на выходе из системы мы обретаем настоящий разум», — читал я у одного математика.

Это было оно. Я блаженствовал, словно впервые уговорил девочку переспать со мной. Я был сплошной оголённый нерв, содрогающийся в пароксизме жизни. Я всё понимал и знал: прошлое, настоящее и будущее.

Кажется, я всё-таки закричал уже возле земли, когда понял, что будет больно.

В это мгновение сверху что-то упало. Чьи-то руки вцепились в одежду, и меня подбросило вверх, словно открылся парашют.

— Страшно? Страшно? Да? — услышал я голос Лемке. — А всё равно здорово! Чувствуешь полёт?

Он хохотал, как безумный.

«Он прыгнул за мной, и теперь мы вместе разобьёмся», — подумал я.

Прежде, чем отключиться, я увидел сияние. Белая точка приблизилась, стремительно увеличившись, и взорвалась, ослепляя меня. Свет поглотил всё….

Я лежал на снегу, надо мной темнело небо, и далёкая звезда мерцала, посылая земле сигналы. Осторожно я пошевелил руками, потом напряг мышцы на ногах. Тело мне подчинялось, вот только голова раскалывалась, как после похмелья. Я коснулся затылка: шапки нет, волосы скатались сосульками. В остальном порядок: ни ран, ни шишек.

Какое-то время я не мог сообразить, как сюда попал. Последнее, что я помнил: заснеженная терраса магазина, одинокая звезда в чёрном небе, Лемке с банкой энергетика в руках. Но я знаю, что внутри совсем не коктейль, а чистая водка. Неужели, я напился? Вот дурак! Зачем, спрашивается, мне это надо было?

Рядом послышался кашель, а потом надо мной нависла физиономия Макса. Тёмные волосы падали на бледное лицо. Из носа текла кровь.

— Живой? — спросил он, когда кашель перестал его душить. — Вставай, что ли, аэронавт.

Я попытался принять вертикальное положение, и висок пронзила боль. Видя, что я морщусь, Макс сказал:

— Это побочный эффект моего способа, скоро пройдет.

И тут я вспомнил всё, как мы перелезли через ограждение, чтобы попасть на вышку лыжного трамвая, как поднимались по металлической лестнице, как этот гад столкнул меня и, самое главное, то, что я увидел у земли. Ослепительный сияющий свет!

— Теперь ты веришь мне? — произнёс Лемке.

Я чувствовал себя опустошённым, вывернутым наизнанку и не находил сил удивляться тому, что, упав с сорокаметровой высоты, остался живой. Зачерпнув ладонью снег, я протер лицо и шею, чтобы привести себя в чувство.

— Присядем где-нибудь. Я расскажу тебе всё, что знаю о способе, — Максу наконец удалось поставить меня на ноги.

— На хер тебя и твой способ!

Развернувшись, я врезал ему в челюсть и зашагал в сторону поселка. За воротником неприятно таял снег.

— Лёха! Алексей! Да погоди ты!

В ответ я показал средний палец.

— Хорошо. Я подожду, пока ты успокоишься. Ведь не каждый день оказываешься на пороге жизни и смерти, хотя, по идее, каждый. Все под богом ходим. Поищи в интернете материалы о Питере Райзе, а потом мы снова поговорим. Только не тяни. Слышишь, Лёха! Мне нужна твоя помощь.

Скорее всего, она, действительно, ему была нужна. Но тогда я думал примерно в таком ключе: «Вот, сука, бедным и несчастным прикинулся!»

Утром Лемке не явился в спортзал, а чуть позже тренеру позвонили. Ещё не было официального объявления, а посёлок облетела новость — тело Макса Лемке нашли перед входом в отель «Глория». Свидетели происшествия утверждали, что погибший спрыгнул с крыши, безумно смеясь и выкрикивая ругательства на русском. В банке из-под «Флэша», которая валялась рядом, нашли остатки энергетика, смешанного с водкой.

Я не знал, что думать, то ли не сработал его метод, то ли это был шаг отчаяния. А потом портье в отеле вручил мне открытку с видом Заас-Фе. В углу стоял синий штемпель. Под текстом я нашёл подпись: Макс Лемке. Дата отправления: тот самый день, когда мы виделись в последний раз. Я принялся читать.

«Лёха, скорее всего, ты не помнишь, что произошло с тобой во время прыжка. И это хорошо. Даже если память вернется к тебе, никогда не пользуйся способом. Живи обычной жизнью, не нужны тебе незаслуженные победы. Радости от них немного, а плата будет огромной.

Очень жалею, что много лет назад совершил первый переход. Это произошло случайно, когда учился в первом классе. С дворовыми пацанами прыгали по крышам гаражей, и я, потеряв равновесие, вдруг выпал из реальности. Очнулся на земле рядом с обломком бетонной плиты. По идее, должен был убиться, но каким-то чудом остался невредимым.

Второй переход случился в четырнадцать лет. Не хочу об этом рассказывать, слишком тяжело…. Наверное, в этом были виноваты гормоны и подростковый пессимизм. Жуткий коктейль, правда? Так или иначе, программа наследственных изменений была запущена. Способность манипулировать пространством — это своего рода мутация. У аэронавтов есть ген, отвечающий за это. Ты тоже аэронавт, гораздо более сильный, чем я. Это точно, я за тобой наблюдал…»

Дальше шёл бред о какой-то книге, видимо, к тому времени он совсем напился.

«Запомни это имя: Питер Райзе. Если тебе станет совсем худо, разыщи его книгу, но лучше никогда, никогда, никогда не пользуйся способом. У него есть побочный эффект, в сравнении с которым носовые кровотечения и головная боль — цветочки.

Прости, что втянул тебя в это. Я устал искать выход один…»

И ни слова о том, что он собирается покончить жизни самоубийством. Оно вообще могло не входить в его планы. Просто отказал способ.

Открытку я сжёг, а полицейским соврал, что потерял её по дороге в номер. Впрочем, сильно меня не донимали. На сборах я травмировал связки, выполняя прыжок, и должен был отправиться домой.

— Восстановишься после операции и летом примкнёшь к сборной в Квебеке, — сказал тренер, когда узнал заключение врача, но во взгляде я читал совсем другое: «отработка».

Был бы жив Лемке, он бы обязательно вставил пару ехидных замечаний, что-то вроде: «Бля, чувак, а я о чём говорил. Никому мы на хер не нужны. Нас ценят только, пока мы можем крутить чёртово сальто».

Восстановительные тренировки я проводил в Твери. За это время голос Макса окреп и всё отчётливее звучал в моей голове.

— Лёха, на что ты надеешься? Разве можно с латаной связкой выдать серьёзный результат? Михалыч не стал тебя расстраивать. На самом деле, не будет никакого Квебека, Кубка Мира, Олимпийских игр. Всё кончено.

— Уйди! — просил я, набирая скорость на велотренажёре; боль разрывала ногу.

— То, что случилось с тобой, несправедливо, — продолжал он. — Но у тебя есть способ, с помощью которого можно взять реванш. Я поздно разобрался, как им пользоваться. Но я открою тебе секрет, как уменьшить побочный эффект.

— Я сам! Высота — моё сильное место! — рыча от злости, говорил я. — Никто в команде не прыгает так, как я.

В конце июня, когда реабилитационный период закончился, я увидел Лемке. Вышел из душа, вытираясь полотенцем. Макс стоял возле металлического шкафчика для одежды. Я настолько привык разговаривать с Лемке, что совсем не удивился встрече с ним. Бросил: «Привет!» — и, повернувшись спиной, открыл дверцу. Тут до меня дошло, что я столкнулся с фантомом. Волосы зашевелились на затылке.

— Не ссы, — произнёс Макс. — Пришёл пожелать тебе удачи в Канаде. Вечером позвонит тренер на счёт сборов, ты снова в деле. Молодец, Лёха! Знаешь, я всегда хотел повторить твой фирменный «вертолётик», который ты делал на выходе из прыжка.

Я не знал, что сказать, и потому молчал.

— Во время перехода держись подальше от света, иначе переломает и выбросит обратно, как меня в Заас-Фе.

Стукнула дверца, и я обернулся. В раздевалке никого не было. Откуда-то я знал, что больше Макс никогда не явится.

Небо в Квебеке ярко-синее, безоблачное и какое-то глубокое-глубокое — в нём чувствуется бесконечность. Съехав на лыжах с трамплина, взлетаю вверх, на мгновение мне кажется, что я преодолел рубеж, за которым силы гравитации уже не властны над телом. В эти доли секунды детское желание летать ощущается оправданным и выполнимым. Внизу блестит круг бассейна, безмятежную поверхность которого совсем скоро я взломаю своим падением.

— Давай, Леха! Давай! — голос тренера заставляет сосредоточиться.

Отработав фигуру, я падаю вниз и успеваю принять такое положение, чтобы под прямым углом войти в воду. В прохладной глубине я остаюсь один на один с чувством неудовлетворенности от того, что бездонное небо так и осталось там, в вышине, недоступное и далекое. Сколько помню себя, это ощущение преследовало меня всю жизнь.

Я взобрался на бортик бассейна.

— Молодец, Рогоза, — тренер хлопнул меня по плечу. — Как нога?

— Нормально.

Я, действительно, был в хорошей физической форме, прооперированные связки меня не беспокоили. Фигуры получались техничными, но мне всё время чего-то не хватало, наверное, спонтанности. Уровень подготовки я определял, ориентируясь на Александровича и Гриценко. Александрович выступал немного слабее, чем я, и мне приходилось следить, чтобы он не вырвался вперед, а Гриценко часто выдавал результаты, превосходящие мои показатели, до него я стремился дотянуться. Это воображаемое соревнование выматывало меня. Я был вторым, но мог в любой момент оказаться и первым, и третьим. Находясь под пристальным вниманием парней и девчонок из сборной, я не выдержал и накосячил.

— Пошёл! — скомандовал тренер.

Я встал со скамейки, закрепленной на стартовой площадке, и помчался вниз. Лыжи оторвались от дорожки, я взлетел в небо и сгруппировался для того, чтобы прокрутить четвертное сальто. Блеснула вода, и я вдруг понял, что неверно выстроил амплитуду полета и меня ждет удар о край трамплина. На такой скорости — это верная гибель.

Можно ли изменить кривую прыжка? Этому мешают многие факторы, самый главный — слишком мало времени вы находитесь в воздухе.

Я хотел жить и поэтому совершил переход. Не из желания победить, а убегая от смерти.

Меня окружило сияние, сквозь молочно-белую дымку я разглядел стоящих у бассейна товарищей и тренера. Они молча смотрели на меня, как на человека, который на их глазах гибнет и которому помочь они не в силах. Какой-то парень снимал меня на смартфон.

Тело стало совсем легким, почти невесомым. Я потянул себя вперёд и ощутил нечто странное, словно тысячи нитей, которые удерживали меня в этом мире, одна за другой рвались, даря мне свободу. Чем больше слабела связь, тем ярче становился свет, который окружал меня. Он коснулся ладоней, пробежался всполохами между пальцев.

«Держись подальше от света, иначе переломает, как меня в Заас-Фе», — вспомнил я слова Макса и отпрянул.

Я вылетел пробкой из окружавшего меня тумана, прокрутил сальто, сделал свой фирменный вертолётик, который у меня давно не получался, и впритирку проскользнул рядом с краем трамплина. Взметнулись брызги, и, уходя под воду, я услышал аплодисменты. Мне удалось избежать страшной травмы, я выполнил очень сложную фигуру и снова ощутил запретный вкус полёта — в общем, я сорвал джекпот пусть и не совсем честным образом. Совесть моя была чиста, это ведь не ради победы на соревнованиях.

— Ты крещеный? — спросил меня тренер в кабинете, куда вызвал для разговора.

— Нет, — ответил я.

— А я — да, — он взял со стола смартфон, наверное тот самый, на который меня снимал незнакомый парень, и сказал. — Смотри.

Я увидел себя: съезжаю по трамплину, вокруг меня появляется сияние, контуры тела теряют чёткость и я внезапно оказываюсь в другой точке пространства. А дальше — великолепный прыжок с небывалым ускорением.

— Я бы на твоём месте зашёл в церковь и сказал богу спасибо, — произнёс Михалыч.

— А он-то здесь причём, тренер?

На несколько секунд в кабинете воцарилась тишина.

— В общем, собирай манатки, завтра полетишь домой. Официально ты уходишь из-за недолеченной травмы. Неофициально — пошёл к чёрту на все четыре стороны, и чтобы я тебя больше никогда не видел.

— Не понял? — растерянно произнёс я. — Я в великолепной форме. Мы с вами таких дел наворотим на предстоящей Олимпиаде. Вы же видели, что я только что сотворил.

— Покажи руки, — тренер прищурился.

Я вытянул руки, они слегка дрожали. На кончиках пальцев вспыхивали искры. Я поймал взгляд тренера.

— Я не знаю, как вы это делаете, но мне хватит Лемке, — сказал он.

— Макс был пьян и поэтому свалился с крыши, — возразил я.

— Лемке десять лет назад разбился насмерть на Кубке Мира, а перед этим светился, как рождественская ёлка. Точно такие же огоньки, как у тебя на пальцах.

— Нет же! Лемке погиб восемь месяцев назад в Заас-Фе.

Тренер устало прикрыл глаза, на мгновение выражение его лица перестало быть жестким.

— Алексей, в Заас-Фе с крыши отеля упал ты. Чудом не убился, только связки повредил. А про Макса в тот вечер рассказал тебе я в «Глайзере». Заметил, что с тобой происходит что-то неладное. Ты, как Лемке, искал способ, и ты его нашёл. Уж не знаю, что это. Чудо или проклятие. Но это мухлеж. Вы оба — махинаторы, а не с портсмены.

Я внезапно вспомнил всё, что происходило в Заас-Фе: беседу с тренером, прогулки по крыше «Глории» с банкой «Флэша» в руках и, самое главное, прыжок с опоры фуникулёра — я был там один.

— Фристайл теперь не для тебя. Ваша аэронавтика, как наркотик, пока не убьётесь, будете пробовать всё большие дозы. Я на себя такую ответственность не возьму, — тренер встал и направился к двери.

— Иди, — он открыл створку. — Ищи книгу «Питера Райзе», эту библию аэронавтов, ходи по врачам в надежде избавиться от своего дара-проклятья. Мне всё равно, что с тобой будет дальше.

Понурившись, я вышел из деревянного домика на улицу. Над тренировочным лагерем опрокинулось ярко-синее, бездонное небо. С трамплинов взлетали спортсмены, среди которых мне больше не было места. Я был совершенно один в этом мире. Хотя нет, не один. Рядом, хитро улыбаясь, шёл Лемке. Этот чёрт-искуситель. Только теперь вместо «Флэша» в руке была запотевшая бутылка «Пепси». Он отпил глоток и произнес:

— Не дрейфь, чувак, всё идёт по плану.