Сегодняшним днем

Мы сменили воздух на черную копоть и гарь,

Мы сменили хлеба на газоны с поникшей травой…

группа ПилОт, «Сегодняшним днем»

Второй поправил лямки сумки и, осторожно ступая на пружинящий слой шлака, прошел возле покосившейся кованной ограды, покрытой слоем ржавчины, до входа в парк. Луна была закрыта черными облаками: днем они опускались вниз, и все, что ещё могло жить, старалось забиться поглубже, куда не мог просочиться ядовитый оксиновый газ. Вот и старая бетонная арка с тремя порталами, почти невидные в полутьме автомобиль и скошенный под острым углом к асфальту фонарный столб. Здесь ему пришлось на несколько секунд включить фонарик: рядом с аркой между почерневшими от опускающихся днем вниз газов соснами раскинулась довольно большая лужа кислоты, от которой шел серый пар. Мусор и почва вокруг в её ложе сплавились. Аккуратно, чтоб не дай Бог не наступить на неё (и тем более не вдохнуть гремучие пары), Второй обошел её, и уже по памяти пробежал вперед, огибая в темноте деревья. Бежать было очень легко – полуметровый слой разномастного мусора, которым была покрыта земля, немного прогибался под ступнями, давая при прыжке небольшой дополнительный импульс. Правда то, что он делал, было довольно опасным, ведь мусорщики любят утащить в свои норы зазевавшегося человека.

…Твари они, эти мусорщики. Конечно, Второй понимал, что они были такими же людьми, как и он. Просто в свое время они остались снаружи, не стали опускаться под землю, в полутьму подземных городов. Они жили среди превратившихся в свалки городов, прячась днем от излучения и газа в норах, тоннелях канализаций, подвалах, а ночью вырезая и так почти вымерших животных, питаясь отбросами. Они болели, гнили заживо. В конце концов, когда они дожрали даже то, что осталось, они принялись за людей. Мусорщики стали новыми хищниками. Однако, черт возьми, мусорщики держались очень долго, дольше их самих…

Ветер шелестел ветвями деревьев. Второй почувствовал, что набежал на некий невысокий, около метра, холмик. Значит, это уже пригородная, если можно так сказать, территория, ещё метров триста, и он доберется до дома. Вновь включился висевший на прикрепленной к поясу цепочке фонарь, осветивший разномастные кучки, состоящие из жестяных банок, синтетических изделий, ошметков бытовой техники и прочего, и прочего, и прочего. Михаил рассказывал, что некоторые бездомные мусорщики сразу после тревоги собирались толпой и своими руками создавали целые бомбоубежища со всего этого мусора. Байки это или нет, но Второй однажды нашел огромную гору мусора, в которой была дверь и домофон. Однако сколько он не нажимал кнопки, ему так никто и не отозвался.

Второй нашел тропу и выключил фонарь. Немного подождав, пока глаза выработают пигмент, помогающий различать предметы в темноте, он на полусогнутых ногах начал идти по протоптанной тропинке. Рука непроизвольно легла на ручку мачете, он напрягся, пытаясь услышать подозрительные звуки – мусорщики и бандиты любили устраивать засады на «подходах». Он это знал не понаслышке.

Однако лишь завывания ветра нарушали тишину.

В темноте начал выделяться огромный по сравнению с лепившимся к нему кучкам холм. Деревья в радиусе пяти метров от него были спилены. Второй забрался по глиняному склону, который осыпался под подошвой бот. На вершине он нашел закрытую квадратом жести покрышку, и, отбросив её (жесть оказалась закрепленной на импровизированных шарнирах из кусков толстой резины), открыл черный зев лаза, и в лицо ударил теплый, пахнущий чем-то вкусным воздух. Здесь надо было быть ещё осторожнее. Человек в куртке сбросил свою сумку с прикрепленным к нему довольно большим зеленым ящиков, от которого шли волны холода. Прикасаться к холодной шершавой стенке Второму было очень противно, но он превозмог подступившую к горлу дурноту и аккуратно уложил ящик, чтобы он, не дай Бог, не скатился вниз и не открылся, вываливая наружу свое содержимое. И вновь он включил фонарь, освятив далекое бетонное дно бункера и стену с приваренными к ней железными скобами. Но он не удовлетворился этим, и достав из сумки длинный шнурок с грузиком, размотал его, коснулся пола и немного покрутил, проверяя, не развешена ли там сеть. Лишь после этого Второй собрал все вещи, вновь закрепил ящик на сумке, закинул её на спину и слез вниз по лесенке. После того, как его голова сравнялась с дном, он схватил привязанный к жести шнурок и закрыл вход, ведущий в воздушную камеру. Шлюзы были слишком дорогим удовольствием, потому для удержания тепла и препятствия проникания в убежище газа делали колодцы с перегородкой, который через коридорчик вел к двери в городок.

***

— Я так и думал, что это ты! – воскликнул Иван, когда Второй зашел в его оборудованную под магазин комнату, — Как жизнь, ночной гуляка, а?

Коморка Ивана Митрича была двухместной, но вместо соседа половину занимал сколоченный из досок прилавок, за котором он сейчас сидел, наблюдая за вошедшим сквозь стекла очков. Остальное пространство было прямо завалено ящиками, коробками, деталями и прочими товарами, назначения многих не знал даже опытный Второй.

— Как у золотаря, — пробурчал Второй. Он скинул сумку с ящиком на приткнутый к стене диван и принялся стаскивать с себя куртку.

— Золото припер, что ли? – коряво пошутил Иван (у него было никудышное чувство юмора) и закричал Второму, чуть не бросившему куртку вслед за кладью, — Э-э-э! Ты что, пьяный? Курточку вон, в стиралку бросай! Простирать же надо, едрены пони…

Он с удовольствием проследил, как Второй засунул одежду в жерло машины. С годами Иван сильно изменился: некогда тучный и важный, внушающий священный трепет ждущим в очереди старушкам, он покрылся глубокими окопами морщин, обвис, обрюзг. Даже губы, не перестающие сжиматься в куриную гузку, когда он демонстрировал свое влияние, пожелтели и одрябли, на голове образовалась обширная лысина, которую он пытался наивно закрыть от окружающих остатками седеющих волос. Однако Иван был прекрасным торговцем. Неудивительно, что он стал одним из самых влиятельных людей на постгородском пространстве.

— Тут звоночек брякнул, я и думаю – пришел поди, мой друг бесценный, давно ведь не было… Ты садись, садись… Представь, мне позавчера один, неместный, сорок кило мяса припер! Смотрю – странный мужик, оброс как зверюга, страшный, воняет как мусорщик, а глаза знакомые. Спрашиваю – откуда? С магазина, говорит. Я его тут посадил и к Махно, ты же в курсе, у нас с магазином перемирие, нужны нам такие проблемы? Ну, Махно его повел к слипноту, отработал, руку в карман сунул, а там – паспорт. Кто? Сергей Фимыч, дружок мой школьный, вместе десять классов за одной партой. Так бы не носил он паспорт до сих пор, как дурак, я бы и не узнал… — он выдохнул, дав Второму переварить информацию, и деловым голосом продолжил, — Ладно, теперь о работе. Ну, Данила, чего нагулял?

Второй взял сумку, подошел к прилавку и сунул руку внутрь, где у него в кульках лежала добыча. Иван жадно следил за пакетиками, изредка торопливо записывая набегающую сумму в маленький потрепанный блокнотик. Он уже прикидывал, кому все это загонит и за сколько.

— Так… Ага, соль – это хорошо, вещь дорогая. Это что? Что? Гашиш? Еба, Второй, ты меня удивляешь, конечно продам! Да кто такой Махно мне? Так, химикаты пищевые… Это ты, Данила, вообще в точечку залупил. Ага, батарейки… Аккумуляторы? Это ещё лучше! – наконец, когда Второй достал все из своей сумки, Иван Митрич тонким кривым мизинцем указал на до сих пор лежащий на диване ящик:

— Ну нормально у тебя набегает, конечно. Давай теперь самое главное.

Второй мысленно вскричал, но внешне, не изменившись в лице, поднял ящик с дивана и кинул его на прилавок. На этом моральные силы его покинули: он отвернулся от торговца и принялся с пугающей тщательностью изучать трещины в стене. Иван Митрич тем временем открыл зеленую пластиковую крышку, и немного полюбовавшись на обложенное льдом содержимое, обратился к Второму:

— Прекрасно, Данила. Очень хорошо. Сколько?

— Шесть и пятнадцать, — буркнул Второй.

— Сколько?

— Шесть и пятнадцать! – рявкнул Данила, — Мальчик младше, девочка старше, возле аптеки! Если тебе интересно… — он сел на диван и обхватил голову руками.

Иван спокойно смотрел на Второго, изредка переводя взгляд на ящик. Потом он снял с себя очки, аккуратно протер стеклышки и сунул себе в карман, одновременно начав говорить:

— Данил… Второй, я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Ты ещё не привык к этим новым правилам, и для тебя все это ещё очень страшно. Признаюсь, я сам ещё не привык, — он замолчал, подыскивая нужные слова, — Но подумай, эти дети все равно бы умерли! Ты же чувствуешь, что с каждым днем жить становится все труднее. А так они дали пожить ещё нескольким людям…

— Скажи мне, Ваня, — прервал его Второй, — Как мы опустились, если начали есть себе подобных?

Казалось, Иван был смущен таким прямым вопросом. Но через секунду стало понятно, что он в ярости, но тщательно загоняет это в свое нутро, чтоб только не показать свое истинное лицо. Когда он начал говорить, голос его был ядовит, словно оксин, а губки сжались у куриную гузку:

— Ну знаешь, мой друг… Знаешь что? Ты всегда был не от мира сего, черт тебя дери. Даже когда тебя назначили замом мэра, ты думал не о семье или карьере, а о «судьбах мира». Философ хренов. Дружок, тебе не хочется есть себе подобных? Хочется, чтобы все вокруг – дерьмо, а ты один тут героический Д’Артаньян? Так в чем проблема? Слипнот не занят, заходи и пользуйся. Нынче время такое – мы можем завтра сдохнуть всей толпой. А значит надо жить сегодняшним днем. Без всякой твоей философии.

***

Он дождался, когда утром выключили свет и объявили отбой, и, выйдя из своей комнаты, прокрался по коридору. По сути весь бункер – это два пересекающихся коридора с десятками комнат. Конечно, были и большие комнаты – там пытались когда-то выращивать растительную пищу, но до сих пор, без малого за десяток лет, успехи были минимальными: поднявшаяся под ртутными лампами морковь и картошка быстро хирели и часто, слишком часто гнили. Комнаты, некогда забитые под завязку, нынче в половине своей стояли пустые, в них хранили всякую малонужную дребедень. В конце коридора темнела окрашенная в черную краску дверь с красным крестом, куда и шел Второй. До неё оставалось совсем немного.

Года через три, когда запасы еды начали иссекать, суициды стали настоящей проблемой для назначенных в убежищах начальников. Нет, никто не стремился остановить решивших покончить с собой людей, да и зачем? Нужно было просто как-то систематизировать этот процесс, чтобы не находить по комнатам полуразложившиеся трупы. Тогда, кажется, возле магазина придумали очистить одну из комнат и установить там два неизолированных алюминиевых рычага с кнопкой, после нажатия которой через металл пускался сильный заряд электротока. Таким образом трупы стали находить в одном месте и систематизировано убирали. А когда с едой совсем стало плохо, заходящие в комнатушку стали одним из пищевых источников.

А у них был слипнот.

Скрипнула черная дверь, открыв взору Второго узкую пустую комнату. В центре, освещаемая никогда не выключающимся светом, висели петля, переброшенная к подключенному к электромоторчику блоку, и черная объемистая коробочка на проводе с двумя кнопками. Одна и кнопок была выжжена, что нажать на неё не представлялось возможным. Второй встал под белый тусклый свет, в руку легла веревка…

…Годы под землей. Засыпанной мусором, отравленной ядами землей, над которой витает взвесь гремучих газов. Черный город, утопший в нечистотах. Он не мертв: Второй слышал, как город, как старик, хрипит и кашляет, ухает чем-то непонятным. Сидящие в норах мусорщики с полусгнившим телом, готовые перегрызть тебе при встрече горло. И то, чем они питаются уже столько лет. Он просто устал от всего этого…

…Петля обвила горло, узел врезался в кожу. Второй взял в руку пульт, и палец лег на единственную красную кнопку…

…Внутрь бункера заходило сорок семь человек. Теперь их здесь всего десять. Остальные либо загнулись наверху, либо приходили сюда после отбоя и так же стягивали веревку на шее. А потом, когда все просыпались, Иван Митрич, работавший после гибели Петрова ещё и мясником доставал свой топор и угощал первых покупателей «штрафными» десятью граммами свежего мяса…

Он устал жить сегодняшним днем. Палец нажал на кнопку. Тихонько зажужжал моторчик, закручивающий веревку, которая завибрировала и резко дернулась вверх. Слипнот перекрыл дыхание, и шея с хрустом сломалась.

***

Иван Митрич прикинул, как лучше рубануть по лежащей перед ним кисти. Он только что выставил свой переносной прилавок, усеянный зарубинами, на переулок между двумя перпендикулярными коридорами. Бункер только-только начал просыпаться, свет зажегся всего полчаса назад. Скоро появится Махно, проводящий свой ежедневный осмотр – он и был одним из главных покупателей. Наконец, Иван Митрич закинул топор повыше, коснувшись топором спины, и, резко выдохнув, опустил руку. Лезвие стукнуло об столешницу и отрубило кисть, оторвавшийся алый ошметок отлетел в сторону. Однако Иван не зевал: оставив воткнувшийся топор там, где он находился, торговец нагнулся, поднял с пола кусочек мяса и швырнул на стоящую на электроплитке сковородку. Зашипело масло, запрыгали вверх прозрачные капельки. А Иван Митрич вновь взялся за топор, примеривая место для нового удара.

Из-за угла вынырнул Махно, тяжело переступая короткими ногами. Ходить ему было все тяжелее и тяжелее: по неизвестной причине масса его тела росла и росла. Возможно, так его организм реагировал на человечину. Приглаживая короткопалой рукой жиденькую бороденку и ощерив рот с почти выпавшими зубами в приветственной улыбке, он походкой пьяного моряка подошел к прилавку и ткнул пальцами в кисть.

— Кто рано встает, тому Бог подает! – просипел Махно: когда-то, когда он ещё был худым и выходил на поверхность, он случайно вдохнул немного испарении. Умереть Махно не умер, но связки были обожжены навсегда, и громкость голоса осталась лишь чуть-чуть сильнее звукового барьера, — Кто привез? Неместные?

— Нет, Виктор Михайлович, — скорчил Иван Митрич печальную мордочку, — Второго утром на слипноте нашел.

— Да вы что! Вай-вай-вай, кошмар-то какой… Как это он? Данил же вроде в охоте был?

— А он же вчера под утро пришел. Заходит ко мне с товаром, я вижу – лица нет… — топор опустился во второй раз, разрезав локоть, — Говорю, мол, что с тобой, Данил Семенович? Приболел? А он – не могу, все мысли – живу и вас объедаю. Мол, я себе кусок мяса забрал, а дочь ваша, Виктор Михайлович, голодной спать ляжет. Пойду в слипнот. Я ему – не смей, Христом-Богом прошу, не смей, ты же – часть коллектива. Ой я его уговаривал, вы даже не представляете… — топор поднялся и опустился, разрубив напополам кисть, — Часа два просил! Он поклялся – не пойдет, да видимо не выдержал. Золотой был человек…

— Да… — просипел Махно.

— Золотой! И ведь я когда тело снимал, записку рядом нашел – мол, отдайте самый хороший кусочек меня нашему главному, — торговец нырнул под прилавок и вытащил белый пакет с красными пятнами внутри, — Так что, Виктор Михайлович, вот вам пакетик, там ляжечка с прослоечкой, просто прелесть. Это представьте, он столько кварталов шел, себя берег, лишь бы нас напоследок покормить. Вот уж точно человек одним днем не жил, — взяв в руки ложку, Иван немного помешал содержимое сковороды, — О, вот и штрафной готов! Будете?