Полкоролевства за ведро загадок

В это обычное хмурое утро Роман Гоглачёв встал с постели, потянулся, обрадовался было, что сегодня не надо идти на работу, но потом подумал, что делать ему сегодня абсолютно нечего, кроме как чесать пузо возле телека, да сходить в продуктовый магазин и немного даже расстроился. День, который уже показался своим безрадостным краем, предвещал скучнейшее своё продолжение. Примерно так Рома чувствовал себя ещё пятнадцать минут назад, а сейчас кое-что изменилось.

По телевизору новости идут. Роман не особо был любитель слушать всю эту политическую мишуру, которую передавали по утрам, о том, что происходило по ночам, но сейчас слушал, открыв рот. Немолодая, рыжеволосая ведущая, с таким взглядом, с каким она, наверное, ведёт свой автомобиль, говорила, чуть запнувшись на втором слоге, видимо заподозрив что-то неладное в том, что сказала.

— В редакцию нашего телеканала пришло странное сообщение, — потом она сделала совсем маленькую паузу, видимо пытаясь понять, что это: розыгрыш или правда. — За прошедшие сутки в России не зафиксировано ни одного случая смерти. Достоверные источники подтверждают, что за сутки никто не умер. — Она сделала ещё одну паузу и прислонила ладонь к уху, видимо прислушиваясь к тому, что ей говорили в микрофон. Ведущая была обескуражена тем, что прочитала и решила, что в такой ситуации можно чуть подзабить на свой профессиональный этикет. — Да, будем ждать новостей от наших иностранных коллег и дальнейшего развития событий. Переходим к следующим новостям, в Челябинской области милиция задержала…

Рома сидел на краешке дивана и только сейчас стал немного подавать признаки жизни. Всё это, конечно, хорошо, что никто не умер — хорошие новости. Но его занимало совсем не это. Его больше занимала история, которую сообщили пять минут назад, как раз перед тем, что никто не умер. Триста секунд назад сказали, что вчера днём, между одиннадцатью и двенадцатью, убили известного бизнесмена, которого знали во всех кругах, как криминального авторитета Василия Камышова, которого, также, знают под кличкой — Каймыш. Обнаружили его труп и тела телохранителей только сегодня ночью, потому что, сами его соратники, по неизвестным причинам, скрывали известный им факт, видимо рассчитывая на собственное расследование.

— Очень вовремя, — сказал Рома, видимо сопоставив две новости.

Мураш пополз по щеке. Такой неприятный, что он прихлопнул его ладонью. Поток мыслей на несколько секунд прекратился, а затем вновь возродился острыми импульсами, вырезая на коре головного мозга горькие выражения. Когда ведущая новостей говорила про незавидную участь Каймыша, вдруг на несколько секунд показали его фотографию и Роман побледнел, от того, что кровь будто бы вся разом ушла вниз — в живот. На фотографии это был весёлый человек, розовощёкий, улыбающийся. Странно, что они выбрали именно эту фотографию. Наверное, её же и повесят на его могильной плите, что бы больше никто не подумал, что это был убийца и вор, у которого за плечами с десяток судимостей. Какой-то оператор телеканала, видимо самый прыткий, уже добрался до особняка, в котором и нашли тела, и Рома был одним из первых, кто увидел эти кадры со знакомыми местами. Металлическая ограда, высокие двери, какие бывают в замках, за какими сидят палачи.

Он попытался сглотнуть, но во рту было сухо и он очень быстро, неестественно, будто неделю ходил по пустыне, бросился на кухню к крану, немного слил, дождался, когда потечёт вода из самой подземной трубы — холодная, ледяная — какая только может быть в ржавых трубах, придавленных ледяной землёй и припал к крану губами.

Стоя там же и глядя в стенку, будто на ней творится что-то неимоверно интересное, от чего нельзя оторваться, он взял сигареты со стола, зажигалку. Огонь, похожий на танцующую девочку, обнял кончик сигареты. Теперь уже всё равно на тот факт, что он хотел бросить курить и эти сигареты, что лежали на столе — последние. Какая теперь разница, что он заядлый курильщик — копчёное мясо не портится.

В животе у него словно перевернулось какое-то, спавшее доселе, животное. «Смерть! — подумал он, — Вот и моя очередь подошла, сейчас выдадут из-за прилавка последний саван. И вовсе, оказывается, не везунчик я, как утверждали многие. Неизбежное уже здесь, — он погладил голову, волосы на которой уже немного отросли и кололись как трёхдневная щетина, — одевает на меня темноту и мрак». На улице, в бесцветном месиве неба за окном, ему почудились летящие часы — часы громко тикали, их чёрные стрелки всё быстрее и быстрее бежали по циферблату. Теперь он явственно видел, как время неудержимо истекает.

Рома ещё лелеял надежду на удачное завершение всего этого неприятного происшествия и пытался уговаривать свой паникующий мозг, тем, что большие несчастья не бывают продолжительными, малые не стоят внимания. Но тут звякнул по слуху телефонный звонок, Рома проснулся от раздумий, вздрогнув всем телом разом, будто зайчишка в зимнем лесу, когда с дерева шумно упал ком снега, и неожиданно почувствовал, как дрожит нога, не ноги, а почему то только одна — левая.

Жёлтый телефон на тумбочке, у входной двери, стоял совершенно недвижно и с характерным ему спокойствием кричал, что хозяину звонят. Неважно кто, но кто-то рьяно пытался поговорить с гражданином Гоглачёвым. Он всё ещё смотрел на него, хотя сразу понял для себя, что брать трубку ни за что не станет, кто бы там ему не звонил. Он поглядел через окно во двор, где узкую улочку образовали несколько пятиэтажных, обшарпанных домов старой застройки. К стене левого дома зябко прижались разнокалиберные машины. Фонари ещё не выключили, так как было дико раннее утро: сверху уже расстилался новый день, а вот между домов, на уровне первых этажей клубилась, как туман, упрямая ночь. Потом было как во сне. Рома пытался вспомнить, как он одевался и почему надел именно эту одежду: чёрные джинсы и толстовку с капюшоном, но это будто стёрлось из памяти, потому что, в голове сейчас обосновалась другая доминантная мысль. «Жизнь такова — злая и противная старуха. Ласкается она к тебе, по головке гладит, даже щёчку обслюнявит, а потом вдруг...»

Додумался только, каким-то подсознанием, врождёнными рефлексами, кинуть в барсетку документы и нож. Нож зачем — тоже потом гадал. Неужто он поможет ему в такой безвыходной ситуации? Ладно, бог с ним — с ножом — есть не просит. В секунду, спеша не опоздать, он выскочил на улицу. Дома вмиг окружили его с двух сторон. Кругом утренняя тишина, только слышно как шумят по магистрали редкие автомобили. Рома накинул капюшон на голову и свернул в ближайшую арку, всеми способами пытаясь уйти от возможных глаз. Прошёл мимо ржавых баков с отсутствующими створками и оттого густо пахнущими протухшими помидорами, вышел из «подземелья» старого дворика и слился с редкими прохожими.

***

Через полчаса, такие узкие полчаса, в которые трудно протиснуться, он уже был далеко от своего дома. В такой городской глуши, где его вряд ли будут искать дружки Каймыша. Где-то на краю, можно сказать уже в провинции, он оказался рано утром, когда бары очень тихие и в пивных заведениях сидят парни с дамочками своих сердец и всё здесь так, по-своему, хорошо, уютно и тепло, что совсем не напоминает реальность, а скорее интерактивную игрушку, запущенную самим же тобой, даже думать не хочется, что скрывается за ширмой этого спокойствия. В подвалах этих самых баров проститутки сидят, пауками выжидая добычу; там, на углу, уже разбит один из фонарей, и топчется худощавый парень — нужно быть на чеку или при деньгах, потому что тебе попытаются что-нибудь продать; возможно, чуть дальше, в магазине, рискнувшем работать круглосуточно, нервничающий подросток, в чулке на голове, тычет пистолетом продавщице в лицо. В этом городе, на окраине, тихо как в омуте, где хищники и жертвы скрыты плотной завесой болотного ила. Найдут кого-нибудь в мусорном баке с тридцатью ножевыми ранениями, два из которых смертельны, а остальные беспорядочны, и тишина — поднялась пыль и так же безмятежно легла на место.

Так как был в самом разгаре месяц июнь, день наступал рьяно, смело, будто шагал по своей вотчине и уже сейчас солнце, как в полдень, палило и жарило всё кругом. Над землёй, особо над дорогой, появилась дрожащая дымка, в которой все люди казались нарисованными с чуть сведенными за контуры, красками. Тополиный пух, как снегопад, в январе таких снегопадов нет, как пух этот тополиный — вата аллергическая.

«По сути своей, — думал Рома, мерно шагая вдоль канала, — жизнь — абсолютно бестолковая штука, лишённая всякого смысла, что доказывает её случайное возникновение, безо всякого божественного вмешательства». Он поглядел в канал, пытаясь увидеть своё отражение. Ему было важно убедиться, что на нём нет маски испуганного мальчика, но там только билась обречённо вода, билась в своей яме, но выбраться ей, погулять по свету и пострадать, как ему, не суждено. «Нет никакого смысла в жизни, — продолжал развивать свою мысль Рома. — Это у богов есть смысл и предназначение, а у нас какой смысл? Живи себе и радуйся, раз родился в таком прекрасном мире. Удивительно, как человек быстро ко всему привыкает. Вчера он Бентли, к примеру, водил, а сегодня помидоры с помойки на обед несёт и уже забыл, что была когда-то другая жизнь». Всё это Роман сейчас ощущал на своей шкуре. Отчего-то совсем забылось про то, что был у него дом и ощущал он там себя в безопасности, но была полная уверенность, что если придётся скрываться до конца жизни — он с лёгкостью преодолеет эту мелочь. Но, вот что характерно: сколько бы человек ни бился, не делал умопомрачительных открытий, пропасть неведомого всегда лежит перед ним, и теперешнему, современному, всезнающему человеку, так же как и человеку эпохи Джека-потрошителя, становится жутко страшно, когда по неосторожности, он проваливается в неё ногой.

Рома недаром вспомнил про былую жизнь. Ещё не прошло и недели, как был у него малюсенький такой ларёчек, павильончик, где он успешно торговал различнейшей косметикой, как положено: начиная от губных помад и заканчивая сигаретами и пивом. Доход, конечно, небольшой, но, что ему надо — одному, холостому, ведущему тихий образ жизни!? И надо же было такому случиться, что его ларёчек, да и не он, а маленький кусочек земли под этим ларьком, где живут земляные черви и разные другие неизученные твари, понадобилась самому Каймышу. Что же он сделал такого страшного? — ругался он на судьбу, что ниспослала ему с небес такую кару. Может крем просроченный кому впарил, или пивом его кто обхлестался и под грузовик попал? Не хотел он никаких дел иметь с этим Каймышем и подручными его, которые ввалились к нему на рабочее место и начали с угроз. Плевать он хотел на это место и сам ларёк, коли на то пошло, и пошёл-то к коммерсанту Василию Камышову, в его особняк, только по требованию этих самых, что ввалились. Видать уж очень не терпелось им выстроить на этом самом месте, где спросом пользовались дешёвая туалетная вода и прокладки, какой-нибудь грандиозный торговый комплекс. А сейчас даже как-то обидно, за то, что так лебезил перед ними и соглашался на все их требования, хотя свой трудовой доход создавал не по велению волшебной палочки, а долго и упорно строил своё уютное местечко с парфюмерией под солнцем.

Вдруг отец почудился, во всей своей красе — тельняшке и спортивных штанах, как он любил. — Что я тебе говорил?! — начал он, повиснув возле его головы, такой маленький и миниатюрный, как ангел-хранитель или Меркурий, только без крыльев и колчана со стрелами, а с животом и бугристым носом. — Говорил я тебе — не лезь в эти дела, или ты хочешь, что бы тебя как Тутанхамона перебинтовали? — Отец пропал и появился с правой стороны, хмуря брови и выпятив голову вперёд, почёсывая левую ногу правой. — Говорил я тебе — не доведут такие делишки до добра!

«Что же теперь? Стелите гроб — я спать приеду?» Ведь не имеет он ничего против самого Каймыша и тех, кто к нему приезжал. Все они — элементы современной жизни. Бандиты, менты, попса, рокеры, панки, извращенцы, насильники, работяги и т.д. — прослойки общества, которые безукоризненно гармонизируют друг друга и тем самым поддерживают жизнь в городе, к тому же делая её очень многогранной. Ну, найдут они его, что дальше? Убьют? Может быть. Незаменимых нет, как говорила его учительница по любому предмету. Ставил его этот странный силлогизм в тупик. А Сальвадор Дали как же? Кто его заменит? А может уже заменили? А Мерилин Монро? А Никулин, наконец? Нет, незаменимые всё же есть — это Рома знал точно. С другой стороны — если я оказался самым быстрым сперматозоидом, тогда и здесь мне равных нет.

Последняя мысль так порадовала Рому, что захотелось грамм сто водки, корочкой хлеба её занюхать, подождать когда горечь в горле уляжется и уж тогда море по колено, можно хоть к чертям на кулички. Надо же. Одним словом он прогнал все те горькие мысли, что, как бродячие собаки, плелись за ним уже столько кварталов. Знал он тут одно местечко, недаром же родился и вырос в родном городе. Нужно было вдоль канала пройти, поглаживая на ходу облупившиеся перила, через сто метров пройти под тем единственным деревом, которое было видно издалека, сорвать листочек, бросить его на землю, потому что он оказался совершенно ненужным, завернуть за угол, где знак пешеходного перехода, и там, если только не низверзнется на планету неожиданная катастрофа, стоит отличное заведеньице, которое называлось, по модному непонятно и притягательно: «Слон и обезьяна». Ну что это за название? От чего оно, к чему оно привязывается, всё это нам, простым смертным, не дано понять.

Правы те, кто говорят, что выход всегда есть и даже два. Народная мудрость гласит: «Даже если вас съели — у вас всегда есть два выхода». Они всегда такие непривлекательные. Пока дерево плыло ему навстречу, как мачта корабля, он успел подумать о своей участи ещё раз и снова разочароваться в своём положении. Всё же, какая он ненужная вещь в этом мире, что когда наступила беда, приходиться скрываться от всего мира в одиночку. Наверное, нужно было быть жестоким, подлым и беспощадным, чтобы не вляпаться в эту передрягу. Человечество вечно поклоняется культу крови. Люди поклоняются убийцам — беспощадным, но тем, что давно канули в историю. Большой почёт и уважение варягам — злым псам смерти, убивающим женщин, стариков и детей, порабощающим народы. Большой почёт и уважение пиратам. Не удивлюсь, если через пятьдесят-шестьдесят лет Чёрная Борода будет чествоваться наравне с Пушкиным, а героями для детей уже сейчас становятся группировки из 80-х. Человечество — бесово племя. «А я кто? — продолжал он развивать свою мысль, всё больше и больше опуская себя в тёмный колодец уныния. — У меня и привычек-то плохих, кроме курения, нет. Плохие привычки личность делают или подтверждают её, а человек без привычек, который не курит, не пьёт, в общественно-полезных драках не участвует — ну какая это личность — это уже личность робота, точнее безличность. Таких, как я — честных трудяг, никто не помнит и не ценит».

Вот и место, куда он так стремился. С утра пораньше, в субботу, здесь ещё нет никого, а порхающие по залу официантки готовы опылить тебя с ног до головы.

— Здрасьте! — начал было Рома.

-Всем здрасьте говорить — язык отсохнет! — оборвала его барменша и поглядела куда-то мимо него, то ли наблюдая — не стырит ли кто её перечницу, то ли на то, как исправно работают её псевдопадчерицы-официантки.

— Язык — самая прочная мышца в теле, как она может отсохнуть? Ну, у меня, конечно, другая мышца самая прочная…

— Чё заказывать будешь, умник? — Утренняя смена явно не желала шутить

Он заказал, что хотел и сел за столик, напротив работающего телевизора. Неплохо бы сейчас было посмотреть какие-нибудь, настраивающие на нужный лад, музыкальные клипы, но барменша думала по-другому, а ему не хотелось больше спорить с ней.

Он даже не успел задуматься, как кто-то тронул его за плечо. Рома вздрогнул, но это оказалась официантка — стройная изгибом талии, бёдер, плеч — настоящая песчаная аммофила (аммофила — стройная оса с узкой талией и продолговатым брюшком, опоясанным красным ремешком).

— Ваш заказ, — она смотрела на него и жутко красиво улыбалась, не губами даже, а ровным рядом белейших зубов. Он давно не был в этом заведении, пару лет, так это точно, совсем уже забыл, как здесь может быть хорошо и уютно.

«Точно, всё моё», — опознал Роман. Он заказал жар-птицу, т.е. цыплёнка табака, салатик такой, где всё-всё перемешано и густо заправлено майонезом, а ещё картошечку с бараньим мясом в глиняном горшочке, бутылку кока-колы и… на хороший сорт вина с Мадейры ему не хватило, так что он взял сто водки. От всех этих переживаний разыгрался аппетит. Может быть, всё это немного угасит разгоревшийся, где-то в животе, пожар?

Когда официантка ушла, он начал осторожно, будто боялся спугнуть желание всё это съесть. Поддел вилочкой помидоринку и, рассмотрел её срез — венки и артерии, по которым течёт помидорья кровь, а в лужицах лежит помидорья икра или помидорьи зародыши, вот-вот ожидая, что она сейчас чего-нибудь произнесёт, например, квакнет или свистнет, что там помидоры делают? Загнал её в рот, потом мясо из горшочка подцепил. Не хотелось думать про качество предоставленной ему еды, потому что и так реально чувствовалось, как на зубах скрипят бактерии.

Время уже десять, понял он, не посмотрев на часы. По телеку начались новости. Сначала ему показалось это скучным, потому что восьмичасовые он уже смотрел. Что может измениться за два часа? Так казалась из этого убогого района, где на безлюдной улице, от лёгкого ветерка, неслись, вместо прохожих, по дорогам целлофановые пакеты и обёртки от мороженого.

— Здравствуйте! — поздоровалась та же ведущая, которую он видел с утра. — Сразу перейдём к срочному выпуску. Подтвердились данные, которые были неточными ещё полчаса назад, когда мы говорили о том, что за сутки не подтверждено ни одной смерти. Врачи и учёные разводят руками. Из различных стран мира поступает информация о том, что процент смертности остановился на нуле. Мы беспрерывно получаем новые сообщения из различных источников о том, что в морги и больницы не поступают мёртвые люди, — лицо дикторши было бесстрастно, как всегда. Роме показалось, что таким оно будет, даже если ядерная атака начнётся. Наводило на подозрение — уж не компьютерная ли это графика? Как может живой человек, тем более девушка с таким милым личиком, быть настолько ко всему безучастна. — Мне подсказывают в ухо, что на связи известный в своих кругах профессор медицины Эдуард Зильверман. Послушаем, что думает он по этому поводу! — На экране телевизора, который висел на стене, совсем как живое существо, оказался человек с молодым лицом и седой бородой на фоне каменной лестницы, что он делал у лестницы в десять — одному богу известно, ну и ему, конечно. — Время загнуто в спираль, так что нет будущего и прошлого, есть только эта спираль. Этим объясняется то, что мы находим следы, оставленные высокоразвитыми цивилизациями — это оставили мы в будущем, потом деградировали и развились сейчас в нас — настоящих, так что нет конца света, потому что время всё время заканчивает свой круг. Возможно и то, что в будущем мы не деградируем, а вымрем, и из оставшихся бактерий вновь возродится человек. То, что сейчас происходит, можно расценить как некая выбоина в спирали, где мы на время застряли…

«Боже, что за бред, — подумал Рома, — зачем они интересуются его мнением!?». Но всё происходящее Роме показалось действительно странным, несмотря на то, что его больше занимала своя собственная судьба. Ох, как бы не стать, в течение этого дня, первым трупом, который тут же попадёт в топ новостей. Как всё его раздражало — это его сегодняшнее существование. «И почему они (власть и бандиты) имеют надо мной такое влияние, над свободно рождённым человеком? Человек не должен иметь ни одной ограждающей его рамки, ни одной. Если хоть одна есть, значит — он уже раб, который горбатиться на людей, что выше порядком». Роман стряхнул головой с себя мысли, будто это были не бесплотные импульсы в коре головного мозга, а напудренный парик. «Нет, нельзя всё пускать на самотёк, — вдруг подумал он, выпив пятьдесят, — это нужно завершить и поставить обожравшуюся, жирную точку, а там уж что будет: чай и кофе, нары и решётка».

Он ещё раз посмотрел в экран телевизора. Всё новые и новые лица, видать обладающие беспрекословным доверием, умно объясняли происходящее в мире, но Гоглачёв Роман не слушал, что говорят с экрана.

«Надо же, как мы изменились со времён Прометея. Даже Бог отказался принимать нас в свой мир, прокляв на вечное бессмертие».

***

Солнце уже высоко встало над городом, освещая обшарпанную поверхность стен. Из-за небывалой сырости в этом городе дома будто рассыпались, по-философски показывая — ничто не бывает вечным. Он медленно шёл по тротуару, руки в карманы, глаза бегают в поисках несуществующего ответа на все его вопросы. Рома, к сожалению, знал, что куда бы и как быстро он не шёл — город не закончится. Была у этого города такая плохая привычка — быть огромным для одного человека. Мимо, как корабли, потерпевшие кораблекрушение по утру, когда был прилив, и теперь оставшиеся торчать ржавыми остовами в затвердевшей земле, шагали жилые дома, открывая очень часто голодные пасти арок. В арках было пусто, только иногда валялся бомж или шевелился мусор в контейнерах.

Рому занимал один вопрос, и ответа ему на него не узнать никак нельзя. Что предпринимается сейчас по поводу него? Богатая фантазия рисовала разные картины, те, на которых бритые бандиты ощетинившиеся оружием искали его на каждой улице города он безжалостно стирал, а те, на которых его просто позабыли, бережно сохранял и складывал на самом видном месте памяти.

Зачастившие прохожие совсем не смотрели на него, и Роме было даже обидно от этого. Надо же, в коем то веке с ним приключилось нечто настоль масштабное и всем до лампочки. Хотелось каждого остановить и рассказать, что с ним происходит. Пусть они все примут участие в его истории. Нет, всё это суета и бред охмелевшего мозга. Никому нет дела до его историй, до историй другого прохожего и даже до истории, которую всё утро мусолят в новостях. Кто знает, что за историю несут с собой тяжёлой поклажей другие прохожие? Может, его проблема совсем никудышная, в сравнении с проблемами той барышни с икрами, похожими на бутылки, в которые раньше молоко разливали и давили пальцем крышки? Скорее всего, так и есть.

Захотелось курить. Вынул сигарету, зажигалку. Чиркнул. К кончику сигареты бросились яркие искры и всего только. Ещё раз. Крохотный огонёк вспыхнул и спрятался, испугавшись уличного ветра. Встряхнул зажигалку, посмотрел на свет, будто без этого не было видно, что газа в зажигалке — только разбавленный воздухом пар. Зашёл под параболу арки и, о чудо, сигарета окрасилась красным, и в лёгкие попал вкусный дым. Затянулся с наслаждением и посмотрел через проём арки на улицу.

Чёрный джип, до этого катившийся будто только подталкиваемый ветром, наконец встал прямо посреди дороги, будто колёсами, как ногами упёрся. В салоне двое. Он сглотнул и сигарета выпала из онемевших рук. Мысли перебирались как карточки в библиотеке. Это они, вдруг ясно и без сомнений понял он. Когда твоей шкуре грозит что-то опасное, мозг начинает думать на совершенно другом уровне, принимая удивительные решения. Теперь мандраж действительно был, дикий мандраж, целая роза замороженных чувств. Холодный ветерок залетел в поисках игрушки в арку, взъерошил ему волосы и он почувствовал, будто его окатили холодной водой.

Очнувшись от оцепенения, мышцы сами собой швырнули тело назад. В голове трещали дьявольские дудки, ухали, в бешеной пляске, барабаны. Слышал только, как сзади снялся с места вражеский автомобиль, остро скрипнув колёсами.

Выбежав из арки, он оказался в сером дворе, таком сером, что, казалось цветное телевидение ещё сюда не дошло. Куда? Слева обглоданная каменная лестница в пасть дьявола, впереди и справа низенькие арки, которые делали ещё тогда, когда люди были ниже на полметра. Растерялся, а сзади послышался характерный глухой звук, такой бывает, когда в арку въезжает автомобиль.

Кончики пальцев пронзили тысячи игл, а лоб испарина. Роме показалось что прямо сейчас, с минуты на минуту, на него набросятся со всех сторон, обнимут холодными руками за шею и за ноги… Вперёд! Там арка уже, автомобиль не протиснется. Бросился туда, попал в следующий двор — лавочки и кривые трубы водостока. Налево в арку! Рома впервые обрадовался от того, что увидев эти кротовые норы, муравьиные лабиринты ходов, поверил в то, что сможет здесь затеряться. Направо, ещё раз направо. Чёртова бабка запричитала. Быстрее! Налево! Прямо! Чёрт возьми! Тупик. Грязное окно повисло сверху, обозначив свою состоятельность кондиционером. Назад! Осмотрелся. Ещё нет никого. Не успели. А может потеряли? Всё равно. Запутать до верного. Мимо дома, над парадной которого ещё горит ночной фонарь. Перемахнул через низенькую стену. Остановился.

Лавочка посреди двора, какое-то низенькое здание неизвестного предназначения. А может и не было никого? Может почудилось? Он упёр руки в бока и чуть приосанился, задыхаясь после бега.

Дзынь! Что-то ударило по ногам, будто песком кинули. Посмотрел. Выщерблина в асфальте продолговатая. Пуля! Бросился вперёд. Быстрее за здание. Почему-то казалось, что стреляли сзади. Только подумал, что скрылся, как бахнуло справа, и в лицо брызнули осколки штукатурки. В арку. Как здорово, что в этом городе всё так тесно. Можно сделать несколько шагов и скрыться из виду за многочисленными строениями. Слева открывался прямо-таки нереальная панорама из нескольких проходов, следующих один за другим и в конце этой подзорной трубы людная улица. Туда! К людям! Побежал, но тут три брошенных свинцовых пули вонзились одна за другой в стены арки. Он не мог поручиться, что их было три, потому что вокруг всё зашипело, будто от стрельбы воздух закипел. Налево! Сшиб кого-то, даже не понял кого, мужчину или женщину, только сдавленный возглас позади. Направо, налево, прямо!

Вроде оторвался. Парень совсем запутался и сейчас абсолютно не понимал, в какой части этого муравейника и даже в какой части города находиться. Он встал, прислонившись к стене, исходясь слюной и вырывая из себя свистящий, как алтайский горный вьюнок, углекислый газ. Здесь никого не было и, если затаиться, можно переждать. Неважно, что он стоит на открытом, хорошо простреливаемом месте, шанса, что они, сколько бы их ни было, заглянут именно в этот двор — один на тысячу. Правда везло ему в последнее время, как утопленнику, но сейчас он чувствовал себя таким уставшим, что готов был встретиться с ними в честной схватке. Увидеть бы только кто стреляет. Складывалось такое ощущение, что стреляет никто, просто бесплотная месть за криминального авторитета. Никого не видно и ни кого не слышно.

Тишина кругом. Тишина. Но что-то внутри этой тишины было. Какое-то сумасшедшее бешенство, беспрестанная суета. Она чувствовалась кожей. От неё можно было свихнуться. Наверное, это было внутреннее бешенство, сумасшествие внутри себя.

Чёрт — шнурок развязался. Нагнулся, и на спину посыпалась каменная крошка. Кинулся в нору. Очередной хмурый двор встретил его, как всегда, неприветливо, но этот двор ничем не хуже той подворотни, та подворотня ничем не хуже всего мира. Ощущая, как прицел пригрелся у него на спине, резко свернул. Этот двор встретил его игрой на пианино. Музыка, будто впустила его на секунду в сказку и тут же вытолкала в настоящий мир.

Впереди стройка. Строили очередной дом, который внизу уже начинал сереть и сливаться с привычными красками города. Рядом вагончики для тех, кто этот дом собирал по крупицам. Кинулся к ним. Сам не зная почему. Дёрнул дверь одной — закрыто. Вторую дверь. Распахнулась так неожиданно, что он даже не успел обрадоваться. Спёртый воздух накрыл его с головой невидимой одеждой, и парень последовал радушному приглашению. Вошёл и осторожно закрыл за собой дверь. Уселся на пол и почти на ощупь достал из барсетки нож. Сжал его в потной руке. Маленькая, тонкая, ломкая тростиночка, которую даже трудно держать в руках, но она сделает своё дело, а если не сделает — он разорвёт их своими руками. А пока можно было подумать. Ну, надо же, кто бы мог подумать, что эти чёртовы Камышовцы работают тридцать два часа в сутки?!

«Вот это, я понимаю, вляпался. Да все остальные проблемы, которые были у меня до этого — просто детские домыслы».

А в этом сарайчике не так уж и плохо, как видится со стороны. Даже жить можно, точнее проживать. В субботу здесь царили тишина и запустение, остались только следы того, что когда-то здесь присутствовал человек. Эти следы были как бесспорные артефакты существования иной жизни. Напротив стоит двухъярусная кровать с тщательно застеленным, грубым постельным бельём. Стол в углу и две табуретки. На столе пепельница, тоже очень чистая, а под столом обёртка от лапши быстрого приготовления. Рядом с ним, с правого боку, висит грязным тряпьём спецовка, когда-то бывшая чистого, брезентового цвета, а теперь совсем изношенная, но аккуратно повешенная. Очень чистоплотные оказались рабочие этой стройки, хотелось бы, чтобы и дом был так же педантично выстроен. Только одного не предусмотрели строители, самого главного — закрыть дверь. И теперь, если на то будет воля гостеприимной рабочей бытовки, сюда ворвутся вандалы и понаделают здесь дырок.

В преддверии выходных, рабочие бросили свои жилые домики, которые заботливо укрывали их от сырости и стужи, и оставили здесь хозяйничать мух. Мухи вели себя действительно как хозяева, повезло ещё, что стерпеть их атаки можно было, раздражаясь, но можно. А на самом деле мухи — они как дети — пристают всё время, как будто играть хотят, щекотятся. Их отгоняешь, а они, не совсем чтобы на зло, а от наивности и беспечности детской, снова лезут.

Что там, интересно, сейчас? Гончие псы, брошенные на его поимку, явно не успокоятся. Вынюхивают отпечатавшиеся на сером асфальте его следы, огрызаются пистолетными дулами. Хотя, если подумать, если бы он был на их месте — не так бы поступал? Наверное, с ещё большим рвением, гонялся за бедным парнишкой, ведь всё, за что брался в своей жизни, всегда любил доводить до конца. Тогда получается, гончие псы, которые так тщательно скрывались у него за спиной, вовсе и не плохие? Может у кого-то из них дочь больная дома ждёт, а он обещал ей большого плюшевого зайца? Как определить, кто есть чёрное, а кто — белое? «Нет на свете, — подумал Рома, успокаивая себя перед смертью, — чёрного и белого, в переносном смысле, конечно, скорее — это очень плавный градиент — переход от чёрного к белому и, я думаю, иногда этот градиент представляется нам в виде негатива. Бандитизм — это природа, борьба за выживание. Сильнейший отбирает у слабейшего — закон девственной и непогрешимой природы — убивать, калечить, воровать… Милиция, выходит — это неправильно — это защита слабых, культивирование в обществе больного звена? Всё человечество за долгие тысячелетия мытарств — это слабое ответвление. Вечная революция слабых с сильными».

Так хотелось посмотреть в окошко, тем более оно было такое чистое, выглаженное. Посмотри и узнай информацию! Тихо! Кто-то шептался у угла, где было самое тёмное место, тихо-тихо перешёптывался, будто выстраивая какую-то стратегию или магические формулы. Вновь всё стихло. Прошли видно мимо. Даже не почувствовали, тоже мне ищейки. Как сотрясается вагончик от ударов его сердца! Только сейчас почувствовал, что был напряжён как гитарная струна. Выдохнул и будто осел, сгорбился в большого и одетого зародыша. Живой.

По металлической крыше что-то стукнуло, потом ещё. Рома посмотрел наверх, будто хотел увидеть происходящее через крышу. Дождь заморосил. В этом городе часто идёт дождь, особо такой — ленивый. Он сел с корточек на попу и вытянул ноги. Посидеть ещё чуть и валить. Тем более дождь, кстати. Чистые и ухоженные гончие наверняка не выйдут в такую погоду погулять, так что это теперь его спасение. «Боже, — он протёр лицо рукой, — я теперь как побитая собака. Только и остаётся бродить, подобно псу, по закоулкам чужого города, опасаясь встречи с живодёрами». Только теперь понял как всё серьёзно и то, что он чувствовал с утра, когда гулял по городу и наслаждался в кафе уютом и радушием, теперь казалось небывалой свободой. А ведь мог сейчас лежать в каком-нибудь грязном дворе, испачкав чистый асфальт, своей кровью, ставшей грязью.

Ну, всё, уже не меньше часа прошло. Надо выходить на волю. Безликие ищейки наверняка обошли все дворы, вернулись к своему джипу и укатили искать его в другом месте. Привстал, посмотрел в окно: пусто, как в постапокалиптическом фильме. Только дома стоят, которые скоро освоят птицы, которые любят жить в скворечниках. Сделал шаг. «О-ох», — испугался он, и чуть не испустил дух. Под ним скрипнул пол, как зловещее предупреждение его неизбежного рока. Он так громко это сделал, что нервы в его теле пошли рябью от самого сердца к конечностям, заканчиваясь покалыванием в пальцах. Чёрными привидениями на вешалке висела одежда.

На улице моросил дождь, холодными капельками вмиг охладив его горячку. Рома погладил дверцу, перед тем, как её благодарно закрыть. Дать бы ему, вагончику, вознаграждение, да ещё поблагодарить за спасение, но сарай мёртвый и бездушный и скоро рухнет от ржавчины, и плевать ему на благодарства парня, была бы его воля — никого бы в себя не впустил. Старому сараю сейчас бы уснуть кучей рухляди на какой-нибудь далёкой свалке, приютить в себе крыс и больше никогда не служить назойливым, никогда не отдыхающим людям.

Дождь немного побушевал и стал превращаться в мелкий, мельтешащий до тошноты. С громом и молнией было бы повеселей. Помаленьку отпускало. Огромные, непролазные лужи и ручьи были теперь везде, куда ни глянь — везде грязь и сырость и плывущие по небу копчёные облака. От всего этого становилось ещё безрадостней. Последние обрывки туч быстро и низко-низко летели по серому небу, приобретали причудливые формы и скакали, словно заправские кони. Гроза прошла мимо города, или захватила самую малую краюху, потому что там, ближе к горизонту, полыхают уходящие молнии, мельтешат автоматными очередями, будто война там. Синие, жёлтые, красные, зелёные вспышки сверкают и красят каменный горизонт в цвета радуги, точно там пускают салюты.

Всё же, как его вымотала эта смертельная погоня. Он больше не мог скрывать это от прохожих, повесил руки вдоль тела и голову — под ноги смотрел от отчаяния. Хотелось просто упасть на колени в лужу и просидеть там, пока всё не закончится.

***

На город упала тяжёлым камнем ночь. Он шёл, повинуясь внутреннему навигатору. Слева, в свете фар, красиво смотрелись девушки. Из стоящих рядом машин раздавалась, неприлично громко игравшая, музыка. Роман прислушался. Музыка — это не просто наслаждение — это душевный секс. Причём не ты занимаешься с ней сексом, а она с тобой, и имеет она тебя очень прилично, в каких угодно позах — над душой Она главная, а не ты.

Дождик всё не умолкал, грозился вот-вот закончиться, но до сих пор жил своей тихой жизнью, укрывшись от кого-то в этом большом городе. Он был настолько мелкий, что едва смог замочить Роману волосы, и будь сейчас день, о его присутствии можно было бы и не догадаться, но сейчас, в конусах света от фонарей он прекрасно виден, будто попавшийся призрак. В голове парня пчелиным ульем роились мысли, довольно банальные, но теперь жизненно-важные. Что делать и где переночевать? Квартиры друзей отсекались сразу, кто знает, какой информацией обладают его противники? Так, наверное, начинает каждый бомж свой первый день на улице.

По улице разъезжали праздные автомобилисты, но их было так мало, что по зебре можно было ходить не опасаясь. Полотно проспекта заполнила молодёжь, которые ходили стайками и постоянно говорили. Фонари горели яркими звёздочками, затмевая собой настоящие звёзды. Это был почти центр. «Здесь, — думал Гоглачёв, — будет безопаснее, по крайней мере, в меня не будут стрелять как там — в пустынных дворах окраины». Жизнь в центре совсем другая. Переходы метро, забитые ночными волками и бабочками, закрытые на ночь и теперь в новом статусе. Административные здания, цвета морёного дубы, может от специфического освещения, редкие жилые постройки, цвета корабельной сосны, с измученными от бессонницы людьми, рискнувшими поселиться в центре.

Однако холодновато стало, хоть и лето на дворе. Ни долго думая, он юркнул в ночной магазинчик. Здесь продавалась бытовая техника, для тех, кто среди ночи вдруг понял для себя — если не купит сию же минуту электрический чайник, всё — пиши-пропало. Рома постарался тут же затеряться среди высоких прилавков, но сделать это было, среди огромного числа болтающихся под ногами продавцов-консультантов, очень невозможно. Цены в ночном магазине были поистине запредельными, на то он и ночной, — подумал Рома, и в тепле вдруг захотелось и поесть, и попить, и даже выпить. Душа раздобрела, попёрла из разогревшегося тела наружу. «Странные всё-таки люди, — думал, причмокивая, Гоглачёв, — их везде обманывают: в магазинах цены завышают, бензин водой разбавляют, всякое барахло впаривают, которое, купленное за деньги, не понадобиться больше никогда в жизни, а люди от этого почему-то только счастливее становятся».

У самой дальней стенки телевизоры. Большие и маленькие, как положено — на кухню и в дом культуры. Кино какое-то, со звуком, очередное, про плачущих шлюх и крокодиловы радости. Он задержался тут недолго, делая вид, что выбирает плазму себе по душе. В фильмах с переводом люди как будто говорят сразу двумя голосами, к тому же на разных языках и с задержкой. Неплохая способность…

-Подсказать что-то? — спросили справа, нежный женский голос превратив в массив командных строчек.

Рома резко обернулся.

— Нет, я сам… ага…

Слева стояла ногастая девка в розовой униформе. Говоря с ним, она даже не посмотрела на него, а манипулировала с пультом управления. Волосы у неё прямые, крашеные, а профиль плоский, но с..., гордый. Рома сразу чувствовал человека изнутри. Баба эта, ох и стерва! По таким сразу видно — смелым, не скрывающим чувства, что внутри у них одно дерьмо, которое они выплёскивают на окружающих при любом удобном случае. От таких лучше держаться на расстоянии, потому что, до поры до времени, она ласковая и добрая, а как почувствует в тебе слабину — вытащит всю душу, разобьёт ей всю морду, а потом засунет обратно — униженную и забитую. И муж у неё наверняка такой — пригнутый к земле её тяжёлой волей. Сейчас посмотрит на него, праздно шатающегося здесь, пойдёт к охраннику и скажет ему, потрясая ладонью, что, дескать: по магазину шатается какой-то индивид, который, возможно, вор и убийца, а ты — бесполезный хряк, вместо того, что бы отсиживать свои волосатые ляжки, поди и разберись с ним! Узнай откуда и зачем! А ежели что не так — беги за милицией, здесь не далеко, и уж они-то разберутся с этим хмырём, который решил поживиться за чужой счёт.

От представленных событий стало совсем как-то несладко, и парень даже сглотнул. Та, тем временем, справилась с немудрёной техникой и переключила канал.

-События, развернувшиеся в мире, всколыхнули общественность, — говорила, демонстрируя свою голову под разными ракурсами, дикторша. — Во многих странах мира на улицу вышли толпы демонстрантов с плакатами, предвещающими конец света. Люди после работы заполняют храмы и часовни, от изобилия прихожан образуются огромные очереди. Однако многие относятся к происходящему в мире совершенно спокойно, а некоторые даже не верят в факты и называют это провокацией. Сегодня в гостях у нас известный художник-сюрреалист Вадим Огуречный. Поинтересуемся у него, что он думает обо всём происходящем. — Ведущая повернула к зрителю свой напомаженный профиль, и в кадре появился ещё один человек, гладковыбритый, короткостриженый, с первого взгляда и не скажешь, что художник. — Вадим Евгеньевич, что вы думаете об обстановке в мире. Ещё раз напомним, дорогие зрители, что по всем данным уже около двух суток в мире не зарегистрировано ни одной смерти.

— Не смотря на то, что я серьёзно занимаюсь философией и, кроме того, что пишу картины, написал несколько трудов о роли человека во вселенной и вероятного ухода всего человеческого рода из истории мироздания, что происходит — я не знаю. Определённо никто не сможет сказать, почему люди перестали умирать. Может это эпидемия или вирусное заболевание!? Я думаю, что всё-таки, как всегда, самый лучший совет сейчас дадут не учёные или психологи там разные, а люди, живущие реальной, житейской жизнью. Они смотрят на это, в отличие от первых, не с высоты птичьего полёта, а стараются во всём этом выжить…

— Зин, иди сюда! — вдруг оборвала полуплатона продавщица. — Молодой человек, вы будете что-то покупать или погреться зашли?

Рома оглянулся, розовые консультанты во главе с аттским охранником, развернули головы в его сторону, как стадо испуганных газелей.

Пора валить! Пока вся эта свора розовых демонов, во главе с его новоиспеченной знакомой и её закоренелой подругой, по имени Зина-из-магазина, не растерзали его за то, что он бесплатно натоптал у них на кафеле.

На улице ширь и благодать, как в лесу. После дождя густо и чертовски приятно запахло асфальтом. Ночь даже в городе обладает какой-то мистической силой. Люди ночью, будто шкуру сбрасывают и остаются в душевном неглиже, такими, какие есть на самом деле. А ещё в ночи красота безумная. Он вдохнул полной грудью посвежевший воздух, посмотрел вверх. Звёзды перемигивались как девочки с мальчиками в чистом-чистом небе. Дневная жара спала, будто потушила часть своих жаровень и тепло, окутывающее город, казалось теперь шло только от сохранившей его земли. С реки и каналов поддувал ветерок — старший брат домашнего сквозняка, отчётливо пахнущий сыростью, чем-то напоминающий по запаху кровь. Этот ветер, как закупавшийся до усталости турист, бежал к дому, пиная по дорогам брошенные газеты огромными неинтересными разворотами, белые, пластмассовые стаканчики, всё ещё пахнущие водкой.

«Почему же не умирает-то никто? — вдруг прокрался в его голову непрошеный гость — вопрос. Гоглачёв посмотрел на редких прохожих, — Вроде ничего в них не изменилось. Люди, как люди. Может все как я? Удачно скрываются от смерти? Может все вдруг научились это делать? »

Он свернул влево. Там, он точно знал, есть хороший парк. Другого выхода не было. В этом парке было спокойно, там обычно студенты собирались, потому что рядом университет, а ночью здесь разве только влюблённые обжимаются.

Вскоре он сел на лавочку и почувствовал, как долго был на ногах. Кровь бросилась от надоевших ног вверх, оставив их отдыхать пустыми. Рома почувствовал, что если сейчас приляжет набок, то тут же заснёт, как коней продавши. Сон — это лучший борец. Сколько с ним не борись, всё равно положит на лопатки.

Веки его жутко чесались, как если бы их натёрли красным перцем и теперь, когда закрываешь их, приходиться сильно сжимать, что бы успокоить это жжение, а когда закрываешь их больше чем на секунду — сон тут же обрушивается откуда-то сверху, такой громкий и красочный, что тут же забываешь о реальности, а если и вырываешься на волю, то перед глазами встают красные фигуры, сквозь них ни черта не видно и веки сами собой вновь захлопываются, как забрала и Рома оказывается вновь среди людей, общения и смеха.

Неожиданно треснувшая ветка где-то совсем рядом будто убила сон, как из ружья слона. Он обернулся. Никого. Наверное, старое дерево. Как ни крути, но даже здесь, где человек на человеке, ночь — это что-то очень страшное. Когда идёт своим ходом день — кругом кипит жизнь и человек в ней активно вариться, забывая о том, что придёт с ночью. С её приходом вдруг что-то накрывает человека депрессионным саваном, она изолирует человека от всего сущего и он остаётся внутри себя, готовый завыть и разодрать грудную клетку, что бы вынуть душу. Наверное, всё дело в том, что человек не духов боится, не вампиров и демонов, а другого человека. Люди всегда судят других по себе, выходит, что и бояться сами себя. Спрашиваете, почему люди бояться вторжения инопланетян, которые неминуемо разграбят и поработят землю? Да потому что на их месте они поступили бы именно так.

«Всё же, какие гадости лезут перед сном в голову, — подумал с горечью Рома. — Нет бы о прекрасном помечтать — о девушках или далёких странах». Он с решимостью лёг на лавочку. Теперь никто не помешает ему отдохнуть. Лавочка была сухая, потому что стояла под густой кроной Каштана. Одного только хотелось, болело сердце, ныли мысли: выпить бы сейчас! Выпить и всё. Глотнуть на голодный желудок, что бы затеплилось и покачнулось в глазах. Тогда сам буду рваться в бой, не через нехочу. Чушь все эти пистолеты и ружья, и ножи — сто лет обходился без ножей и пистолетов, и сейчас бы обошёлся, кабы не без водки.

Пора уже заснуть. Сегодня был трудный день, и он справился с ним на отлично. Он видел смерть и эта старуха размахивала у него перед носом косой с глушителем на конце. А вокруг так тихо, что он мог бы услышать, как скребётся упавший на спину жук.

Какой-то громкий голос ворвался в его голову и разорвал все сухожилия в его мозгу. Рома, который был во сне, ещё не сообразив, что спал, раскрыл глаза. Казалось, этот голос рвёт его спокойный, дремучий сон вместе с кожей. С натугой вытащил сам себя. Из тёплого лежбища вытащил, со скрежетом достал. Хватит калачом спать! Поднялся, сел, потирая коленки.

Вот кто его разбудил. Напротив, на лавочке, стайка девчонок-студенток сидит. Перед парой они решили рассказать все три тысячи новостей, что случились с ними вчерашним вечером. Внимательно рассмотрел их. Иногда складывается такое ощущение, что если некоторые, особо модные, девочки смоют краску с лица, то перед нами предстанет белый лист. Рома осмотрелся. Кругом студенты. Целыми стадами, как косяки рыб, они слонялись вокруг, не обращая совершенно никакого на него внимания. Оказалось, что город уже давно потянулся после сна, и он решил последовать его примеру — захрустели косточки и жалобно заскулил желудок. Ничего, сейчас покормимся. Гоглачёву отчего-то даже понравилось его положение свободного безработного и даже проникли в голову приятные мысли.

«Я думаю, что всё-таки человека сделал не труд — это привело бы к утопии. Ну, представь себе существо, которое только и делает, что трудиться — подумать некогда. Люди бы точно скоро вымерли как бесполезное существо, которое только и делает что работает — ни себе покоя не даёт, ещё и природу калечит. Человека сделало человеком абстрактное мышление, из-за которого он способен взглянуть на обычные вещи совсем под другим углом, например: стоит дерево, а что видит в нём человек? Бумагу и новый шкафчик. Можно сказать небывалая в среде животных лень. Вот как у меня. Пойду сейчас, деньжат потрачу на хорошую порцию картошки с куриной ножкой...»

Вдруг облапал сам себя. И ещё раз. Полез в карманы, вмиг покрывшись горячим потом. Посмотрел по сторонам. Да где тут?! Когда ложился спать, по его расчётам в парке только он был и памятник мужику какому-то. Обмяк. Поздно уже. Вытащили. Ни копейки не оставили. Правильно, он же и копейки в кошельке хранил. Вдруг захотелось заплакать. Девчонки с соседней лавочки с интересом на него уставились, вот-вот ожидая от парня какого-то плохого поступка, но на них Роману было наплевать. Вот теперь точно бомж. Желудок разочарованно успокоился.

Да за что же это? Всё и разом. Ведь ничего не сделал?! Он вдруг вспомнил покойника. Он был очень дружелюбен, в отличие от его псов, которые долго не хотели его впускать в дом. Лицо у Камышова было широкое и каменное, будто он был киборгом, и если делать, что скажут, он пройдёт мимо, а если посмеешь оступиться, ему не понадобятся никакие его охранники — он сам накажет. Каймыш сидел за шикарным столом, но, правда, Роману присесть не предложил, зато предложил точку в торговом центре, после того, как его построят. Может быть и обманул, только Гоглачёв сразу согласился, чем вызвал самодовольную улыбку Каймыша. Тогда, в тот день, единственной мыслью Ромы было: побыстрее убраться из особняка, прийти домой и отмыться от налипшего унижения. Чёрт бы с ним, с бизнесом с этим! Да вы видели его — этого Каймыша? Рома при одной мысли просто возразить ему, тут же в штаны бы наложил.

Осмотрелся, после того как выгнал мысли прочь и пригласил новые. Кругом уже никого нет. Студенты убежали на пары, переживая за свои хвосты, а он остался один. Однозначно, нужно что-то предпринимать. Это уже ни в какие рамки. Ни за что, ни про что оказался на улице без денег и без… нет, документы на месте. «Всё, хватит сидеть как „В гостях у сказки“, — возмутился он и бойко выставил грудь вперёд. Встал, пошёл было, но резко остановился, что бы посмотреть и послушать — не ступает ли на пятки погоня. Душу овеял бриз радости, издёвки над смертью, которая верно уже трясёт от злости головой и вспахивает землю своей косой. Пускай брызжет слюной, раз такая нерасторопная смерть попалась.

Был у него один дружок, наверное, лучший дружок, сейчас и не разберёшь. Во всяком случае, очень хороший. Настолько хороший, что он мог запросто с ним поговорить о своих полуфилософских, наболевших темах и тот ему отвечал, нисколько даже не усмехнувшись. Приди к нему Рома ночью и скажи: „Поддержи меня, друг! Нужно пойти туда-то и туда-то“, тот бы ответил: „О чём разговор, друг!? Сейчас я одену штаны и мы тут же пойдём туда-то и туда-то“. Звали его Никита, и… Рома очень надеялся, из последних сил надеялся, что его не пасут, не прослушивают или что там они ещё могут делать?!

Телефон-автомат есть у каждого метро — это каждому известно. Не каждому понятно как с них звонить, но что они там есть — это факт. Метро было прямо за парком — возвышалось каким-то мрачным гротом с тёмным зёвом подземелья внутри. Он быстро до него добрался — сунул карточку в щель, набрал нужный номер и закрылся ото всех, отвернувшись к стене и втянув голову в плечи.

— Привет, это я!

— Как дела? — С наигранной весёлостью спросил Никита. — Ты куда пропал, в запое что-ль?

— Хватит ослоумничать, — устало ответил тот на колкость.

— Ты чё как с бухенвальда? Случилось что?

— Да, случилось. Можешь выйти на улицу?

— У меня температура.

— Жара на улице, дуремар! — а голос у него и правда хриплый, и как это он сразу не заметил, странно.

— Накупался я тут ночью, да пива холодного выпил, вот меня и тряхонуло. Третий день уже валяюсь…

— А работа?

— Кака така работа!?

— Понятно. Ты тогда в поликлинику сходи, там Валька наша, с которой учились — она тебе больничный напечатает.

Произошло неловкое молчание, и Роман решился.

— Слушай, Никит, у тебя деньги есть?

-А ты куда свои просадил?

— Да тут сложная ситуация, понимаешь. Из кармана вообщем вынули…

— Растяпа. Пил вчера?

— Конечно, что, у трезвого что ли вынули!? — Люди всегда врут самым близким, тем, кто им доверяет, а чужому правду говорят, посторонний человек не будет верить в твои сказки.

— Одолжишь мне трошки?

— Фекалька-вопрос.

— Спасибо. Я зайду.

— Давай. Хрен голландский…

Никита что-то ещё там продолжал, но Рома уже положил трубку. Не хотелось светиться в таком просматриваемом месте. „Вроде жизнь налаживается, — подумал он, свернув в первый переулок. -Судьба — она такая, расчётливая. Вообще она похожа на математическую формулу. В зависимости от того, как ты живёшь, и как живут люди тебя окружающие, можно рассчитать — что с тобой будет происходить, но стоит хоть одному из тех, кто как-то влияет на тебя пойти против течения, свернуть с пути, по которому шёл и твоя судьба или этот расчёт тут же кардинально меняется“.

Чёрт возьми. Впереди патруль. Двое. Идут такие, как короли, прохожих рассматривают. Кто его знает, что там за сутки случилось, может уже и милиция подключилась к его поискам. Он опустил голову и, сжавшись в сушёную сливу, прибавил шагу. Знал же ведь, что таких и задерживают в первую очередь, кто боится с ними встречи, а ничего с собой поделать не мог. В лице у Ромы закололо от страха, от самого настоящего страха.

Арка. Ещё несколько шагов. Только бы не остановили. Есть. Успел. Нырнул в неё как в тихий омут и расслабился. Никита отсюда совсем недалеко живёт. На этой улице, где стоят бок о бок пухлые, низенькие дома, такие же, наверное, как и в тысячах других Российских городах, в жилом массиве жил его лучший друг.

Вдруг клацнуло камнем, будто кто-то что-то задел. Хотел пройти незаметно, но вот те раз — задел и всё тут, какаая досада! Бред, уже кажется. Гоглачёв с силой зажмурил глаза, так, что потекли слёзы и забродили красные и зелёные круги. А в душе ох как неспокойно. Значит, не показалось.

Он ускорился, хоть никого вокруг и не было, только опустевший муравейник из домов-колодцев и арки. Арки спереди, сзади, слева и справа. Посмотрел в левый проход, когда тот быстро пронёсся назад. Фигура какая-то параллельно с ним прошла, будто отражение в зеркале. Справа. То же самое. Тёмная фигура, тем же курсом что и он, только в соседнем пролёте.

Не выдержали нервы. Сорвался на бег. Оправдания ожидались. Фигуры слева и справа то же побежали. Только теперь по-настоящему страшно было, потому что у него был только один путь — вперёд. Отходы в стороны были заблокированы, и теперь даже мысли не возникало — запутать их в лабиринтах жилых домов. Человек, прямо впереди — вошёл в арочный проём, обозначив себя силуэтом спины. Значит слева никого. Бросился туда, споткнувшись и чуть не полетев пластом на асфальт. Чёрт! Кто это?

Ошибся. Слева возник ещё один человек, в другой проход. Тупик. Стены облезли, будто оскалились кирпичными зубами. Сквозь старый асфальт пробились зелёные кустики травы. Чёрные пятна от высохших луж и ржавые трубы. Всё, конец! Он кинулся в дальний угол тупика. Вскочил на трубу и прыгнул. Только кончиками пальцев достав до решётки окна, которые здесь были только на втором этаже. На первом их давно замуровали, потому, что, вероятно там был склад или магазин. Прыгнул ещё раз, что бы зацепиться за решётку покрепче, но в спину ударило, как кузнечным молотом, маленькая пуля.

Перед глазами закружили звёзды. По траектории нимба. Ясные звёзды, остроугольные, точно их вырезали из фольги. Перед глазами потемнело, и он явственно ощутил как душа, мало-помалу, выбирается из тела, как улитка из своей раковины. Всё вмиг смолкло. Осталась гробовая тишина, которая скрыто живёт повсюду. Открыл глаза, что бы последний раз посмотреть на небо. Странно, очень странно. Почему так не больно, а в небе зарябило и ожило. От птиц. От ласточек. Ласточки — чёрно-белые звёздочки, собирались в громадные стаи. Такое зрелище можно увидеть осенью или поздним летом. Птицы сговариваются перед самой дорогой, и оккупируют электропровода.

Темнота, будто танком налезла сверху на глаза, и дыхнуло в лицо сигаретным дымом. Ан, нет — это не темнота. Лицо чьё-то нависло над ним. Понял это по отопыреным ушам, потом и глаза рассмотрел, такие мелкие, юркие. Кто-то усмехнулся прямо над ним и сказал с издёвкой:

— Наверное, ты считал себя козырным тузом, а оказался дупель-пусто.

Поучай! Не пожалел кулака. Хватил ему в морду, хотел второй раз наотмашь, но промахнулся. Тот отпрыгнул.

— Не понял, ты чё — живой?

Впереди стояли двое. Он сел на задницу. Тот, с кем он только что познакомился, потирал рукой глаз. Ростом, как и Гоглачёв, может чуть повыше, сантиметров на шесть, только тощий, как переболевшая тифом корова. У обоих в руках пистолеты. Рома вдруг почувствовал себя беспомощным муравьём, который только и может, что безболезненно укусить и быть тотчас же раздавленным в лепёшку.

Он задрал руку за спину, потрогал сырое. Поглядел на них, растопырив пальцы, как растопыривает голые ветки по осени берёза. Между пальцами густая кровь образовала красные перепонки, а потом вяло стекала вниз, огромными каплями падая ему на джинсы.

Рома глянул на них, не понимающих что делать. Здесь было темно, потому что стены нависли над ними, как кроны деревьев в самой густой сельве джунглей. И в контрастном освещении колодца, он увидел — удивился, с какой же живой прыткостью, тень всегда старается загородиться от света своим хозяином.

В руке появился нож, слился с ладонью в одно целое. Голыми руками не возьмёшь! Лезвие ходило ходуном, выписывало в воздухе неземные рунические письмена в его дрожащей ладони. Только сейчас Роман Гоглачёв понял, что безумно хочет жить: работать, дышать, есть. В эту нервную минуту, он был способен поменять всю вечную послежизнь на пяток заурядных земных лет.

Послышался сдавленный, ехидный смешок, в одиночестве этого захолустного тупика, слышавшийся со всей своей бесовато-шутовской каверзностью. Тот, что был помечен в глаз, переложил сигарету из одного угла губ в другой и выстрелил ему в грудь. Его откинуло, будто ударила копытом лошадь. Нож вылетел и зазвенел дешёвым металлом где-то далеко. Немного полежав Рома вновь завозился. Поняв, что у них ничего не получается бандиты налетели на него двумя кровожадными грифами, почувствовав раненую добычу и стали дубасить ногами. Слева и справа, Рома не мог свернуться в эмбриона, как учили умные люди, потому что просто не понимал в какой он позе сейчас. Топтали без криков и молодецких высказываний, молча топтали, на совесть.

***

Наконец они схватили его подмышки и куда-то потащили. Рома уже совсем не понимал, что с ним происходит. Сознание, будто играя с ним в прятки, постоянно вырывалось из головы и куда-то убегало. Потом снова возвращалось, и он чувствовал, как его всё ещё тащат, задевая боками о шершавые стены. В следующий момент, когда сознание вновь пришло к нему, он увидел перед глазами бешеное мельтешение и почувствовал, как его засунули во что-то тесное. Под задницей мягкое, и пахнет синтезом бензина и хвойного освежителя. Машина — догадался он.

Перед глазами всё кружилось, но он всё же услышал слева от себя голос.

— Сиди тихо! Не думай, что ты шустрый как понос. Если что, сам знаешь. Мне чёрные кошки дорогу уступают. У них есть поверье, что если я им дорогу перейду, может что-нибудь плохое случиться.

Тихо зашумел двигатель, и колёса зашуршали подножным мусором. Внутри воцарилась тишина, требующая ответа, что бы впитать его в себя, как губка и насытиться им сполна. Вполне нормальным было сейчас спросить — куда его везут, но Рома жутко боялся это сделать, ему же сказали сидеть тихо, а перед этим два раза стреляли на поражение.

Они ехали долго, постоянно сворачивая, петляя по бесконечным коридорам города-общежития. Сознание окончательно пришло в норму, закрепив свои арьергарды в его мозгу, но теперь клонило в сон. То ли укачало, то ли перенервничал, кто его знает, но он прикрыл глаза. Надоело мелькание домов, бритый череп за рулём, который постоянно курил и вёл себя как тот детский паровоз, и сильный запах одеколона надоел, которым разило от типа слева. Совсем не похожи на людей. Будто не из этого мира. Разве можно вот так взять и пальнуть в человека из пистолета, который может убить? Что с людьми твориться?! Люди готовы на дыбу лезть, на виселицу, под расстрел, готовы в тюрьмах гнить, но никак не хотят как все, как стадо, будто изо всех сил пытаются изменить веками существующие устои на те, которые действительно положены человеческому существу.

-Приехали, — вдруг заставил вздрогнуть его всё тот же голос. Машина встала как вкопанная. Слева вылезли. Открыли дверь с его стороны и выдернули вон. Рома только успел увидеть, что вокруг посёлок или дальняя окраина города. Его втащили в старый барак, в самую крайнюю дверь. Больше никого кругом не было. Что-то подсказывало Гоглачёву, что и не должно быть. В прихожей темно и жутко пахнет сыростью. Откуда-то тянулись слабые звуки: стук и приглушённые голоса. „Обыкновенный брошенный дом с привидениями, — успокаивал себя Роман, опираясь покрепче о стены, — здесь бояться нечего!“

Тот, что вонял одеколоном, который пьют, крепко схватил его за плечо и бросил в старое кресло у самой стены в зале. Такой же заботливый, как черепаха Тортилла. Он грохнулся в него как мешок с картошкой. Наконец парень рассмотрел их, стоящих напротив него. Ну и рожи у них. Раньше он думал, что на фотороботах милицейских что-то неправдоподобное изображают, ан нет — такие они и есть: кривые, прокуренные, будто закопченные, похожи на злобных троллей.

»Закопают меня здесь, — подумал он, озираясь и потирая грудь ногтями, — и никто меня тут не найдёт. Лет через пару тысяч, когда деревья эволюционируют в какие-нибудь полуразумные цветы с зубастыми пастями вместо бутонов и лапами, вместо листьев, а животные станут подпитываться от сети, к этому месту подступиться стеклянный город и, покачивающиеся от худобы, потомки, с лысыми, зелёными головами, и присосками на пальцах, надумают воздвигнуть на этом месте высотное здание на тысячу семьсот этажей. Тогда и натолкнуться на мой чёрный, облепленный червями череп".

Тот, что пах одеколоном, стащил с себя футболку, потому что было жарко, и Рома обомлел. Сколько же на нём наколок! Будто заточённый в абсолютной пустоте ему больше негде было записать свои мысли, и он принялся за своё тело. Ещё тогда он удивлялся, сколько у коммерсанта Камышова наколок, и у этих тоже были — синие рисунки на фалангах. Он будто бы остался доволен от того, что увидел страх на лице похищенного человека и смотрел так пристально, будто глядел не в глаза, а в сам его мозг, переворачивая там шкафы с тщательно уложенными мыслями и тайными скелетами, раскидывая исписанную бумагу. Сейчас Рома не был даже уверен, что ни в чём не виноват, а даже наоборот — поверил, что виновен, что это он убил Каймыша и теперь получит справедливое возмездие.

Подошли резко, расстегнули куртку и задрали майку на голову. Пребывая в молочной темноте, он только слова слышал и чувствовал, как тыкают сильно холодными пальцами.

— Смотри, только шрамы остались. Сколько времени прошло?

— Час, полтора.

— А раны уже затянулись. Сказка.

Сдёрнули футболку с головы, и отошли, приняв прежнее положение. Прокрутили плёнку назад. Вдруг один, тот, который хорошо стреляет, заговорил грубо, втыкая в него, как дротики, свои слова.

-Ты нахрена Каймыша замочил?

— Я…

— Из-за ларька своего? Дурак ты, парень! Тебя же не просто на улицу вышвырнули. Место же предлагали. Эту проблемку можно было порешать без крови…

— Да…

— Тебе же ясно сказали, что ты место получишь в торговом комплексе. Всё по-человечески…

-Ягель дай сказать ему, — заговорил второй, — чё ты его перебиваешь!? Может наш новый друг знает что-то, что не знаем мы!?

— Не убивал я никого. Я чего совсем псих? — Вдруг заговорил Рома. — Да я и пистолета-то в руках никогда не держал.

— А откуда ты знаешь, что его из пистолета завалили? Вот ты и проговорился.

Рома бессильно усмехнулся.

— Знаешь, что меня бесит, Дюбель? — обратился он к своему товарищу. — Я самый крутой бандит в этом городе и меня бояться все, но самый паршивый мент, может закрутить мне ласты и сунуть в клетку. А вот он — лох — самая последняя тряпка, но даже самый крутой мент не может к нему пальцем притронуться. Ну, ничего, — снова обратился Ягель к Роме, — сейчас приедет Кудеяр, и ты за всё ответишь! Мы найдём способ как тебя убить. В печке, например, сожжём. Дюбель, затопи печку. Из пепла-то, надеюсь, не восстанешь!?

— Ну, что делать? — попросил разъяснения другой, и пробуравил Гоглачёва своими маленькими глазками, за которыми явно скрывалось много чего нехорошего.

— Бедняга, — пробасил первый и покачал головой, — и минуты без работы не может. Отдыхай пока! Ждать будем!

Будто забыв о его существовании, они разошлись по своим делам. Тот, что был Ягелем, вероятно из-за своего сухого лица с впавшими щеками, упал в другое кресло и включил телевизор. Дюбель, получивший кличку явно из-за носа, который даже не дюбель, а целый дюбелище, ушёл в другую комнату и гремел от туда какими-то железками. Страшно болел глаз, давил на глазное дно и плохо видел, заплывал. К тому же живот урчал, будто двигатель старого запорожца.

Вернулся в комнату Дюбель и уселся прямо на пол, не вытаскивая сигареты изо рта.

— Слушай Лёв, а вот если бы тебе предложили на выбор — кем бы ты хотел стать в будущей жизни?

— Хрен знает.

— А я бы стал Аль-Капоне.

— О-о, значит нам бояться нечего.

Даже не связали, думал тем временем Рома. Так раньше только к рабам в старой Америке относились. В смысле в грош не ставили. А если я сейчас наброшусь на них. Убить они меня не могут… да и я, в принципе, тоже. Что же это получится? Какая-то бесконечная битва, как в японских фильмах. Хотя, какая там бесконечная, любой из них, хоть Лёва-Ягель, хоть Славик-Дюбель, скрутит его со скоростью мысли. И тогда его свяжут. Так что лучше посидеть, подождать и подумать.

Только в голову ничего не идёт. Телек, как он это обычно и делает, выгнал все мысли и залез в его тёплые мозги. Если в доме есть телевизор, то он там хозяин. Снова эта миловидная ведущая со своими бескомпромиссными заявлениями.

-Не утихла шумиха вокруг убийства известного предпринимателя и вора в законе — Камышова Василия. Убийца так и не пойман. Правоохранительные органы ожидают всплеск насилия и новых жертв преступной войны. Из некоторых источников нам стало известно, что в городе наблюдается криминальное движение. Соратники Каймыша, как его называли свои, по всей видимости, не достаточно доверяют милиции и ведут своё собственное расследование. К чему оно может привести всем нам хорошо известно. — Бандиты смотрели новости, не проявляя никаких эмоций, будто были роботами, только Дюбель сгрудил на лбу морщины и шмыгал выдающимся носом. Наверное, если бы у них всё получилось, и Рома сейчас лежал мёртвый в том тупике, ничего бы не изменилось, и сейчас была бы в точности такая же картина. — Так же, из достоверных источников, нам стало известно, что новым авторитетом, занявшим опустевшую нишу, стал предприниматель, ранее неоднократно судимый, Сергей Дронов, более известный в определённых кругах, под кличкой Кудеяр…

«Так вот кто пожалует по мою душу, — подумал парень».

— Слышь, герой, о тебе говорят, — повернулся к нему Ягель и нагло засмеялся. — Говорят убийца так и не пойман.

-Убийца на свободе, — сказал Рома, но его никто не услышал. Он покачал головой. Сложно представить их в обычной жизни, например: под ручку с ребёнком или на свадьбе у алтаря. Они так выглядят, будто всё человеческое им чуждо и они мстят всем тем, кому доступно человеческое счастье, в бессильной злобе стать самими людьми.

Вдруг зазвонил телефон. Напоминание из внешнего мира, что они тут не одни и стенами этого дома мир не заканчивается. Дюбель вытащил из кармана джинс телефон и поднёс к уху.

— Да… Привет!.. Всё нормально, сделали… Здесь он… Нет, не было… Нет… Хорошо… Долго?.. Ждём!

Он повесил трубку и посмотрел на него. Гоглачёву даже отчего-то неудобно стало, что он вызвал столько проблем у этих хороших ребят. Что им приходиться сидеть в этом доме на трезвую голову и ждать неизвестно кого, что бы тот приехал и убил его.

-Чего там? — Спросил Лёва.

— Приедут скоро.

-Можно закурить? — Спросил Рома. Откуда столько смелости? Сам себе удивился парень. Вдруг исчез куда-то страх перед всякими пыточными застенками.

— Кури, что тебе ещё остаётся!?

-Давай обыщем его, — сказал Дюбель.

-Да у меня ничего нет.

-Действительно, зачем?

— Босс сказал обыскать.

Они подошли, как две античные статуи. Подняли. Похлопали по бокам, по ногам. Славик-Дюбель залез к нему в карманы джинс, пошарил там. Рома почувствовал, как он уже не живой. Его обшаривают как украденную сумку. Он даже не сам себе принадлежит, а является их собственностью. Тем временем Святослав, как, наверное, его и зовут, по настоящему, что-то нашёл у него в кармане, вытащил и отвернулся. Рома и сам был удивлён, что в его карманах что-то может найтись. Он думал, что прошлой ночью вытащили всё парковые воришки.

Ягель, закончив хлопать его по бокам, идиотически открыв рот, смотрел на своего товарища. Тот, закончив с клочком бумаги, отдал его ему и серьёзно посмотрел на Рому. Что-то переменилось в нём, будто в том клочке бумаги он обрёл смысл жизни. Гоглачёв посмотрел, что передал своему другу Дюбель. Чек. Чек из магазина. Всё ещё больше перемешалось в голове у Ромы. Что происходит? Да может и не стоит уже думать, всё равно уже конец!?

-Чё ты мне дал? Чек из магазина. Сервелат — двести грамм, Корейская морковка — одна штука… ты чего издеваешься? Я тоже люблю покушать…

-На дату посмотри!

Дюбель встал напротив него, расставив широко ноги, и внимательно его разглядывал.

— Позавчера, одиннадцать ноль пять… так что это?

Рома посмотрел прямо ему в глаза, потому что не понял, что было в последней реплике — вопрос, недоумение, а скорее нечто совсем другое.

-Чего? — непонимающе спросил Рома, сердце очень часто застучало. Сейчас что-то произойдёт.

— Ты чего, в одиннадцать ноль пять в магазине был?

-Ну да, — он пожал плечами.

— Так, что за магазин, — вдруг встрепенулся Ягель и полез глазами в чек.

— На другом конце города, — поспешил подсказать Дюбель, — даже если на такси… — покачал отрицательно головой.

— Да даже если на самолёте не успел бы…

— Так ты чё, — Славик развёл руками, — не убивал никого?

Ягель плюхнулся на его стул и будто вмиг весь расслабился от расстройства.

-А чего молчишь? — Бандит повысил голос и почти закричал. — Мы же тебя убили бы!

-Так вы меня и убили, — всё ещё не осознавая того, что произошло, сказал Роман.

***

Рома, свесив голову, шёл. Шёл и всё. Всё и шёл. А что думать? Думать не о чем, только вспоминать, а вспоминать что? Как его убили, а он воскрес? Или как сказали: «Пошёл прочь!» и пожелали жить поживать — врагов наживать? Вспоминать это… Вспоминать это — значит бредить.

Какой-то туманец висел возле леса и особо густо над полем. Город был далеко. Туман, словно он и не стоял, а куда-то плыл, как вода, неспешно улетал от вездесущего солнечного румянца. Опустив голову, Рома шёл, наплевав на все лишения, и на душе у него была бесконечная, белая-белая пустыня. Ни звука, ни тени, как базальтовая долина под глухую, звенящую тишину.

Он был настроен налегке гулять. Зачем таскать за собой тяжёлый баул прошлого? Было-было-было и прошло… На небе ни тучки, лишь белые, безобидные клочки облаков, которых не хватило бы даже листья в лесу протереть. Солнце слепило взгляд, и губы сами собой целовала улыбка.

Он снова дома. Сидит на диване и шевелит большими пальцами ног. В животе уютно уснула яичница с сервелатом, а кофе всё ещё ждал своей очереди, нетерпеливо дымясь у него в руках. В новостях всё та же девушка-ведущая, которая теперь была как член семьи, сказала, что умер первый человек. От старости.

Слава Богу! Мир весь разом вздохнул с облегчением. Люди снова стали умирать и можно заняться повседневными делами. А что это было? Может это сбой в программе был или передышка, а может затишье перед бурей?!

Мои рисунки и произведения: art-assorty.ru/92-denis-blincov.html