В пианиста просим не стрелять!

1.

Старый-престарый ректор единственного университета в городе Семикозинске-на-Лыдне, профессор Кирсан Кирсанович Сибемольти, имел одну маленькую, но простительную слабость. По четвергам и субботам слушал игру пианиста, с незапамятных времен подрабатывающего на жизнь в загородном ресторанчике «Запасной аэродром». Почитаемый всеми мафиози города и области и более знакомый им, как папаша Крысарти, изобретатель-рационализатор недаром снискал славу злого гения в вопросе «экспроприации экспроприаторов».

Он был первым, кто через парламент пробил разрешение открыть на экономическом факультете экспериментальную специальность «Цивилизованной эволюции банковской системы», которая явилась хорошим противовесом к давно имеющейся там и звучащей гордо: «Системам банковской безопасности». С тех пор в отдельно взятом университете достаточно удаленного от Москвы провинциального и малозаметного на карте городка Семикозинска-на-Лыдне официально числились два любопытных направления: старое, хорошо знакомое государственным спецслужбам, и новое, — известное преимущественно полиции и всем остальным, заинтересованным в этом вопросе, гражданам. Среди прочих дисциплин «эволюционистам» преподавался предмет: «Тысяча и один способ ограбления банка». Профессор Сибемольти, защищая предложенный им спецкурс в Министерстве высшего образования и науки, привел сокрушительный довод — специалисты-эволюционисты позволят банкирам выявить все слабые места в защите, благодаря чему вкладчики действительно смогут выбрать наиболее надежный банк.

— Чем наши банки хуже швейцарских? — парировал гений очередные нападки министра финансов.

Под натиском подобных аргументов чиновники сдались и подписали соответствующий приказ о перечне лицензионных вузов, куда вошло и это уникальное высшее учебное заведение из российской глубинки, обладающее столь необычной специальностью. Таким образом, выстраданная ночными бдениями и грезами о славе профессора Сибемольти специальность, обрела плоть и кровь.

Городской люд вначале роптал, но позже попривык и замолчал, занявшись всегдашними садово-огородными работами на дачах вечерами и по выходным. По прошествии же двадцати лет семикозинский экспериментальный университет, правдами и неправдами, приобрел мировую славу. «Акулы» и воротилы бизнеса посылали туда учиться наследников и будущих преемников, а приезжие консильери из Cosa Nostra смело приглашали выпускников «эволюционного» профиля поработать в одном из концернов где-нибудь на юге Европы, севере Африки или даже за океаном, в Америке. Оно и было понятно, родных-то людей посылать на опасную работу боязно и накладно, а чужих — не жалко.

Благодаря ажиотажу и всемирному спросу на труд подобных специалистов, Семикозинск-на-Лыдне, его университет и целый регион процветали. Достаток горожан достиг тех же высот, что и у жителей нашумевшего Лас-Вегаса или там Монте-Карло. Обе контрапунктные стороны счастливо сочетали государственную законность и некоторые, мягко выражаясь, …отклонения от основной трактовки отдельных ее статей. Пока собираемые налоги регулярно пополняли казну региона, а губернатор и вышестоящие лица, никого не боясь, могли надеяться на приличный кусок бюджетного пирога, одиозный университет справно выпускал кадры для воистину новой экономической политики.

Убеленный сединами на висках и затылке и с едва заметной проплешиной на макушке, тщательно прикрываемой дорогой фетровой шляпой, профессор Сибемольти, твердо опираясь на самшитовую трость с позолоченным набалдашником, уверенной походкой шел по липовой аллее, ведущей к любимому заведению. Длинный плащ-пыльник, ладно сидящий на его высокой и слегка сутулой фигуре, был расстегнут и чуть приоткрывал виднеющийся из-под него серо-голубой костюм строгого английского кроя. Итальянские лакированные туфли, мягко и нежно облегающие усталые стопы ног, иногда присвистывали, засасывая в толстую подошву воду. Это происходило именно в тот момент, когда он, задумавшись, оглядывал красоты природы и по неосторожности попадал в лужу. Недавно прошел редкий и недолгий дождь, утихомиривший июльскую жару. Медово-пряный запах прилистных нектарников приятно щекотал ноздри и умиротворял. Профессор предавался созерцанию и подводил очередные итоги.

2.

«Учебный год закончился, остался последний штрих к портрету трудовой биографии уважаемого ректора Сибемольти», — так думал о себе в третьем лице профессор, с некоторых пор озаботившись написанием мемуаров для неразумных многочисленных потомков. В понятие семьи он включал не только прямых наследников, детей и внуков, но и двоюродных и троюродных внучатых племянников, так как искренне любил братьев и сестер, изредка помогая им, чем мог, но не слишком балуя человеческую гордыню.

Преддипломная практика — ответственный момент для всей банковской системы страны. Компьютерная жеребьевка закончилась, и секретные файлы легли в базу учебной части на хранение лет на двадцать пять. Лотерея разыграла города, в одном из которых каждому выпускнику «эволюционисту» предстоит организовать ограбление, а его сопернику «агенту по безопасности» с другой специальности нужно либо предотвратить преступление, либо взять грабителя живьем. Отличную оценку по проекту и диплом получает тот, кто справился с поставленной задачей благополучнее и быстрее. «Да, вот и посмотрим», — подумал профессор. — «Завтрашний Медведень (День медвежатника) непременно покажет, чего достигли его питомцы за четыре года учебы: будет ли тому порукой медвежья сила, ловкость обезьяны, хитрость лисицы или изворотливость угря, расскажут вездесущие репортеры». Осталось раздать запечатанные конверты с заданиями выпускникам, а это уже работа его уважаемой секретарши, которую побаивались не только студенты, коллеги и его партнеры по бизнесу, но и он сам.

Сибемольти иронично усмехнулся, нечаянно вспомнив историю появления его нового секретаря в своем штате. Ассоциативная память, по-стариковски, цеплялась за эмоционально окрашенные яркими пятнами «крючки» прошлого. Однажды в аэропорту, следуя в Москву из Женевы, где принимал участие в международном симпозиуме по банковской безопасности, профессор Сибемольти увидел молодую китаянку. Сидя в кресле с газетой «Ле ньюс», он исподволь рассматривал ее.

Маленькая и худенькая, без особых форм что спереди, что сзади — абсолютно не интересная, как двояковогнутая линза, она не привлекала ни единого заинтересованного взгляда мужской половины зала ожидания. Иссиня-черные джинсы-резинки в стиле ниндзя, облегающие ее несколько угловатую фигуру, совершенно подчеркивали всякое отсутствие признаков дамского обаяния. Короткая, до талии курточка, висела на плечах ровно, нигде не оттопыриваясь так, как будто под нею была исключительно простая картонка, которая могла заполнять витрину дешевого бутика в бедном квартале. Подобное грустное оформление магазинов бывает, когда дела владельцев сползают на дно пропасти разорения.

Ее внешность поражала полной дисгармонией отдельных частей тела, говорящей о случайном наборе человеческих черт, неожиданно смешавшихся в одной особи. На бледно-желтом и не по-китайски овальном лице с матовой кожей рельефно выдавался вперед длинный прямой и тонкий нос с широкими ноздрями. Четыре крупных передних зуба, разделенных широкой щелью, полностью выступали из-под верхней губы и зловеще нависали над нижней челюстью. Эта удивительная коллекция черт придавала юному созданию вид одного из тех жутких карикатурных кроликов, коими обычно пестреют комиксы для детей, обучающие правилам дорожного движения пешеходов.

Прямые черные волосы, средней длины без челки, не закрывали верхнюю линию лба, но и не мешали хозяйке. Высокий лоб, ровный и гладкий, по юности не тронутый мимическими морщинами, подавал надежду на возможное емкое вместилище ума и недюжинного интеллекта. Чем-то ведь природа могла компенсировать такую оплошность при раздаче женских достоинств.

Узкие раскосые черные глаза чудовища смотрели на мир весело и даже с вызовом. Она нисколько не смущалась своим необычным образом и с беззаботностью сытого кролика оживленно болтала о чем-то с подружкой, конечно же, не такой ужасной, как она, но и также абсолютно не примечательной наружности.

Профессор Сибемольти, разглядывая странную природную аномалию, вдруг подумал о том, какая музыка смогла бы охарактеризовать сие чудо природы? Любая фантазия должна от чего-то отталкиваться. Пусть это будут стихии: огня, земли, воздуха и воды. Еще для наглядности портрета незнакомки профессор захотел добавить на мысленный холст полноцветный спектр Солнца.

Дикие сочетания черного и желтого, от сочно яркого и насыщенного колорита, до блеклых полуразмытых очертаний облика, прячущегося в белесо-сизой дымке. Он поместил ее образ в кокон из этой палитры, окутав полупрозрачными испарениями, и стал наблюдать за поведением фантомной ауры девушки. Кокон вскоре превратился в бутон, сложенный из раздельно-дольчатых лепестков зеленовато-желтой лилии. Откуда-то сверху спустился голубоватый луч, и бутон начал раскрываться, обнажая семь карминных тычинок, плотно усеянных густой пыльцой. Нахально раздвинув тычинки, наружу вылез узкий любознательный пестик. Казалось, что он и есть гвоздь ее сущности. Стихии воздуха и земли проявились упрямым садовым растением, пытающимся непременно попасть в благородную компанию элитных цветов.

Тихо шурша прелой листвой, вползла зеленоватая гамма ми-бемоль-мажорной окраски. Скрипичный ключ отворил окно в спальню Николо Паганини. Голос ветра, прилетевший с Генуэзского залива, как наяву донес звуки струнного инструмента древнего гениального мастера. Внутри профессора возликовал восторженный хор потрясенных и околдованных слушателей: «Да, эта музыка не для всех, а для очень узкого круга утонченных ценителей»! Феномен соединения дьявольского портрета китаянки с адской музыкой генуэзца, воспринимаемой человеческим ухом за гранью действительности, удивил самого профессора Сибемольти. «Странная параллель между ними, пожалуй, объясняется просто, — подумал он. — «Если вспомнить, что творческим девизом Паганини, как артиста, было понятие: «поражать публику».

Музыка летит и вдохновляет незримых слушателей — у них вырастают крылья, убегают прочь глупые страхи, и рождается благоговение перед высшими силами. Забытая богом и брошенная в океан житейских проблем душа фантомной девушки проснулась и под натиском струнных вибраций, вызванных к жизни воображением профессора, ожила. Он очнулся от психоделических упражнений и посмотрел на «красотку», напоминающую более клоунесс из фильма ужасов по сценариям Стивена Кинга, нежели классическую музу: «Безусловно, эта китаянка — не Ванесса Мэй, однако её образ поражает до глубины души»!

С этой минуты девушка по имени Ли Айминь (где второе имя в переводе с китайского означает «народная любовь») стала секретарем профессора Сибемольти и его второй тенью. Из ответного уважения к сотруднице, ректор всегда приветствовал ее по китайским традициям: Ли тайтай, — сначала по фамилии, потом добавлял слово «госпожа». Поэтому вскоре между ними установились не просто хорошие, а доверительные отношения. Многие близкие соратники профессора, случайно или по делу очутившись в приемной ректора и увидев новое приобретение, спрашивали:

— Скажи-ка, Кирсан Кирсанович, что ты в ней нашел такого особенного, ведь «ни кожи, ни рожи», страх божий, да и только?

И он с достоинством отвечал загадочно и кротко:

— Ее величество Преданность. Как вы понимаете, красоту можно купить. Преданность не продается…

3.

В длинном узком и скучном коридоре перед массивной двустворчатой деревянной дверью в «предбанник» ректора собралась целая очередь из дипломников, желающих поскорее получить заветный конверт.

— Привет, люд, кто последний? — тяжело дыша, как после хорошей пробежки, спросил упитанный молодой человек, круглой наружности килограммов ста двадцати или более, заклеенный пластырем в некоторых местах и забинтованный «по самое не хочу».

Видно было, что он сильно торопился и чуть не опоздал к назначенному времени.

— Эй, чувак, ты сейчас заходишь? Не забудь красотку Ли ущипнуть за попку, будешь в друзьях ходить, секреты знать, — посоветовал он же первоочередному парню в сером неприметном пиджачке и таких же брюках.

— Ага, а сам-то пробовал? — огрызнулся тот, нервно кусая заусенцы около ногтей.

— Он-то, ужо пробовал, потом долго собирал в кучу мозги. Чисто ниндзя, наша «народная любовь», как впендюрила ухажеру пару хуков с кульбитами, так вот аккурат после больницы на переэкзаменовку и пришел, — со смешком прокомментировал гипсовый имидж «советника» сосед: круглолицый писаный блондин и стройный красавец, — мечта Голливуда, — практически двойник нашумевшей знаменитости.

— Аа-а, понятно, потому-то и другим ты решил посоветовать тот же диагноз. Ну-ну. Спасибо. Не, я не рискну щипать дьявола в юбке, мало ли уважаемой Ли тайтай, что померещится. Юмор — штука индивидуальная или сугубо национальная. А ты лучше сходи на рынок, — ответил «серый пиджак».

— Что я там забыл? — удивился толстячок.

— Купи гуся.

— Зачем?

— Видишь ли, дорогой, тут такое дело, — «серый пиджак» панибратски пару раз хлопнул толстяка по плечу. — Сходи на рынок, купи гуся и морочь голову ему, а не мне. Понял?

— Да понял, чего уж там, я повеселить всех хотел, — и шутник пожал плечами.

4.

Розовело предзакатное небо, просвечивая сквозь лесные посадки. По обочинам дорожки цвели пирамидки снежно-белой пахучей резеды и узкие метелочки скромной медуницы. Звенели цикады и звонко щебетали песенки: «ти-илли, тили» и «циви-тиви-ке» в густой листве жимолости, — зелено-желтые чижи, отвлекая хищников от гнезд, спрятанных где-то в ветвях хвойных деревьев.

Сегодня был четверг, университетские и финансовые дела сложились удачно, и профессор предвкушал такое же достойное завершение достойного дня. Сентиментальный Сибемольти умилялся богатыми на палитру красками летнего леса, виднеющегося вдали, и одичавших со времен пятидесятых двадцатого века культурных посадок, ныне богато разросшихся чуть поодаль от липовой аллеи. Виды напоминали живые прообразы полотен, рожденных вдохновением русских классиков пейзажной лирики, к которой профессор не был равнодушен. Справа кряжистый и ветвистый дуб, зеленой кроной щекотавший облака, точно сошел с картины Левитана. Толстый ствол в три обхвата, с узорчатой желто-песочной корой, навевал мысли о его, как минимум, столетнем возрасте. Левее этого почтенного старца притулился хоровод исконно русских берез, как будто вышедших из-под кисти того же мастера.

Между непритворными вздохами и метафизическими созерцаниями, ноги Сибемольти послушно несли его к цели путешествия. Он уже любовался семейством бордюрных цветов: желто-лимонного львиного зева, темно-красных бархатцев и ярко-синих незабудок, аккуратно насаженных в клумбовых чашах, появление которых как раз и говорило о скоротечности времени, отведенного профессором для пешей прогулки. «За оставшиеся девять минут неплохо бы сосредоточиться и настроиться на вечерние встречи», — укорил себя человек, не привыкший разбрасываться временем почем зря. Преданная секретарь и на этот вечер отдыха составила для шефа примерное расписание встреч и мероприятий.

Однако невольные ассоциативные размышления, никак не хотевшие покидать дурную голову, постоянно отвлекали его от насущных дел.

«Поговаривали», — вспомнил он. — «Знаменитый скрипач Башмакетти из Милана собирался прослушать сольный концерт их Фа Солькино. Хороший знак для нашего совместного бизнеса»! Кроме игры в прославленном оркестре, Башмакетти еще занимал пост главного директора собственного театра, приносившего тому неплохой доход. Поэтому вопрос «сбережения сбережений» с умеренным сердцебиением волновал эту важную персону ежедневно, и с сильной тахикардией накануне подачи декларации о доходах в налоговую службу Италии ежегодно. «Что ж, надеюсь, увидимся вскоре», — подумал удовлетворенно профессор.

— Все преходяще, а музыка вечна! — повторил он крылатую фразу вслух и замурлыкал незатейливый мотивчик арии Хабанеры из оперы Бизе «Кармен». — «У любви как у пташки крылья, её нельзя никак поймать. Тщетны были бы все усилья, но крыльев ей нам не связать… Пурум-пум-пум. Любо-овь, пурум-пум-пум, лю-юбовь…».

Маэстро местного розлива Фа Солькино, он же самородок Мишка Фасолькин, бывший некогда в юности свадебным и ритуальным лабухом, самостоятельно освоил игру на саксофоне и флейте, несколько лет проработал в модном джазовом оркестре. Но все течет, все меняется, — сначала плановая гастрольная жизнь и стабильная зарплата; потом интерес публики остывает, — редкие концерты, частные вечеринки и случайные заработки, да залетные девочки, а затем — тишина и забвение. Эти-то предвестники заката славы и развели оркестрантов в разные стороны. Выросло новое поколение, им нужна другая, немузыкальная музыка, иные, неритмичные ритмы, остро-режущие звуки и не имеющие ни слуха, ни голоса исполнители.

Когда же наступили темные в стране времена, Мишка Фасолькин сменил имидж, взял новое сценическое имя и опять вернулся к игре на пианино, — теперь не надо натужно выдувать из легких умеренно-сильную струю воздуха для чистого звука, а заодно между игрой можно и перекусить, чем бог пошлет. Где год, там и другой, и третий, так пианист и прижился на «Запасном аэродроме», обретаясь в мансарде во флигеле на заднем дворе вместе с найденышем сеттером по кличке Север. Зимнее имя щенок получил за пристрастие валяться в снегу, ползать на брюхе меж сугробов, вынюхивая под толстыми корнями сосен мышиные или барсучьи норы. Не столько той охоты, сколько собачьего удовольствия.

Мандариновое солнце спряталось за лесом, ставшим вмиг ажурно гравюрным силуэтом. В сгустившихся прохладных дымчатых тенях заплясали мелкие травяные мошки. Во избежание нежелательных укусов, человек обошел их рой стороной, стараясь попасть в полосу слабо мерцающего солнечного луча.

Профессор Сибемольти остановился, вдохнул свежий предвечерний воздух и задумался, — он почти все знал о пианисте Фа Солькино, таланту которого поклонялся до неприличного фанатизма. Но слово «почти» далеко не все. Было кое-что еще непознанное и загадочное в даре этого пианиста. Стоило ему выпить хоть граммульку напитка крепче кефира, — разбегайся кто куда, туши свет, бросай гранату! В ресторанчике над посетителями немедленно «сгущались эмоциональные тучи» и грозовое напряжение выползало из подсознания. Оно-то, сладенькое, садистски мерзостно и гнусно вкрадчиво одолевало без исключения всех посетителей, — завсегдатаев и гостей заведения, — змеей заползая в заблокированные с детства области памяти и вытаскивая армии страхов из жутчайших подкроватных монстров и конфетно-шоколадных сахарунчиков.

Толстый и усатый швейцар в униформе времен царя Николая второго подобострастно распахнул двери ресторана:

— Милости просим, профессор Сибемольти! Заждались-заждались, все давно уже в сборе.

— Кто это все, Сидорыч?

— Ну, группа этих консильёров из Козы Ностры, потом этот, как его, ах склероз проклятый! О, вспомнил, — трубач Башмачкин из Милана.

— Скрипач он, скрипач, Сидорыч, запомни! Так говоришь, Башмакетти прилетел?

— Ага, уж третью пиццу заказал и бутылку кьянти. Нафуфыренный, в белом фраке, с бабочкой, и весь духами облитый с ног до головы.

— А кто еще?

— Наши люди тоже ждут, не дождутся, — швейцар понизил голос. — Папашу Крысарти.

— Но-но, шутник ты Сидорыч, ей богу! — он усмехнулся, снимая верхнюю одежду.

— Не извольте беспокоиться, уважаемый! — ответил тот с легким поклоном, приняв плащ-пыльник и трость. — Все будет висеть в гардеробе, как всегда, на номере один.

Профессор Сибемольти прошел в банкетный зал:

— Добрый вечер, господа! Я не заставил вас долго ждать? Искренне рад видеть вас всех в добром здравии и хорошем настроении. Надеюсь, дорогие гости, вы успели основательно проголодаться, добираясь сюда партизанскими тропами через наши дремучие леса и непроходимые болота?

— О, да, да! Непроходимые болота, — оживились гости, оценив шутку хозяина. К ресторану «Запасной аэродром» подходило практически идеальная дорога, позволяющая почти в любой сезон проехать на машинах европейских марок с низкой посадкой.

— Что ж, тогда приятного всем аппетита, друзья! — он сел во главе длинного стола и кивнул метрдотелю.

Его привычное место было обращено спиной к глухой стене, драпированной белыми капроновыми шторами с фижмами. Вдоль нее там и сям росли декоративные пальмы в высоких прямоугольных кадушках. На правой разделяющей залы панели из гипсокартона, неярко горел ряд светильников, прикрытых бледно-желтыми плафонами.

Безмолвные официанты в расшитых серебряной нитью ливреях, белых перчатках и напомаженных париках разносили горячие блюда, подливали гостям столовое вино и боржом.

Когда трапеза подошла к фруктам и десерту, на маленькой сцене появился пианист. Раздались первые аккорды Лунной сонаты. За нею Фа Солькино порывисто и страдальчески, проживая каждую акустическую вибрацию хорошо звучащего инструмента, отыграл пару-тройку концертов Баха. После паузы перешел на незабвенного Чайковского. Божественно заоблачная игра русского маэстро тронула миланского гостя до глубины души. Он поднялся из-за стола и с бутылкой кьянти вальяжной походкой направился к эстраде. Неведомо откуда материализовался бокал с высокими стенками на крышке пианино. Башмакетти улыбался:

— За высокое искусство, мой русский друг! Чин-чин! — они степенно «чокнулись» и пригубили.

Довольный знакомством знаменитый скрипач Башмакетти вернулся на место. Гости отдыхали, ели, пили и снова пили, а хозяева незаметно начали переглядываться: что сейчас будет, что будет?

Швейцар Сидорыч, — старый солдат, кормивший вшей в окопах неизвестно где и в какой войне, — мигом успел сориентироваться в обстановке и, никого не спрашивая, поторопился принести пианисту бронежилет и каску. Не забыл Сидорыч надеть каску и на свою далеко не глупую голову.

Фа Солькино, чувствовал себя гвоздем программы, он играл упоительно: классику — утонченно, кантри — озорно, рок — с надрывом, по настроению же чаще импровизировал на более легкие джазовые темы. А когда ему в паузе между переговорами и тостами принесли салатик из помидоров с хренком, в извлекаемых пианистом звуках зазвучал металл Ленинградской симфонии Шостаковича. Сидорыч, сидя на высоком стуле около барменской стойки, благоговейно слушал звуки великого произведения, и, вспоминая блокаду Ленинграда, только тихо вздыхал.

Допив бокал кьянти от Башмакетти, пианист «поехал по наезженной колее». В воздухе запахло электричеством и озоном, и все, кто имел хоть какую-то нательную растительность, ощутил, что прямо под одеждой она встала дыбом. Дьявольские звуки пронизали насквозь каждого и вывернули потаенное поганое нутро наружу. Люди беспомощно рыдали, утираясь платочками, рукавами, галстуками, салфетками, краем скатертей или подолом спутницы. Макияж дам поплыл, очи милых стали похожи на фосфоресцирующие глазищи собаки Баскервилей.

Пианист играл, рьяно, отвязано, самозабвенно и злорадно. Всепожирающий адский огонь невысказанных чувств и обид вырывался из недр человеческих душ и норовил что-нибудь натворить непотребное. Звуки рыдали, воспаряли и летели в слушателей, источая по каплям то медовый Грааль, то мухоморный яд. После душевного очищения к людям пришло осознание — кто повинен во всех их бедах и невзгодах, из-за кого они не проявили скрытые таланты в чем-то более благородном деле, нежели в приверженности к «эволюционизму» или экономизму, а проще — не всегда законной стезе. Кто понесет должное наказание за внезапное «прозрение» душ?

— Это, все он, — закричал в экстазе один, указывая пальцем на Фа Солькино, и вытащил из-под стола беретту.

— А кто ж еще? — поддакнул сосед, вытирая нос салфеткой, и зарядил видавший виды пистолет Макарова.

— Гад, я был для себя таким хорошим, — прошипел третий гость с татуировкой на среднем пальце. Он навел дуло Стечкина на пианиста и прицелился.

Скрипач Башмакетти, воспринимая ситуацию как розыгрыш, развернул меню и по-русски, старательно складывая губы в правильную артикуляцию, по слогам прочитал воззвание к посетителям. Крупными золотыми буквами на синем фоне переливалась надпись: «В пианиста просим не стрелять, — играет, как умеет»!

Под канонаду беспорядочной пальбы, просыпавшейся осколками битых плафонов, графинов и штукатурки, отключилось электричество. Зал погрузился во тьму, завыла противопожарная сирена, отрезвляя не в меру расшалившихся посетителей. С потолка хлынул водопад воды и пены. Сквозь неразбериху и отборную ругань обеих сторон, люди не сразу расслышали характерный шум винтов вертолетов приближающейся полиции. Омоновцы не церемонились, похватали всех, кто попался в банкетном зале, и набили нарушителями тишины и спокойствия приемники «синеглазой» техники до отказа.

Когда полицейские вертолеты скрылись из виду, бывалый вояка Сидорыч потянул общий рубильник вниз. Уцелевшие лампы явили персоналу ресторана неприглядную картину почти мамаева побоища. Лишь профессор Сибемольти невозмутимо продолжал ужин:

— Садись, Сидорыч, рядом поешь, да нервы успокой. Сёмгу рекомендую, да картошка еще не остыла. Давай, присоединяйся! Тяжелый вечер выдался у нас с тобой, однако. Эх, жаль, Мишку сграбастали тоже.

— Не, профессор, не успели. Я его на кухне спрятал.

— Приятная новость! Пусть выходит из засады, посидит с нами.

Сидорыч он повернулся к бармену:

— Где там наш маэстро, зови ужинать в компании с профессором!

Поужинав основательно, протрезвевший пианист снова сел за инструмент. Над «развалинами Карфагена» поплыли чарующие звуки Баркаролы…

5.

Медведень. Наступил последний июньский вторник, а вместе с ним и выпускные экзамены в семикозинском экспериментальном университете. В городе Рязани это утро началось как обычно: на перекрестках трамвайные трели перебивались гудками машин нетерпеливых водителей; сработавшая сигнализация припаркованных на обочине автомобилей скрывала извечную перебранку ворчливых дворников. Сирена мэрского Мерседеса требовала немедленной расчистки проезжей полосы и заглушала отборное красноречие транзитных дальнобойщиков, уступающих вип-персоне дорогу.

Поезд «Иркутск-Москва» прибыл на третий путь без задержек. Пассажиры, намаявшиеся в пути четверо с лишним суток, вывались на перрон полусонные и хмурые. С небольшой разницей во времени также покинули седьмой и третий вагоны двое практически незнакомых друг с другом молодых человека.

Выше среднего роста первый из них, Вася Перепелкин, ехавший от станции Семикозинск-на-Лыдне, был одет в потертые синие джинсы и неприметную курточку-ветровку цвета хаки. Он закинул за плечо пухлый рюкзак и поправил на голове черную фуражку, огляделся кругом, оценивая разноцветную толпу и выискивая интересующий его объект.

Мимо прошла парочка провинциальных нимфеток в пестрых брючках «капри» и желтых майках. Модная косая челка закрывала по пол-лица у каждой так, что на двоих у них имелись всего два глаза. «Что можно увидеть при этом? — подивился он. — Трудно сказать». Однако девчонки безошибочно опознали родную тетку и кинулись обниматься. Помятый субъект поравнялся с ним: брюки в гармошку, трехдневная щетина и тяжелый взгляд исподлобья говорили лишь о том, что прибыл он в большой город Рязань, возможно, для того, чтобы поискать работу где-нибудь на стройке и пополнить незавидные ряды гастарбайтеров.

Парень всматривался в толпу внимательно. Люди оживлялись, по мере продвижения вперед, и находя встречающих друзей или родственников. Взгляд приезжего выхватывал из общей картины то отдельные лица, то стройные ноги, то натруженные руки, которые тащили полиэтиленовые пакеты, бесформенные клетчатые сумки и хозяйственные тележки. Его окружили смех детишек детсадовского возраста, окрики затурканных мамаш и бормотание медлительных стариков. Все слилось воедино в серую безликую массу. Не обнаружив никого подозрительного, он облегченно вдохнул воздух, пропитанный железнодорожными запахами дегтя и колесной смазки, и деловитой походкой направился в здание вокзала.

В этот момент от киоска «Мороженное» отошел худенький и ловкий юнец, на ходу он сверился с бумажкой, где значилось: «Из Семикозинска-на-Лыдне до ст. Рязань-Главная куплен один билет». Проводница указала именно на этого пассажира.

— Объект в поле зрения, иду следом, — тихо сказал «наружник», жуя верхнюю пуговицу на жилетке, и козлиной прытью пустился за семикозинцем, боясь упустить гостя из виду. — «Ромашка», как слышишь, прием? Мы направляемся в здание вокзала.

На голову выше первого, в антрацитовом костюме от фирмы Пьера Кардена и белоснежной рубашке из шелка другой молодой человек, с российским паспортом, выданным на имя Константина Львовича Полуэктова. Выглядевший как торговый атташе, в левой руке он нес стильный дипломат, правой — небрежно катил следом небольшой пластиковый чемодан на колесах. Судя по тому, что на брелоках висела давно забытая бирка ручной клади, этот пассажир сел в поезд сразу после приземления авиарейса где-нибудь между Иркутском и Рязанью. Бывший пассажир спального вагона, не замеченный первым человеком, шел не торопливым и почти прогулочным шагом, оставаясь ближе к арьергарду толпы. Он мельком глянул на часы, приютившиеся под стрельчатым сводом старого вокзала, и поторопился к выходу и стоянкам такси.

6.

— В хорошую гостиницу, пожалуйста, — бросил молодой человек таксисту благое пожелание, усаживаясь на заднее сиденье. Дипломат, тщательно заблокированный непростым электромеханическим замком, приезжий предусмотрительно захватил в салон. — Кондиционер работает?

— «Арагон» подойдет? От него — рукой подать до наших достопримечательностей: Рязанского Кремля, Драматического Театра и площади Ленина.

— Какова «длина поданной руки»? — поинтересовался приезжий.

— Десять минут езды отсюда, доедем с ветерком, — не моргнув глазом, басовито ответил пожилой водитель и аккуратно уложил чемодан клиента в багажник, сел за руль. — Утром у нас воздух свежий. Окно откроем, и будет полная «кондиция». Вы согласны?

Он не решился почему-то по обыкновению «тыкать» хорошо и богато одетому приезжему, а вдруг он важная шишка и приехал для ревизии работы общественного транспорта. Возьмет и ограничит правила извоза на такси, так оно себе дороже выйдет невежливое обращение с клиентами.

— Поехали! — небрежно кивнул гость.

— По делам или на экскурсию? — спросил таксист, тормозя у светофора на «красный». — Вон там глядите, речные ракеты, каждое утро работают с гидом. Маршруты по нашей Оке — закачаешься! В летний день прогулки на воде отлично освежают, заодно городскую панораму посмотрите и не зажаритесь на солнце.

— Да-да, всегда хочется совместить приятное с полезным, — поддакнул пассажир. — Что посоветуете осмотреть лично вы?

— Лично я бы сходил в музей Дальней Авиации и в музей Воздушно-Десантных Войск. Я в прошлом десантник, поэтому и сохранил любовь к летной технике. А завершить программу можно Казанским женским монастырем. — Он лукаво посмотрел на пассажира и утер усы.

— Спасибо. Значит, в женский монастырь рекомендуете непременно сходить? Ой, боюсь рановато мне туда. Нет, думаю, лучше пойти в театр или на концерт какой-нибудь.

В номере люкс гостиницы «Арагон» молодой человек покрутился с бумажной картой, компасом и схемой, полученной независимо от «Джи-пи-эс» устройства. На ознакомление с местностью и рекогносцировку в реальных условиях он отвел сорок пять минут. Главное, чтобы все расстояния сошлись с точностью до метра. Он сунул в карман шагомер, спустился на лифте до уровня подземной парковки и затем вышел на боковую улицу. Банк «Полярная звезда» находился в пяти минутах от главного входа в ближайший супермаркет, куда он и направился.

Сейчас «господину атташе» еще предстоял выбор методики. Самый простой, но контактный способ, — использование «медовой ловушки», — он решительно отмел, держа это в уме разве что на всякий пожарный случай.

Молодой человек, несомненно, был хорош собой. Брови вразлет, модельная стрижка, подчеркивающая высоту лба, темно-серые глаза и обаятельная улыбка, перед которой редко какая, даже официальная дама возраста «пиковой графини Пушкина», могла бы устоять. Костя это знал тоже, но к большому сожалению, сам имел слабость к противоположному полу, особенно если в женщине неожиданно проглядывала изюминка — ирония или склонность к гротеску, или авантюризм господина О’Бендера. Тогда проснувшийся в нем Казанова увлекался, теряясь в пространстве и времени, не жалея при этом ни сил, ни средств. «Конечно же, допустить подобной оплошности ни в коем случае нельзя! — подумал он. — Это заведомый провал операции».

На углу рядом с супермаркетом он купил серьезный журнал «Hi-Tech», сел на лавку напротив магазина и стал наугад его листать, мельком прочитывая названия статей. На самом деле он просто следил за входом в банк, оглядывая клиентуру и угадывая статус каждого потенциального или реального вкладчика.

Неожиданно на глаза попался заголовок, набранный курсивом: «Эффект электромагнитно-индуцированной прозрачности». Костя вчитался в технические тонкости и подробности инженерной мысли. Из заметки он сделал вывод, что немецким ученым из Университета Дармштадта удалось задержать свет в замкнутом пространстве в течение одной минуты. В результате опыта абсолютно непрозрачный кристалл из оксиортосиликата иттрия c примесью трехвалентного иона празеодима стал частично прозрачным. Кроме этого эффекта наблюдалось побочное явление — прилипание к лазерному лучу посторонних предметов, находящихся в полуметре за кристаллом. К счастью эффект был обратимым. После включения второго лазера непрозрачность кристалла вернулась, однако предметы, бывшие позади него, неожиданно переместились вперед.

— Любопытная инверсия пространства-времени! — пробормотал Костя. В его голове мгновенно родился и созрел «Тысяча второй способ ограбления банка». — Почему бы нам не воспользоваться современными технологиями? Осталось дело за малым, найти парочку лазеров средней мощности и заполучить кристалл оксиортосиликата иттрия.

Молодой человек захлопнул журнал и решительной походкой направился к телефонной будке. В связи с гениальной идеей, ему срочно понадобился институт кристаллографии, а также его координаты и персоналии…

(продолжение следует)