Кошмар на улице Мудрологов

Я снова в Париже и должен решать вопросы с департаментом философии относительно публикации моей книжки (не за свой же счет ее издавать!). И, еще, я думаю о том, что очень легко писать о том, чего не знаешь и гораздо труднее писать о том, что знаешь. В первом случае можно придумать, нафантазировать и очень трудно солгать. Ведь ложь — это осознанное искажение правды. А если ты говоришь о том, чего не знаешь, то ведь так и правду можешь сгоряча ляпнуть. Красота, одним словом. А вот если, что-то знаешь, тут все намного хуже. Врать ведь это очень нехорошо. И любой вынужден не просто писать, но еще и думать, анализировать, нравственно страдать… ужас, не правда ли?

Мне в этом отношении гораздо проще. Я написал о предмете сомнительной реальности, а, следовательно, имеющего статус безусловной истинности. Я имею ввиду философию моего замечательного друга, родом из небольшого селища на границе Франции и Швейцарии. Внешне мой друг очень походит на грузинского президента Саакашвили, но считает себя истинным парижанином. Он любит вино, но встречая меня в аэропорту Орли, может выпить и пива. Он большой оригинал мой французский знакомый Гело Шеудженико. Считает себя простецом, но при этом говорит такие сложные вещи, что окружающие твердят о его мудрости.

Он создал свою уникальную систему философии, которая заключается в умении минимальными знаниями творить максимальные открытия. Ведь если человек знает много всего, то он не избежно перегружен знаниями того, что сделать невозможно. А Гело, отказываясь от знаний, не имея представления что что-то в философии — невозможно, начинает действовать и выходит из сферы обыденности в царство шедевральности и уникальности.

Книжка, которую отклонило уже шесть парижских издательств и, наверное, отклонит сам Департамент философии это резюме наших бесед за бутылочкой вина и кусочками Донаблу (впрочем, иногда, и за бочонком пива — тогда вместо сыра на столе были противные консервированные кальмары). Кстати я не знаю кто такой Гело Шеудженико. Правда. Я знаю, как он выглядит, чем закусывает, я даже знаю, где он живет в Париже. Но кто он такой — могу только догадываться. Видимо он знает науку, когда-то знал философию, возможно был преподавателем. В наших беседах проскальзывало что-то эдакое, иногда Сорбоновское, иногда в стиле интеллектуалов из Коледж де Франс.

Как-то я предложил ему написать книжку о французской философии сегодня, и он царственно махнул рукой (сметая стакан с «Бургундским»). Пиши, мол. Но тут же прищурившись сказал: «Пиши наши диалоги от одного лица. Сделай кружева наших слов так, чтобы твои выводы и вопросы, мои сентенции и поэзия переплелись в один текст. Пиши так, чтобы потом, уже ни ты, ни я не смогли понять, что родилось в голове у тебя — русского, а что у меня — француза. Пиши так, чтобы никто из нас и никогда не смог объявить друг-друга в плагиате, пиши о французской реальности русскими шуточками, возводи русскую реальность в парижском антураже и мистицизме. Пиши так как буд-то я дал свои мысли тебе на воспитание, а ты свой текст передал мне дабы я его посвятил в Книгу. Напишешь текст вышли мне. Я его отмордую. А потом ты его опубликуешь от своего имени, но с указанием и на мой вклад». Очень мой друг Гело не любил интеллектуальную собственность, а его частая поговорка: «Некоторые говорят плагиат, а я отвечаю — традиция».

Два года работы в двух французских полузакрытых учебных заведениях: один на юге Франции в окружении гор и моря, другой в предместьях Парижа. Два года в окружении философии, студентов и коллег по Высшим школам. Но это мелочи. Главное, что я два года я пилил и ваял наши разговоры лепя текст по принципам изложенным моим другом. Получившийся ком я передал Гело в его любимом Париже (брррр ненавижу консервированные кальмары). Спустя два месяца он прислал текст, который я не узнал. Текст был как бы моим, но все таки, другим. В нем моя галактика смыслов слилась с галактикой Гело, образовав причудливое пространство знаков и образов.

Отчего я говорю о Гело в прошедшем времени? Так ведь наше общение это факт прошлого. А о чем он будет говорить или думать сейчас — для меня загадка (да и для него, полагаю, тоже). И уж тем более не гоже говорить о Шеудженико в будущем времени, ведь его еще нет, а Гело есть. Но есть не как реальность сиюминутная, а как отлитая в слиток прошлое? Не ясно? Да что Вы! Ведь книга хоть чуть-чуть похожа на слиток? Похожа. А значит она слиток и есть! Но книга посвящена разговором из прошлого. Вот и выходит, что Гело это мое прошлое. Или я не прав?

Париж-Ялта-Евпатория 2012-2016.

«Смысл предложения это строгое количественное соотношение между изложенными в нем знаками препинания».

— Ольежь! Мы ждем от Вас не только блистательных лекций, но и текстов. В конце концов помните, что Ваша зарплата зависит от высоты стопки исписанных вами страниц.

— Но месье, сейчас ведь уже не пишут, тексты, а печатают!

— Значит от количества клавиш, на которые Вы сумели клацнуть ноготками ваших пальцев, выдавливая свои мысли на мерцающий монитор того уродца, который вы гордо именуете планшет. Не занимайтесь демагогией, а пишите, пишите и обрящете свои евро.

— Месье, но я пишу.

— Лекции?

— Нет.

— Статьи?

— Нет.

— Рекомендации по чтению литературы, которую необходимо изучить для сдачи вашего учебного предмета?

— Нет. Я пишу книгу.

— Превосходно! Это научный трактат?

— Нет.

— Это солидная монография?

— Нет.

— Это сборник статей?

— Нет. Это даже не сборник лекций и методических советов.

— Но, позвольте, что же это такое?

— Я не сказал, месье? Это книга.

— Книга?

— Именно так, месье.

— Но этого вида работы нет в нашем регламенте вознаграждения сотрудников за научную деятельность!

— Мне очень жаль.

— Нет, это мне очень, жаль, но нам надо расстаться с Вами.

— Из-за того, что я пишу Книгу?

— Нет. Из-за того, что вы не пишите то, что дает статус нашему научно-образовательному заведению, что поднимает его рейтинг в глазах наших спонсоров, что позволяет претендовать на гранты.

— Но что же мне делать месье?

— Пишите методические советы по этапам получения гранта от международной организации.

— Но я же никогда не получал таких грантов и никогда не имел с ними дела.

— Ну и что? Вы главное напишите. Мы найдем рецензентов и опубликуем. И вставим эту книгу в отчет об освоенных нами средствах, выделенных попечительским советом Института на повышение конкурентоспособности наших выпускников. А вашу, книгу, пишите в свободное от научных занятий время. Вы ведь в первую очередь преподаватель философии, а не, не…. эээ…. Ну Вы думаю вполне поняли меня. Не так ли месье Ольежь?

— Да месье. Конечно месье. Я все сделаю месье.

— И еще Ольежь. Ваш французский слишком не совершенен. Вы ведь прекрасно говорите по испански?

— Да месье. Еще я владею русским и украинским языками. Читаю по сербски, болгарски, польски.

— Мы это ценим. Ваши курсы по Латинской Америке — превосходны, а лекции по сравнительной славянской антропологии — бесподобны. Но право же Ваш французский слишком слаб.

— Я работаю над этим.

— Я надеюсь, что так. Вы свободны.

— До свиданья, месье.

Из пригорода Парижа, где на довольно обширной частной территории располагается наш институт я решил отправится в небольшое кафе Le Petit Poucet на ул. Био, что не далеко от бульвара Бутиньоль. Утиная печень с айвой — это тот материальный стимул, который всегда отвращал меня от мрачных мыслей рутинной философии и неведомыми путями направлял мою душу к творчеству. А лучшая утиная печень с айвой, это конечно же Le Petit Poucet. В заведении я выбрал свой любимый столик и по мимо утиной печени нагло заказал весьма не популярное в этом рае мороженого с кальвадосом — чашечку крепчайшего кофе. Было весьма странное ощущение, что разговор с месье Франсуа Эмоном заместителем директора Института все время неустанно продолжается кружиться в моем сознании. Эта стало настолько невыносимым, что я отработанным воровским движением стянул салфетки и быстро написал на них наш диалог.

— Простите, — молодящийся крашенный блондин лет 50-ти, виновато улыбался, стоя у меня за плечом, — меня зовут Луи Ришар и я хотел бы сказать, что Вы пропустили несколько запятых в своем премилом диалоге для, надо понимать, весьма фривольненькой пьески.

— А Вам какое дело месье?

— О! Это профессиональное. Вы позволите? — мягко проговорил Луи присаживаясь за мой столик. — Дело в том, что я редактор издательства «Пари» с одной стороны и почетный президент одного весьма забавного клуба, связанного с творчеством, с другой стороны.

— Да? А мне какое дело до этого месье?

— Мы хотели бы пригласить Вас поработать над книгой. Вернее, над нашей книгой. А если быть совсем точным, над книгой которая, вне сомнения будет, если уже сейчас частично является Вашей книгой.

У меня пересохло во рту, и я внутренне напрягся. За словами крашенного редактора крылась какая та реальность, которая ускользала от меня. Ведь я действительно писал книгу, свою первую книгу, а по сему знал очень точно, когда, с кем я ее обсуждал. Так вот, никогда и ни с кем я ее не обсуждал, а лишь упомянул в разговоре с месье Франсуа Эмоном пару часов назад и… я облегченно вздохнул, упомянул в общении с салфеткой, с который этот тип и выудил свою информацию.

— Мне это не интересно.

— 50 тысяч евро.

— Нет.

— Это карманные деньги. Плюс 200 тысяч евро гонорара.

— Это попахивает мошенничеством.

— Официальное оформление наших отношений. 50 тысяч евро на карманные расходы сразу после подписания договора и в присутствии нотариуса.

— Но я обычный преподаватель в не самом престижном вузе.

— Это ваше достоинство. Для нас достоинство.

— И в чем же подвох?

— Вы должны написать роман о запятых, точках, тире, двоеточиях, восклицаниях и так далее. Одним словом, о знаках препинания.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Причем роман должен быть философским, а отчасти и социологическим. Но при этом он должен быть безусловно антропологическим.

— Подождите вы же сказали книгу, а теперь вот роман.

— Книгу и должны. А уж как ее оболгать: роман, пьеса, повесть — дело ваше.

— И за это вы платите 250 тыс. евро?

— Да.

— А если я возьму 50 тыс. евро и ничего не напишу?

— Это исключено!

— Почему?

— Потому.

— ?

— Потому что я готов рискнуть деньгами, Вы разве против?

— Да против.

— Но против чего?

— Я пишу книгу о философах и философии.

— И что же?

— Вопросы с запятыми несколько далеки от философии.

— Это вы так решили?

— Но это же очевидно.

— Как знаете. Вот моя визитка. Если передумаете звоните.

Почетный президент какого-то там любопытного клуба молча встал и ушел из кафе, а я только сейчас заметил, что уже доел свою печень, не тронув яблок. Странно, не правда ли?

Спустя примерно полгода и два одобренных Франсуа Эмоном текста, которые абсолютно соответствовали регламенту вуза, я подал в независимое издательство «Бордо» окончательный текст моей книги. Это был шедевр далекий от унылых шаманских завываний лекционного официоза прекрасно оплаченных Вузом. Это был текст близкий к гениальности. Не в том смысле, что он слегка не дотягивал до гениальности, а в том смысле, что он слегка возвышался над гениальностью. Я написал книгу, в которой читатель был полноценным соавтором. Не декларировался, как у моего приятеля Умберто, а действительно им являлся.

Книга состояла из описания одного года жизни преподавателя философии и двух французских институтах. Этот год был представлен в 12 смальтах, кратких клипов, вырванных из времени и пространства событий. Точно также, как наша память расчленяет прошлое на фрпагменты уверяя нас, что это прошлое последовательно и не прирывно. Точно также как наше Я покорно придумывает связи между кусочками нашей памяти, точно также читатель может, да что там может, просто вынужден до придумывать связи между 12 клипами. В итоге каждый читатель творит собственную вселенную смыслов, где основой выступает 12 смыслов автора и пара сотен тысяч знаков пунктуации. Это абсолютный апофеоз беспочвенности философской реальности Постмодерна.

Коллеги мне жали руки, улыбались и смотрели тоскливыми завистливыми глазами мне в переносицу. Студенты мгновенно разнесли книгу на цитаты и организовали несколько фанклубов, которые вступили в ожесточенную полемику по поводу изложенных мыслей и хода, так сказать повествования. Несколько известных литераторов, которым я отправил отрывки книги, как мне стало достоверно известно восприняли их как скандал: «Какой то преподаватель, какой то там философии и вдруг такой текст!». Мне грезилась нобелевская премия по литературе. Получив ответ из издательства, я чуть не схватил инсульт.

Основная идея ответа была в следующем: книга далека от норм литературного французского языка, автор продемонстрировал глубочайшее невежество в пунктуации и просто невежество в орфографии. Текст отправлен на доработку автору. Причем слово автор везде было взято в кавычки. Ну не свинство ли! При этом редакция «Бордо» отметила вершины моего невежества на первых восьми страницах рукописи, найдя там три пунктуационные и две орфографические ошибки. Причем мои авторские находки были признаны стилистическими ошибками, коих насчитывалось аж три штуки.

Что делать. Я отдал рукопись профессиональному корректору и тот привел ее в порядок. Я скрипя сердце пошел на этот шаг, отдав в жертву авторское видение знаков препинания и не разрешив трогать стилистику. Старик корректор, который, вероятно правил тексты еще Огюсту Конту только покачал головой и удвоил гонорар. Но и после того как пунктуация и орфография стало образцово-покзательной, «Бордо» придравшись к стилистике и «странному подбору шрифтов» отказало в печати. Спустя полгода последовательно шесть издательств отклонило мою рукопись по схожим причинам. Причем то что не нравилось или считалось ошибочным в одном издательстве, вполне проходило в другом, а исправленные ошибки, выправленные по рекомендации третьего издательства, считались «грубейшим нарушением правил пунктуации» в четвертом. Улыбки коллег становились все шире и насмешливей, а глаза все теплей и ласково сочувственней. Студенческие фанклубы рассеялись как дым, а известные литераторы стали хранить глубочайшее молчание. По ночам мне стали снится старики с крашенными волосами и непременно в антураже с гусиной печёнкой и обязательно без яблок.

Конечно же я не позвонил Луи Ришару. Ведь он позвонил мне сам.

— Это Луи Ришар… Вы убедились?

— В чем?

— В большой философичности знаков препинания?

— Нет.

— Вы хотите дополнительных подтверждений?

— Как вам это удалось?

— Никак. Не стоит придавать значение усилиям другого в то время как все лавры принадлежат только вам. Это вы добились.

— Чего?

— Гениальности.

— Бред.

— Шесть раз подряд? Помилуйте, это факт.

— Факт Чего?

— Высокого статуса Вашего дарования. Высокого статуса обладателя и собственника смысла, что неизбежно влечет падение статуса «грамотного человека».

— Это шутка?

— Это программный лозунг моего издательства и главный интерес нашего клуба.

— Какого клуба?

— Нашего.

— Я что один из его членов?

— Вне сомнения. Просто наши отношения еще не оформлены как следует, но по факту они состоялись.

— И как же называется этот клуб?

— Клуб почетных запятуль.

— А я?

— А вы в самом начале пути. Вы любитель, аматор. Одним словом, запятенок. Впрочем, об этом потом. Вы согласны написать книгу на известный Вам сюжет?

— И проблемы с издательствами будут решены?

— Это ваше дело.

— А если я скомбинирую ваши требования с моим текстом книги?

— Я же сказал это ваша книга, ваш сюжет, меня интересует философия, социология и антропология запятых.

— Даже если я не буду говорить о них прямо, а сделаю неизбежным героем каждой главы в качестве скрытых пружин смысла?

— Это ваше дело.

— Встречаемся у нотариуса по улице Рошан.

— Я знаю где это. До встречи.

Первым результатом этого не мыслимого контракта, стало историко-политическое введение с элементами социологии, философии и сравнительной антропологии, которое в насмешливой форме мне продиктовала Виктория, резюмируя итоги моей эпопеи с книгой: «Геометрические параметры ее величества " Запятой" разделили членов тайного общества "Запитулек" на два противоборствующих лагеря. Одни на полном серьезе утверждали, что хвостик этого величайшего знака препинания должен соответствовать 1мм., другие, с невероятным упорством, пытались удлинить его до 2мм. Разногласие в столь важном вопросе практически сводило к нулю деятельность общества, в котором хвостик запятой стал краеугольным камнем». Мне показалась мысль забавной и я сделал ее основой заказанной мне книги.

Впрочем, как я рассудил никто не отменял работы преподавателя и связанных с ней проблем пунктуационно-антропологического характера. Вернее, антрополигического характера в обрамлении пунктуации, которые и вставил в уже оплаченый мне продукт.

«Именно потому, что вы этого сделать не можете,

вы обязательно это сделаете».

Я ненавижу диалектику! Почему? Да очень просто. Любой начальник, коль он уж проник в сферы началия — диалектик на уровне эксперта. Он не может удержаться на своем посту, если не будет талантливо обращать препятствия в трамплины, а свои трамплины в препятствия для других. Он должен это делать затейливо, со вкусом, но естественно и элегантно. Ибо в противном случае какой же он начальник? Так случайный посиделец на директорском кресле. Его очень быстро превратят в трамплин могучие диалектики-коллеги, или же, если повезет, в барьер для иных бедолаг. Доказательства? Это элементарно. Скажем есть объект А, который должен сделать процесс С, в результате которого А получит награду, а объект Д подтвердит свои качества организовать работу А. Любая формула началия кривиться от такого подхода. Его идеал: А делает процесс С, в результате которого А получает замечание (оргвыводы, наказание), а объект Д награду и подтверждение свои качества организатора. При этом А должен продолжать работу над процессом С с целью его дальнейшего продвижения или же получение задания на не менее важный процесс К. А — не идиот. Он понимает, что Д отберет награду, но все равно качественно и талантливо делает процессы С, К… Почему? В силу организованной Д системы диалектического диктата.

К чему это я? Близка осень, а значит снова пора на работу в систему диалектического диктата нашей кафедры.

«Документ в философии штука особенная, мало с чем сравнимая,

ибо она, штука, близка к шутке, хотя от него — документа, любой философ впадает в сарказм плача».

Преподаватель в университете (Институте, Высшей школе) не может быть ученым, вернее может, но тогда он не преподаватель. Ибо что есть, я вас спрашиваю, преподаватель? А есть он биомыслящая машина предназначенная для передачи информации. Взял мыслишку у такого фрукта как Декарт и передал его разгильдяю-студенту Попандопуло. Взять свою мыслишку? Увольте это методически не корректно. Кто Вы и кто Декарт? Смешно даже и сравнивать. И потом есть учебник, рекомендованный к изучению. А Вы кто? Учебник? Очевидно, что нет. Может хоть какой-нибудь завалящийся Платон? Абсурдно и по мыслить, а значит будь добр брать мыслишку у Декарта. Это конечно если ты толковый и яркий преподаватель, а банальная посредственность может черпать мысли и просто из учебника.

Напишите учебник, резко советуют правдецы. Можно и написать, но что за текстики туда поместить? Свои собственные? А кто ты такой чтобы говорить о познании не так как это УЖЕ кто то сделал? Это ведь методически некорректно. И далее камарилья со звоном и кровососущими налетами начинается по новой. Ну так наплюй. Посоветует улыбчивый интеллектуал. СТАНЬ ученым с мировым именем. Прекрасно, скажешь ты, — просто чудесно. Но, собственно, как стать? Перестать преподавать? Уйти с работы? Нет надо все таки совмещать. А как? 6 часов сплошные лекции и семинары, час, полтора работа в студенческом коллективе и с Альтер-эго этого коллектива (всякие там тесты, контрольные, рефераты). И что в остатке? Где те часы сосредоточения надобные для впитывания реальности чужих идей, где те часы напряжения ведущие к рождению твоей мысли, где те часы рождающие литую, звонкую фразу — секущий удар твоей мысли в емком и полном предложении? Замете что речь идет пока лишь о технологии рождения текста. Я даже не считаю возможным упоминать о таких безделицах, как систематическое знакомство с новейшими разработками по твоей теме, общение с коллегами из других регионов, апробация идей и текстов в форме конференций, статей и монографий. Совместимо ли это? Да, если ты не преподаватель, а его лицемерная тень: лекции за тебя читает молоденький кандидатик на должность, семинары ведет аспиранточка, контрольные проверяет лаборант, отчеты пишет запуганный коллега. Красота! Ах да надо в год написать еще около 4000-4300 страниц отчетов, планов, методичек, рабочих программ, программ семинаров, рекомендаций по самостоятельной работе, рекомендаций по введению рейтинговой системы оценок, лекционных программок и иных документов, документиков и документищ имя коим — легион.

Нужно написать, обсудить с шефом, переработать, обсудить с шефом, обсудить на заседании кафедры, доработать, утвердить на кафедре, утвердить в институте, откорректировать и снова утвердить в институте, затем получить новую форму, переработать, обсудить, доработать, утвердить, получить замечания, уточнить, переформулировать, обсудить, доработать, утвердить… а после начать процесс совершенствования сделанного. И так по каждому документу в отдельности. И не приведи господь не сделать, это повод к замечанию, предупреждению, взысканию, лишению премии, штрафу и увольнению. Если ты преподаватель — век тебе горбатиться над бюрократическим пипификсом, а если ученый, весь этот чернильный шторм будет испытывать на себе подчиненные или подавленные тобой кафедралы. Впрочем, вру. Если ты одинокий, стареющий мужчина, с хорошим окладом и тягой к величию — наплевать. ТЫ осилишь и глыбы методичек и потянешь науку. По-честному потянешь, выбивая своим одиночеством зубы у вурдалаков высшего образования. Но если ты одинок ради науки, то это значит ты кинул в пасть знанию своих нерожденных детей и лишил счастья прекрасную женщину так и не ставшую тебе женой? И все это ради того, чтобы студенты хором повторяли ТВОИ мыслишки, а не зубрили текстики Декарта? Ну не смешно ли?

Все так, все так, однако же, причем здесь философия? Ведь все сказанное касается науки и ученого? А каково философу и философии? Вот здесь то и начинаются пляски двоечников на трупах великих, в том смысле что начинается истинная философия, которая всегда мать невежества.

Я продолжал работать над книгой о пунктуации, которая стала настоящим препинанием в моем творческом беге.

Отрывок, который наиболее понравился Луи Ришару и за который он премировал меня 5 тысячами евро: «Без грифа "Запитулек" отныне ни одна рукопись не могла быть подана на ученый совет. О Запятулькам не до того. У них проблема с хвостиком. Разве может рукопись быть достойна внимания, если кол-во запятых ошибочно увеличено или уменьшено, а про хвостик и говорить нечего. Кому интересна мысль автора, его умозаключения, гениальный (не побоюсь этого эпитета) подход к теме и ее раскрытие… Разве все это идет хоть в какое-нибудь сравнение с количеством запятых!!? Это же рукопись! Владение рукой — вот что важно! А владение мозгами в обществе "Запитулек" не приветствуется. Да это и понятно, где мозг не видно, а где руки и откуда они растут заметно (хотя есть варианты...)».

— Вы на верном пути, — сказал Ришар. — Ваши наблюдения над киборгами важны как сами по себе, так и в контексте проблем запятых. Если не мы то кто станет на пути невежества?

«Электронный мерзавчик — это то, при помощи чего

современный студент думает.

Это его «мозги в кармане». Я изъясняюсь не понятно?

Что поделать, ведь мои мозги, пока еще у меня в голове,

а значит они не настолько просты,

как мерцающий экранчик айфона и до них еще надо добраться»

Я снова в своем маленьком кафе в Париже. В том самом в обрамлении старого парка. Оно отличается от несколько вычурного Le Petit Poucet, большей простотой и отсутсвием городской застройки. Пью маленькими глоточками раскаленный кофе и смотрю на мелкую морось, красиво оттеняющую багрянец деревьев парка. Внезапно прихожу к выводу, что студент может вполне спокойно кушать бутерброды во время лекции или опаздывать на занятие на 15-20 минут. И дело не в том, что это происходит (такие случаи бывали и раньше), дело в том, что студент считает это естественным и нормальным: «А как же было не опоздать, — удивляется студент современный, — ведь я КУШАЛ (!), или вы хотите, чтобы я голодал? (!!), это ведь вредно (!!!)». Факт влюбленности в свое тело, почтение перед своим желудком и витальными потребностями (помнится еще лет 10 назад отпросится в туалет было не то, чтобы нельзя, но как то стыдно, не совсем прилично, ибо нужно было раскрыть некоторый аспект своей биологии, скажем так, интимного плана). Сейчас это норма, а как же ведь ТЕРПЕТЬ ЭТО ВРЕДНО. Этикет в этом случае играет очень показательный характер. Читая дисциплины «Этика Бизнеса», «Человек и его потребности» я со студентами не раз и не два проводил тренинги, где обращал их внимание на столь странное отношение к своей, студенческой телесности. Студенты смущались, исправлялись. Понимаете? Нужен тренинг, несколько лекций, и семинаров, чтобы студент стал «фильтровать» свою поведение осознавая, где идет инстинкт доставшийся от животных родственников, а где находится сфера Человеческого… Раньше это было понятно студенту без всяких тренингов. Мое «Я» хозяин моих биологических инстинктов. Сейчас это «Я» находится в каких-то зеркальных лабиринтах вполне сформироовавшихся рефлексах: «Тело все — душа (читай: человеческое, умственное, духовное и прочее) — ничто.

В этом смысле это признак отнюдь не низкой культуры или слабого воспитания в школе. Нет. Мне видится что это маркеры принципиально нового даже не мировозрения, а форм бытия. Извините за последний философский термин. Но именно бытия, или, если угодно, существования в пространстве культуры, политики, искусства… студенческой столовой нового поколения младого. Оно не скажу, что лучше поколения десятилетней давности оно иное. Иное в своих фундаментальных характеристиках, своих основах, а не только в мелочах вроде игр «джентельмена» с волосами подружки прямо на семинаре: «А что тут такого? Мы же хотим поженится?!».

Я делаю еще несколько глотков кофе, зажмуриваю глаза и определяю недавно осмысленный мною феномен как «киборгизацию». Ибо киборг это не просто сращенная машина с человеческим телом. Это, прежде всего, мир замкнутый в определенном теле, это целостный мир — где реальность это реальность исключительно физическая, предметная. Это реальность где присутствуют простые запросы и их мгновенное удовлетворение (нажал клавишу, появилась буква «Н», компьютер не может не отреагировать на нажатие клавиши, так же и в вышеприведенных случаях: придавил ээээ мочевой пузырь, надо немедленно опорожнится).

Современные же технические средства, активно внедряемые в образование, лишь усиливают киборгизацию молодежи, но уже не только на витальном, но и на интеллектуальном и духовном уровне. Формируя новые слои киборгизированной реальности у студента. Ведь процесс этот сложный и в каждом из нас намешенны слои животного, Человека, некие технические компоненты, определенная стилистика «компьютерного поведения», «геймеровской реакции» на раздражители и т.д.

Воровским движением захватываю пачку салфеток и коряво пишу на них следующее:

«Киборг это

1. Homo «Studiosus», который имеет четкую и ясную необходимость в тактильной связи с электронным устройством способным накапливать информацию (смартфон, планшет, ноутбук или, даже, банальный флэш-накопитель). Так, например, при ответе на вопрос преподавателя Homo «Studiosus» совершенно необходимо чувствовать в кармане прилегающем к телу, вертеть в руках, поглаживать либо сам носитель информации либо его футляр. При этом, даже простой факт наличия в руках носителя информации (обесточенного или попросту не работающего) значительно повышал уверенность студента при ответе. Просьба отложить в сторону смартфон (выключенный!!!) приводил к разбалансировке ответа студента, нервному напряжению и иным формам дискомфорта. Как только носитель оказывался в руках у студента уровень ответа значительно повышался. В том случае если носитель оказывался включенным, но при невозможности увидеть информацию на экране, ответ вновь скачкообразно улучшался и приобретал ясную структуру.

2. Современный студент, который не имеет навыков, склонности, умений и мотиваций для накопления знаний с целью их дальнейшей обработки. Пропуская через себя колоссальные потоки информации, киборг при помощи ряда информационных фильтров генерирует нужную ему информацию и в виде сырых, необработанных дайджестов (правда разделенных по общим темам)потоком выдает ее в требуемой форме (устный ответ, контрольная работа, реферат). Мысль об анализе информации, ее синтезировании в новое качество, одним словом, мысль о возможности творческой работы с фактами, построения на основе фактов личной позиции — приводит киборга в ступор, а, иногда, попросту в ужас. Творчество для киборга — это создание структуры, схемы, куда укладываются отфильтрованные факты из постоянно сопровождающего его массива информации».

Спустя пару дней, на семинаре в Бордо заявляю: «Киборгизация — явление достаточно новое и стало возможным при резком удешевлении электроники, резком снижении цен на Интернет и резкий рост доступности точек выхода во Всемирную паутину. Но стоит учитывать, что современный мир это реальность где время сжимается, где процессы имеют способность революционно ускоряться. Это реальность где в Тар тарары летят сложившиеся представления о «Старичках» и «Молодежи», где время поколения это не 25, а 10, быть может и того менее лет.

В современной Высшей школе массово проводится информатизация обучения. В частности речь идет о введении тестовой системы, проведение мероприятий по математизации результатов учебы (когда за каждый вид работы студент получает баллы, в итоге они суммируются и выставляется оценка по 100 бальной системе), развитии форм лекций-презентаций, создания сайтов преподавателей, математизация научных успехов самого преподавателя, индексация цифр успешности преподавателя в суммы премий и так далее. Особенно болезненно эти процессы воспринимаются гуманитариями. Любопытно, но и киборги в меняющихся реалиях чувствуют себя очень и очень не уютно. Дело в том, что информатизация гуманитарных дисциплин Высшей школы проводится не для киборгов, а для биологически активных личностей, способных к творчеству, фантазии, которые раскованы в своих интеллектуальных перспективах. Для киборга вполне приемлем тип банального реферата, который он компилирует по принципам плагиата и маскирует как самостоятельную работу. Принцип маскировки примитивен и основан на колоссальном объеме прокаченной через киборга информации (которая после выполнения реферата признается информационным мусором и мгновенно изымается из банков памяти). Можно, конечно, аргументированно доказать факт плагиата старым добрым чтением реферата, но это процесс трудоемкий и может носить разовый характер (при нагрузки в 200-300 студенческих душ на одного преподавателя). В новых условиях, когда требуется проводить рефераты через системы анти плагиатов киборг чувствует дискомфорт, при ужесточении же системы контроля и введения обязательных эссе, творческих работ по созданию, скажем логических схем на основе цветных линий связи между десятком категорий… киборг значительно сдает свои позиции. Тесты проходит, а вот комплексные творческие работы — нет. Как только исчезает ориентир нахождения конечного продукта в сети Интернет — киборг становится беспомощным. В этом и ТОЛЬКО в этом смысле информатизация образования вещь положительная… Но увы и ах, большинство преподавателей уже органично не способны создавать педагогические продукты не имеющие аналогов в сети Интернет и, в этом смысле они превращают образование для киборгов в профанацию. Именно киборгизация процесса преподавательской деятельности является ключом для понимания парадоксов киборгизации студенчества. Ведь преподаватель-гуманитарий поставленный в условия разработки всей документации по 5-6-ти ежегодно меняющихся дисциплинам не может работать классически (если конечно слово «отпуск» не заменит на «активизацию подготовки документации к новому учебному году», а «выходной» на «продолжение работы») и вынужден киборгизировать процесс создания лекций, рабочих программ и фондов оценочных средств. Когда он, то читает «Философию истории», то обращается к «Религиоведению», а через год за несколько месяцев разрабатывает документацию по дисциплине «Философия современного позитивизма» или «Философию виртуальной реальности», то неизбежен рост информационных потоков, а создание фильтров и процесс киборгизации всего его творчества становится делом времени, надо признать очень небольшого промежутка времени(смотри технику обработки киборгом информации для создания реферата). Как результат, к таким максимально киборгизированным дисциплинам студенты киборги подстраиваются изумительно быстро. Яблоко от яблони как говорится… А мобильная электроника лишь дает дополнительный комфорт и внешнии условия для взращивания указанных феноменов. Процесс сложен, противоречив (а что в нашей жизни кроме абсолютного киборга просто и схематично?) и он базируется как на маленьких мобильничках, так и на понимании смысла слова «Учитель». Не стоит сводить лишь к мерцающим экранам проблему. Хотя именно в мерцании электронных «мерзавчиков» она наиболее рельефно видится и обществу и широкому кругу специалистов». Коллеги посмотрели на меня весьма неодобрительно и не удостоили даже вялых вопросов. Кстати кофе в Бордо преотвратнейшее.

«Студент глаголет:

«Сократ — живой ОРГАН массовой коммуникации.»

… Сократ был великим завоевателем Трои…

— Но во времена Трои не была Сократа и…

— А кто был?

— Вы имели ввиду «Что»?

— Ой, извините…

— Я не «ОЙ», а Наум Ульянович… Если угодно «НУ», впрочем, продолжайте.

— ЭЭЭ….

— Ах, вы просто неисправимы. Продолжайте, прошу Вас.

— Нуууу… ЧТО было во времена Сократа?

— Спарта была, Афи…

— Вот Сократ, был великим завоевателем Спарты.

— А причем здесь философия?

— Ну, так он сначала завоевал Спарту, а потом это, того… Нуууу… о нем узнали философы.

***

— Назовите великого немецкого философа

— Гель?

— Нет.

— Шопинг?

— Нет.

— Бердяев!

— ??? Как то, не очень по немецки звучит…

— Вы что хотите, чтобы я с немецким акцентом сказала?! Я ведь английский и испанский изучала вообще то. И перестаньте в конце концов делать из меня дуру. Мне ведь даже перед блондинками стыдно.

***

— Кого вы знаете из античных философов?

— Дегенерата!

— Нет.

— Но я ведь знаю, я не обманываю!!

— Нет, в смысле не было такого философа.

— Ааааа… Тогда я знаю Демократа!

— Нет.

— Домкрата!

— А, что, вполне возможно…

***

Метаморфозика.

***

Катаклизма.

***

КГБ и ФСБ — это общественные организации.

***

Первые философию открыли Финны… Ой, не смотрите на меня так, я краснею. Ну ошиблась. Я хотела сказать Филиппинцы. Что? Ну да, я же и говорю — Финикийцы.

***

Нууу «Божественная комедия»… Философия Возрождения. В общем автор — Гомер. И там — Одиссей 20 лет к жене возвращался с соседнего острова. В общем такую комедию устроил…. Еще и этих, богов приплел в оправдание… козел.

«Ты свободен лишь до тех пор, пока не встал вопрос о твоем контракте,

ибо философ подвергаемый угрозе увольнения жалок.

Жалок от того, что кроме философствования он ничего не может

(не хочет, не умеете, не желает, не понимает, не… не… не...),

а значит, он после увольнения исчезает из бытия.

А вещи, лишенные бытия, также жалки как душистый персик, лишенный своего бытия и превратившийся в ароматную кучку фекалий»

Ночь на винной горе вещь особенная. А винная гора на юге Франции это вещь абсолютно особенная. Представте себе, что на маковке горы французы расположили респектабельный вуз, где обучают будущих психологов для социальной работы с детьми-инвалидами, а сразу под обрывом — мадерная площадка крупного предприятия по созданию в нашей класификации десертных и крепленных вин. Я стал работать в этом вузе в начале осени. Мотаюсь из предместья Парижа, сюда в Лангедок каждую неделю. Оплата столь высока, что на все остальное можно закрыть глаза. Впрочем, ночь, виная гора, море.

Ночью, перед последней лекцией (18-30 — 20-00) солнце уже уходило за горный хребет, но тьма владычествовала только в узких ущельях и медленно ползла к винной горе. В этот момент произошло два события. Во-первых, начальник по телефону объявил, что скоро будет конкурс и всех лентяев выгонят на улицу. Во-вторых, по всему югу отключили электричество — тероисты взорвали несколько линий передачи электроэнергии и у нас творится форменный английский бедлам. Готовится к конкурсу стало бессмысленно, а ждать лекцию (вдруг свет включат и занятия продолжаться) — необходимо. В аудиториях уже ночь. А на улице сумерки. Я подошел к лавочке перед входом и увидел забытый блокнотик. Там было написано:

«Клошар с улицы мудрологов. Рассказ. Тусклый, дымчатый, подбагренный бордовым лунным светом «кровавой Селены» шар обрушился под утро первого дня, первого осеннего месяца, первого года свободы на голову Доцента. Шар был липок, тяжел и очень нестабилен. Ударившись об осеннее утро он растекся распоряжениями Заведующего, жирными шлепками втемяшился в мятущиеся мечты о первой в этой осени премии, пеплом обогорелых крыльев бабочки присыпал надежды на творчество. Мистическим образом отразился гневным пламенем в прекрасных глазах жены. Он окончил свой путь чистой звездой грусти в скорбном лике дочери».

Листки были смяты, и от них несло прокисшим вином. Первое не удивительно, учитывая сколь много ягодниц по ним терлось, а второе очевидно, гора то винная. Под скамейкой лежало еще несколько листков, но уже довольно гладеньких и без аромата вина. Я подумал, что временами находится под чем то гораздо чище и благородней, чем над чем то. Ведь то, что под скамейкой, намного дальше от ягодниц, чем то, что над скамейкой. Впрочем, почерк был один и тот же, да и смысл поменялся не сильно. На форму текста, как нонче водится, я не обратил никакого внимания. Вот, что там было написано:

«… было начало Нового Года… Еще не было конца Начала, однако в воздухе витал противный душок начала Конца. Над первым сентября витал дух Конкурса, который обосновывал и тяжесть и липкость, и багровость конца. И лишь кровавую луну он не обосновывал никак, она была вне его власти и, вероятно, поэтому, блистала во всю свою силу.

Конкурс в Заведении был большой новостью, а, значит, был всем хорошо знаком. Ибо новость всегда настолько стремительно просеивается разумом, что от ее появления до полного ею овладевания остается мизерный даже для мига промежуток.

Конкурс на должность Доцента еще не был объявлен, о нем еще даже не начали говорить, но он уже поселился в светлых уголках и темных залах Заведения. Он обрел реальность некого потустороннего Смотрящего за всИм и всЯ. Его никто не мог увидеть, но все Лекторы и Заведующие соразмеряли не то что шаги и росчерки пера, но даже свои мысли с грозным рыком смотрящего. Звуки его гласа вибрацией раздавались в умах, но вибрировала не Бумага с Печатью, а, значит, эта самая вибрация Гласа, не может быть подшита к жалобе на произвол Смотрящего, которого к стати не смотря на весь издаваемый им шум — не было. Именно поэтому вибрация гласа смотрящего оказывала более качественное давление чем листик с печаточкой. Не было листика и все тут. А значит, нет повода к демаршам, а, следовательно, давление день ото дня становилось все крепче и всесильней… Sapienti sat».

Меня позвал друг и, сказав, что лекции отменены, пригласил пойти к обрыву и выпить вина.

Мы стояли над обрывом. С горлышка бутылки по очереди хлебали Бордо и смотрели с высоты винной горы, как приморский город, дом за домом, квартал за кварталом, озарялся электрическим светом. Когда вино было допито, а весь город блистал огнями, вновь выключили свет, сразу и везде одновременно. Найденные листки мы разделили с другом по-братски, после некоторого спора отрывок «…Sapienti sat» достался мне. Потом мы использовали разорванные листки по назначению. Благо ночная тьма, блэкаут и дешевенькое винцо этому сильно способствовали.

«Эн архи́ ин о Ло́гос, ке о Ло́гос ин про́с то́н Фэо́н, ке Фэо́с, ин о Ло́гос… Эн авто́ зои́ ин, ке и зои́ ин то фо́с антро́пон».

Апостол Иоанн

— Ин принци́пио э́рат Вэ́рбум, эт Вэ́рбум э́рат а́пуд Дэ́ум, эт Дэ́ус э́рат Вэ́рбум… Ин и́псо ви́та э́рат, эт ви́та э́рат люкс хо́минум

— Эн эль принси́пио э́ра эль Бэ́рбо, и эль Бэ́рбо э́ра кон Дьос, и эль Бэ́рбо э́ра Дьос… Эн эль эста́ба ла би́да, и ла би́да э́ра ла лус дэ лос о́мбрэс.

— Бəрэши́т hайа́ Hадава́р, вəhадава́р hайа́ эт Hаəлоhи́м, Вэлоhи́м hайа́ Hадава́р… Бо hайу́ хаййи́м, вəhахаййи́м hайу́ ор бəнэ́ hа-ада́м.

— Мсье Ришар, Вы меня поставили в тупик.

— Это Иврит дорогой Ольеж…

— Ну что же, вот вам и мой ответ: «В нача́ло бе́ше Сло́вото, и Сло́вото бе́ше у Бо́га, и Бо́г бе́ше Сло́вото… В Не́го и́маше живо́т, и живо́тат бе́ше светлина́та на чове́ците».

— Знаете Ольежь, Ваш Испанский куда как не дурен, но вот Русский очень слаб.

— Это не Русский мсье Ришар, это Болгарский.

— В самом деле?

— Вне всякого сомнения.

— А Вас не смущает, что в Вашем мире Запятуноидов все как то уж очень благополучно? Нет даже такой пустяшной малости как диссидентов?

— Но причем здесь Евангелие от Иоанна?

— Слово принадлежит Богу и Слово свет Человеков. Для всех свет, даром, просто так… А вот Запятуноиды уж очень властно настроили этот свет исключительно в рамках своей, так сказать осветительной программы.

— Пусть так, но причем здесь диссиденты? И где здесь философия знаков припинания?

— Очень просто, когда кто то, что то присваивает себе, умные люди понимают ценность присвояемого и желают вырвать присвоенное и самим им обладать. Например, присвоенная кем то из людей истина, сразу же оказывается нужной кому то еще, хотя до этого валялась буквально на дороге… Потерянное слово это ведь очень много… В что касается знаков препинания, то между ними все таки есть промежутки, и кратчайший промежуток — это все таки слово. Слово, которое до своего появления пишется с заглавной буквы, ибо даже при отсутствии точки она подразумевается, из ничего не рождается нечто. Вернее рождается при одном условии. Если это ничего концентрируется в точке, после которой идет Слово.

— Это как то очень скверно попахивает, гностицизмом каким то… И причем здесь Я?

— Мне было бы более чем приятно мсье Ольежь, если бы Вы сумели описать тех, кто выступает против диктата Запятунов. Но не тех, кто выступает против, а кто, является кривым зеркалом диктатуры запятуль. Те, кто сами присвоили себе право на Слово… и ничуть этим не смущаются. Бог с ней с точкой, опишите парадоксы обладания словом, не Словом, а просто — словом.

— Быть может это запятули кривое зеркало этих, диссидентов.

— Хе, хе. Два зеркала: одно истинное, а другое кривое, но что же они отражают, мсье Ольежь?

— А Вы как думаете мсье Ришар?

— Я не думаю, я плачу. А думаете — Вы, быть может, даже и пишите. Ну, так как? Введете линию диссидентства? Так как Вы посчитаете это нужным… или приятным для Себя. Но не забывайте: «Tàichū yǒu dào, dào yǔ shén tóng zài, dào jiùshì shén… Shēngmìng zài tā lǐ tóu, zhè shēngmìng jiùshì rén de guāng»

— О Боже! Писать о дисидентах после Вашего Китайского это как говаривал Τύχων Σεβαστούπολη — «ТРЕШ!».

Терзал я листки не долго, довольно скоро под воздействием прочитанных антиутопий, а особенно мистических историй французского летчика и аргентинского писателя появился вполне себе приличненький текстик похожий на новеллу, но я его назвал в беседе с мсье Ришаром «серой Феерией».

— Но почему же «серая Феерия»?» — спросил он, окончательно вымотав меня бесконечными частными вопросами о моем герое, моей феерии, спустя неделю после ее написания.

— Не знаю, — ответил я, — лучше еще раз прочтите, что я написал, и придумайте ответ сам.

Удивительное дело, но мсье Ришара вполне устроил это, с позволения сказать, ответ.

«… в Грандиозной книге и, на мой взгляд, в одной из Величайшей фразе Знаковой главы Грандиозной книги было сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог». и Равновеликая ей фраза: «В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков».

Слово в наших устах это далекие отголоски того, первого Слова, и жизнь рожденная нашими словами — не более чем малозначимый отзвук той, рождженной Жизни. Но все же… Все же слово и посей день наше. Слово (вернее — слово), рождает жизнь. Все восхитительное очарование Мира и мира в этих двух точках мысли: НАШЕ и ЖИЗНЬ. Но с каждым десятилетием мы теряем СВОЕ слово и забываем о ЖИЗНИ рожденной нами же. Мы все чаще не ТВОРИМ, а произносим, не ОЖИВЛЯЕМ, а внедряем…

Запятули все чаще и чаще забирают у МЕНЯ МОЕ СЛОВО. Они присвоили себе право на создание слов. Очень давно они и только они имеют право толковать слова. Они своими симпатичными наманикюренными ноготками влезают мне в глотку и вырывают язык. Они под нудные завывания цитат из учебников вспарывают грудину и впиваются аккуратно украшенными стразами зубками мне в сердце. Разум оставляют мне, он им не нужен, да и скорее всего они его попросту не видят. Вместо языка мне монтируют скрипучую пластинку проржавевшего метала подобную равнобедренному треугольнику, а вместо сожранного ими сердца — впаивают чугунно-ржавый параллелепипед с измятыми гранями. Куда в нынешнее время делись змеи и угли? Остался лишь метал правильной формы с изрядно проеденной ржавчиной краями. С таким реквизитом не будешь жечь сердца людей, а лишь придавливать их своими металонасыщенными внутренностями посыпая струпьями гниловатой ржавчины. Но кого это волнует?

Запятули присвоили и полностью узурпировали власть творить незыблимые правила создания слов. Они создали универсальный кодекс-канон стал достоянием ВСЕХ. Исчез индивидуальный акт созидания, для которого нужна ВОЛЯ, СВОБОДА и ЛЮБОВЬ. Отныне ты должен заключать контракт с запятулями и строго следовать подписанному уставу творения слова. Причем тут ВОЛЯ, когда есть четкое правило, при чем здесь СВОБОДА, когда есть определенный параграф, при чем здесь ЛЮБОВЬ, когда есть кодекс. Зато сразу, всем, даром и никто не ушел обделенным. А кто попытался тот получил метал в глотку и в грудину.

Исчезло Слово, осталась информация, исчезла Жизнь, осталось существование, исчез Человек рождающий жизнь — остался Киборг создающий информацию. Ранее СЛОВО сумело обрести плоть, нынче запятули сумели из информации сотворить киборга у которого грамматические мануалы заменили живое бытие Языка, того Языка, который только и способен вместить в себя не только слово, но и Слово и, кто знает, быть может само СЛОВО…»

Всем встать! Оглашаем вердикт линейной коллегии запятунчиков! Счастливые Граждане сияющего Запятуноида! Приговором горизонтальной коллегии запятунчиков при полном одобрении вертикального комитета запятуль и с санкции архи Запятунов приговорить «автора» сего крамольного «сочинения» к Вечному Молчанию путем ликвидации традиционных органов «сочинительства» и органов могущих служить нетрадиционным формам «сочинетельства» с позволения сказать «автора» сего наипротивнейшего псевдо текстика.»

— И все таки, — вернулся я к разговору с мсье Ришаром после окончательной правки текста, — почему в мире запятуноидов не может быть единства? Все что вы сказали ранее слишком заумно. Давайте попробуем с начала?

— Хорошо мсье Ольежь. Вот мое мнение: «Единства нигде нет». И Запятули должны были это предусмотреть.

— О чем Вы мсье Ришар?

— О том, что всегда обязаны быть противники. И если их нет, то это означает, что их нужно создать, а не ждать пока они родятся сами… неконтролируемо.

— Ага эти самые диссиденты?

— Да.

— Говорящие языком запятуль?

— Ни в коем случае мсье Ольежь. Ни при каких условиях! Вы ведь это шедеврально подметили в своем тексте.Ведь они, помните зеркало…. Или одно из зеркал отражающих нечто третье…. Решать Вам.

— ?

— Запятуль должно тошнить от языка диссидентов… органически тошнить, а не фигурально. Опять таки это просто читается в ваших строчках. Вы гениальны в том, что ничегошеньки не поняв, сумели передать мою наиважнейшую мысль. Тогшнота… И еще раз Тошнота.

— Но мсье Ришар! Тошнота очищает и свидетельствует, что организм Жив, а я рисую мир мертвых знаков. Мертвых знаков, которые в силу своей смерти полностью покорны… По крайней мере в нашем мире мсье Ришар.

— Вы так думаете?

— Уверен!

— Ваша уверенность это ваша одиссея с публикацией книги и мысли о счастливом финале нашего сотрудничества мсье Ольежь?

— ?

— ?

— !?

— ???

— !!!

— …

«Меньше знаешь — больше умеешь!»

Бонжур мсье!

Вы пришли на консультацию к экзамену? Но зачем?

Что? За знаниями? Ну-ну. Многие знания, многие печали, так? Ну, или почти так? Вы уже со мной согласились и сказали «Верно!»? Спешу Вас огорчить, на самом деле — «Не верно». Вернее, все таки, верно, но от этого правильней не становится. Ибо, что есть знание, как не объемный реестр чужих ошибок и неудач? Это не получилось, то не срослось, там то не проявилось. А оглавление к этому краткий список инструкций: правильно так то, эффективней вот так то, быстрей вот этак. И что в результате? Шаблоны, схемы, таблицы действий, мыслей, фантазий. А где здесь творчество.

Нет, я Вас спрашиваю: «Где здесь творчество?». Правильно дети 21 века. Нет его. Ведь когда человек знает. Что нечто сделать не возможно, он и не делает. А если знает что нечто нужно делать этак, он никогда не будет делать вот эдак.

Что? Нет тупым быть не лучше. Ведь тупой это тот кто ограничил себя в себе самом. А умный выходит за пределы своего тела, своей личности. Понимаете? Это, тот, кто живет разнообразно. Ведь жизнь это миллиарды случайностей. Который человек призван гармонизировать. Что.

Что? Причем здесь экстрасенсы? Слушай меня чадо двух случайностей и одной закономерной встречи, каждый, пойми, каждый человек способен к созданию шедевра. Ему мешает только знания. Мешает начитанность. Нет, тебе не помешает. Нечему тебе мешать.

Как это так? Ну, так чтобы спастись от виселицы, надо сначала быть приговоренным к ней. Так и в создании шедевра. Надо сначала почувствовать себя Человеком, обрести желание творить, попробовать научиться… И испытать искушение научится создавать шаблоны и искусится знаниями ошибок и успехом. А ты… Ну скажи… Кто такой Человек?

Мыслящее тело? Уверен?

Что? Организм с инстинктами второго порядка? Нет. Не кипятись, не грозит тебе виселица. Ведь ты еще не почувствовал себя Человеком!

Что, уже ощутил? И как оно?

Холодно???

Есть хочется?? Ммм… да… О чем это я? А… о творчестве. Человечестве… Шедеврах…. Ну, ну…. Мммм ДААА.

Так вот знание фактов оградит вас от неудач. Но оградит также и от Великих Открытий. Обретение навыков и умений поможет Вам избежать насмешек и издевательств, но не откроет секретов мастерства. Ведь истинное мастерство это то, которое ты создал сам, а не отточил на миллионах операций у миллиардов учителей. Это знаете ли ремесло, к искусству, а тем более к искусству философии это не имеет никакого отношения. Но кому охота ошибаться и выглядеть дураком?

Правильно, умным это не надо. Поэтому и идем мы стройными колонами в тесных сплочённых рядах умников и топчем таких смешных, по идиотски парадоксальных гениев…

Да уймись ты со своей человечностью! Не гений ты, нет. Ты студент! Разницу поняло, тело, с инстинктами второго порядка? А кого я оскорбляю? Ты же Человек? Ну вот, я к тебе обращаюсь, так как ты сформировал это понятие.

Что? Издеваюсь… Ну разумеется издеваюсь, только почему ты подумал, что над тобой?

Аааа… вообще не подумал, ну это да, это бывает, раз уж инстинкты второго порядка, так думать действительно, не нужно… Больно это думать. Неуютно.

Почему? Ну, так ведь и придумать можно такое, с чем ты и будешь вычищен из среды умников и помещен под их подошвы со статусом дурака. А это очень не приятно, когда по тебе ножками ходят, да на затылок норовят надавить, чтобы физиономия по самые уши ушла в грязь и дерьмо.

Откуда дерьмо? Оооо! Браво! Отличный вопрос. Так ведь от умников по закону тяготения исходит. Сверху вниз и на тех кто внизу… Известный закон курятника «Клюнь ближнего, кап(к)ни на нижнего». Что это вы за истерили…

Ну да — уже время обеда. Ах. Я и забыл… Инстинкты взыграли… те самые… второго порядка. Свободны месье… свободны, только вот сможете ли вы быть свободными… не знаю… не уверен… но так бы хотелось!

Впрочем, на экзамене посмотрим.

[1] Однажды в Париже.

[2] Август.

[3] Сентябрь

[4] Однажды в Париже.

[5] Октябрь.

[6] Ноябрь.

[7] Декабрь.

[8] Однажды в Париже.

[9] Январь