БОГ

Постепенно рассеивался туман, сквозь него стала видна вершина холма. Потом, стоящие там, разноцветные шатры, стяги над ними. Там же воины в чем-то пестром, в латах и длинных кольчугах, они неспешно двигались куда-то. Лагерь рыцарского ордена алераторов, неспешная суета тяжело одетых в железо людей.

Затем стал виден, стоящий внизу, у подножия холма высокий рыцарь в черных латах, похожий на стальную башню. Тот смотрел вперед в туман сквозь подзорную трубу. Сам Великий магистр Гвидон, высшее лицо тут, в ордене.

Магистр смог различить темные размытые стены замка… вот появились вершины его башен, разрушенные донжоны, разбитые ворота, из-за стен медленно поднимались дымы погасших пожаров. Иногда странно, что тут невозможно ощутить запахи, тепло, движение воздуха. Здесь всегда одна погода, сумеречное утро. На мосту, рядом с застрявшим в воротах тараном шевелились фигуры врагов. Видны их рваные, покрытые сажей, лохмотья. Вон на разбитых баллистами стенах еще кто-то, там заваливали бреши камнями и всяким мусором. Великий магистр, не глядя, отдал подзорную трубу кому-то из оруженосцев.

— Похоже, что ополчение из местных лесных деревень покидает замок Тойфелвальд, — произнес он, не обращаясь ни к кому. Знал, что его слушают все… его голос звучал раздельно и медленно — весомо различалось каждое слово. — Невольные неофиты бегут из ордена люзоров, но, кажется, и некоторые рыцари со своими людьми тоже исчезли.

Уже много лет орден алераторов сражался с орденом люзоров, теснил их, захватывал их замки и крепости. Теперь люзоры потеряли почти все, остался только этот последний их замок на краю гор. Тойфелвальд. Очень скоро падет и он. Великая битва вскоре закончится.

Появилось неяркое утреннее солнце. В поле возникли разбитые повозки и баллисты, заметно, что ров возле стен превратился в большую канаву с грязью, засыпанную, сброшенными со стен, камнями, обломками лестниц, крыш и еще какого-то дерева. Среди них виден заржавевший труп рыцаря.

— Вода возле этого замка сейчас смешалась с нашей кровью, — опять прозвучал голос Великого магистра.

— А также со смолой и говном, что лили на наши головы, — послышался голос маршала по прозвищу Эйзенебер, Железный кабан.

Он стоял невдалеке, без шлема, могучий, невысокий, но неимоверно широкий, как дубовый пень. Неощутимый здесь ветер развевал его рыжие кудри.

Над стенами все чаще появлялись головы воинов-люзоров и жителей замка, там еще как-то пытались спастись, избежать гибели, готовились к совсем скорому штурму. Бессмысленные хлопоты. Теперь спасение для них не придет никогда, ниоткуда.

Вверху в небе появились грифы, стали заметны вершины гор… там только камни, камни и уже никого нет. Вот и заканчивается, продолжавшаяся столько лет, упорная тяжелая борьба. Остались только стены Тойфелвальда, совсем скоро они падут. Алераторы оттеснили врагов к краю земли и вот-вот сбросят их в никуда. Это сделать теперь совсем несложно, будто достаточно поставить точку пером или нажать кнопку.

Вдалеке послышался рев труб и рогов. Одна половина ворот, уцелевшая после последнего штурма, медленно открылась. Показались всадники, кажется, выезжала процессия гроссмейстера де Какаша. Кони в пестрых накидках, стальные шлемы с плюмажами, щиты с гербами Ордена люзоров. Да, сейчас видно, что рыцарей в крепости осталось совсем немного. Вот и он, рыцарь де Какаш по прозвищу Стеклянные глаза, на высоком белом коне, в блестящих, разрисованных золотыми узорами, доспехах.

Все это Великий канцлер Гвидон хорошо видел и без подзорной трубы. Здесь он видел очень хорошо. Гроссмейстер ехал медленно, шагом… впереди два оруженосца несли щит, на нем необычный герб и надпись на непонятном языке.

JUS GLADII

Этого языка Гвидон не знал, но помнил, о чем два этих слова. «Право меча».

На стенах, как пена — масса людей. Конь де Какаша осторожно переступал через камни баллист, оставшиеся после обстрела. Возможно, что гроссмейстер готовится к почетной сдаче? Надеется на милость? Ну, нет, этого он не дождется… слишком много он, Гвидон, потерял за время этой битвы.

Сейчас видно, что Какаш говорит что-то, окружившим его, рыцарям, рукой в стальной перчатке показывает вперед, на холм, на стоящего там магистра Гвидона. Вот решительно махнул рукой… к нему несли тяжелое полосатое копье. Какаш снял и отбросил шлем, потом свои темные, как у слепого, очки.

«Значит, выбираешь честную смерть — ту, что достойней твоей бесчестной жизни?! Благородный поединок? Что ж, к твоим услугам». — К Гвидону торопливо подводили коня.

Слышно как кричат люзоры, гроссмейстер де Какаш быстро скакал вперед, опуская копье. Канцлер Гвидон едва успел сесть на коня, тот сам рванулся вперед… Гвидону едва хватило времени, чтобы вынуть свой огромный меч. Конь с бешеной скоростью мчался вперед, будто лучше всех вокруг знал, что нужно делать. Враг стремительно приближался… Гвидон едва успел отбить мечом его копье. Кони столкнулись. Гвидон почувствовал, что вылетел из седла, конь под ним исчез… в многопудовых доспехах повис в воздухе и вот рухнул, ощутив страшный удар. Лежал и уже ничего не чувствовал… наконец, стал понимать, что это именно он лежит на поле, ощутил землю, траву. Кони скакали вокруг, со всех сторон доносились крики. Оказывается, де Какаш тоже упал. Теперь два рыцаря тяжело кружились на спинах, как навозные жуки, пытаясь подняться. Наконец, Гвидон сумел отбросить часть своих доспехов и, вонзив меч в землю, с трудом поднялся. Де Какаш стоял напротив, шатаясь.

Неожиданно все в мире изменилось, канцлер Гвидон увидел, что все вокруг стало двигаться необычно медленно. Воины с обеих сторон с непонятной заторможенной плавностью махали, поднятыми вверх, копьями и стягами. Их крики превратились в низкий рев. Гроссмейстер напротив медленно-медленно поднимал щит. Великий канцлер Гвидон, собрав все силы, ударил по нему. Щит раскололся пополам, Какаш упал на колени. Теперь быстро, как молния, мелькнул меч, отлетела отрубленная голова врага. Гвидон поймал ее в воздухе и повернулся в сторону алераторов, поднял ее вверх. Сейчас оттуда раздавался грохот металла и рев, братья-рыцари били о щиты мечами и кулаками в стальных рукавицах. С другой стороны никаких звуков не стало слышно, враги умолкли.

Гвидон протянул руку в темноту, будто искал в ней что-то невидимое. Вот нашел. Мир вокруг замер совсем, а потом исчез… Гвидон сейчас сидел перед компьютером.

* * *

Сидящий снял с головы вспотевший виртуалшлем, на мониторе он видел себя, последний эпизод своей виртуальной жизни. Вот стоит, с выражением облегчения и счастья, подняв голову врага.

Бывший Великий магистр взял кружку остывшего цикория, сделал глоток. Сейчас невысокий, щуплый, хоть с круглым выступающим животом, в очках и шерстяных нижних штанах, которые раньше называли кальсонами, в желтой велосипедной майке.

«Это я, Гвидон, Великий магистр ордена алераторов, — Его пальцы двигались по монитору. — Сегодня я победил своего злейшего врага, гроссмейстера Ордена люзоров де Какаша. Совсем скоро я совершу свой последний воинский подвиг — в ближайшем будущем падет последний люзорский замок. Его противоположный конец приблизился совсем. На этом завершится долгое владение этого гнусного ордена. Я выиграю генеральный квест, стану вершиной блогосферы, богом. Останется один великий суперстример — это я!

Гвидон, наконец, отошел от компьютера. Стоя у подоконника, набил махоркой трубку, закурил. Кажется, наступало утро, настоящее, реальное… в их дворе-колодце становилось светлее. Напротив — несколько всегда пустых окон соседей. Ближайшее занавешено газетой, уже много лет она желтела и даже бурела перед глазами. Внизу такой же всегда пустой двор, забор, заржавевшее железо детской площадки.

Редко-редко, раз или два в год удавалось увидеть во дворе соседа, живущего в доме напротив. Тот выходил на прогулку со своим механическим псом, совсем старым, со шкурой, протертой на боку до металлической основы. Эти двое медленно исчезали в арке дома, уходили в наружный мир.

Гвидон выбросил трубку в форточку. Она была треснутой, и не было смысла ее беречь, у Гвидона оставалось еще много таких. Всегда выбрасывал мусор туда… внизу под окном стоял брошенный древний автомобиль «Москвич», наверное, на его крыше накопилась за долгие годы солидная куча мусора, продукты его жизнедеятельности. Об этом Гвидон мог только догадываться, он долго не выходил из дома. Тринадцать лет. Мир находился в другом месте, внутри интернета.

— Выигравшим в игре с судьбой, — послышался в комнате чей-то громкий, необыкновенно вкрадчивый голос. Компьютер. В воздухе появилась и поплыла голографическая надпись.

ТОЛЬКО ДЛЯ САМЫХ УДАЧЛИВЫХ ИГРОКОВ ЭТО ЛУЧШИЙ ГОНОРАР ЗА ВАШИ ПОБЕДЫ ОТ СТА ВЫИГРАВШИХ ФИШЕК ПОБЕДИТЕЛЯМ В КВЕСТЕ

Очередная реклама. Наконец этот рекламный слоган закончился, и эти слова замерли в воздухе. Над компьютером появилось и повисло изображение — голографическая девушка, она с блаженной улыбкой смотрела вверх, а вот раскинула руки. На нее посыпались разноцветные фишки казино… медленный дождь из фишек.

В мире, в котором жил Гвидон, не существовало денег, тут возникла своя система ценностей. Гигантский сложный институт пари, великий тотализатор. Здесь ставилось, выигрывалось и проигрывалось все, о великих выигрышах помнили, писали. Реальная жизнь происходила, двигалась только у них, у игроков. Он, Гвидон, тоже игрок. Он Выигрывающий. Эта квартира, как и все в ней — тоже трофей, ее он выиграл в виртуальных битвах.

— Реклама новых продуктов, — опять возникло в воздухе. — Полуфабрикаты мясосодержащие, категория «В». Мука из плодов секвойи. Только для очень удачливых игроков.

Потом сверху стали спускаться и исчезать какие-то голографические бурые куски.

ЛУЧШИЙ ПРИЗ! КАЛМЫЦКИЙ ЧАЙ!!!!!! ИГРАЙ! ИГРАЙ! ПАРИ! ПАРИ !

— Да понял я, — проворчал Гвидон. — Ну, давай мясосодержащие, еще чай давай. И желудевое пиво на все, что сегодня выиграл. Отмечу победу над Какашем и сегодняшнюю, и будущую.

На мониторе мелькнула надпись: «Заказ принят». Рекламный ролик исчез. Гвидон замер, глядя на этот монитор — единственное окно его самообеспечения и общения.

Обнаружилось, что пришло письмо. Чего-то писала Дина, знакомая по интернету бельевая модель. Оказалось, она оставила только одно слово: «Привет».

Вот бы похвастаться ей. Пусть знает, что я занят не просто стрелялками на медиавойнушках, как выражаются всякие мелкие геймеры. Одержал ряд блестящих побед, вот-вот стану богоподобным. Даже неизвестно, что это такое. До сих пор никто и ничего не знает об этом уровне, о его возможностях… так высоко пока не поднимался никто.

Задумался — какой текст набрать ей… пальцы повисли над клавиатурой. Отвлекла, зашумевшая в туалете вода — автоматическое мытье унитаза. Потом послышалось гудение, механический лязг… в этом жилье это происходило в одно и то же время, секунда в секунду. Просыпалась существующая здесь, специальная механическая часть, предназначенная для того, чтобы обеспечивать все потребности, обитающего в этой человеческой раковине, жильца. Электроника и автоматика сохраняла тут научно обоснованное, точно просчитанное благополучие его, Гвидона. Шел уход за ним, как писали о таком в блогосфере, — тушкосервис.

Послышалось, как в ванной включился душ, но, так и не дождавшись Гвидона, умолк. По полу поползли тени, маленькие автоматические пылесосы. Каждый, зашевелившийся здесь, предмет когда-то был выигран Гвидоном, стал гонораром за победы в геймерских битвах, и у Какаша тоже. Гвидон помнил историю каждого, все вокруг было трофейным.

С потолка стали медленно спускаться гимнастические кольца, повисли, качаясь… потом — брусья. Электронный дух дома упорно предлагал чужой образ жизни, он почему-то по привычке, по введенной когда-то программе думал, что хозяин здесь ведет здоровый образ жизни. Не заметил, что тот поменялся, и что Гвидон ни разу не прикоснулся к этому тренажеру. Это считалось жизнью, происходило много лет, не меняясь, и было запрограммировано еще до появления здесь Гвидона.

Гвидон опять замер над компьютером, единственным здесь окном в мир успеха, средством для обеспечения этой жизни.

«Все же надо написать Дине… О чем?»

В ноги ткнулся автоматический пылесборник, настойчиво лез вперед. Вокруг сновал сонм озабоченных домашних роботов. Крохотный минианализатор кружился, летал вокруг головы, пытался кольнуть и взять кровь на анализ. Гвидон, матерясь, отмахнулся от него. Проходивший сзади механический дворецкий ткнул в спину Гвидона жестким пальцем, напоминал, что тому пора вымыться. Разговаривать этот дворецкий не умел, но его речь появлялась в виде голографических надписей. Эти слова возникали в воздухе, тянулись, сильно перемеженные матом. Этот стиль выбрал прежний хозяин квартиры, и Гвидон никак не мог уничтожить эту программу. Пластмассовый болван тоже не замечал, что его владелец сменился.

Гвидон все-таки написал Дине что-то, но та почему-то не отзывалась. Спать не хотелось.

«Может, действительно, вымыться? Давно не приходилось».

В ванной стала шуметь, завыла стальная механическая фитобочка, особое моечное устройство из нержавеющей стали, при этом сильно проржавевшее. Она стояла в ванной комнатке на маленьком постаменте, тряслась и гудела, из нее вылезала мыльная пена, били струи пара. Гвидон самоотверженно влез туда и теперь терпеливо стоял. Вокруг него гремело, в мыльной воде крутились щетки, терли его тело с неистовой силой.

Высунув голову из клокочущей воды, Гвидон вспоминал: когда-то он уже обещал Дине, что он выиграет свой последний бой с люзорами. С замком дело уже почти на мази.

«Когда добьюсь высшего аккаунта, — думал он, — мы вдвоем поедем на самые на райские острова. У бога, наверняка, возможности неограниченные. На Гавайи или Карибское море, в самые душные страны. Выберем какой-нибудь маленький атолл, какое-нибудь Майами. Предадимся страсти среди чебурашек, шапокляков и прочих мелких тропических народов».

Скоро напишу Дине: я теперь, типа, твой спонсор. Толстосумец я теперь. Кажется, раньше существовало такое королевство, где король почему-то именовался папой, первым перед богом».

Бочка громче завыла и затряслась — значит, акт мытья заканчивается. В бочку хлынула холодная чистая вода, и он всей кожей ощутил это.

Гвидон голый, горячий после яростного мытья вошел в комнату. Испуская пар, остановился посреди нее, задумался, напевая старую песню:

«Выйти в папы римские, а в мамы взять, естественно, тебя...»

От Дины пришло еще одно письмо. Опять единственное слово «Привет», зато появился ролик.

Она едет на какой-то непонятной дороге и почему-то на маленькой коляске, ее везет лошадь. Вдали видны горы. Поет на незнакомом языке таким сильным мощным голосом. Где это она? Сейчас лето? Такое свежее и живое лицо, сильно румяное, немного близко поставленные глаза. Очень густые волосы, цвета темного меда, непонятная сложная прическа. Оказывается, Дина и певица, еще поет?

Гвидон остановился возле компьютера.

— Ты пишешь, что я Ремба? — Появились его слова на мониторе. — Нет, я не Ремба, я великий воин в своем славном ордене. Так много достигнуто, сейчас сокрушу окончательно противоположный орден — люзоров, стряхну их, как соплю с пальца...

Его слова прервала реклама. Потом опять появился игровой сайт, снова крепость люзоров. Гвидон видел треснутые, с трудом стоящие на своем месте, стены осажденных. Те также медленно, с безнадежной усталостью двигались по ним, продолжали нести камни, бревна. На всех лицах одно: отчаяние и остатки надежды. Там еще каким-то чудом надеются уцелеть.

Гвидон надевал голубую нижнюю рубашку, потом штаны, кажется, когда-то такое белье называлось егерским.

«А может их, люзоров, быстренько раздавить прямо сейчас? — Пришла мысль. — Закончится еще одно великое пари, пусть все видят последнее творение меня, великого геймера!»

Гвидон торопливо надел шлем, сел в кресло. На ощупь нашел что-то на клавиатуре, нажал.

* * *

Он опять стоял на склоне холма. Невдалеке — Эйзенебер, сейчас в латах и с опущенным забралом. Снова, как всегда, сумрачное лето, бегущие по земле тени невидимых облаков. Развевающиеся флаги — вдалеке, над замком, в мире, где не бывает ветра. Там, над ним поднимающиеся столбы, не имеющего запаха, дыма.

Эйзенебер теперь засовывал в щель забрала семечки и выплевывал оттуда шелуху. Потом повернулся к Гвидону.

— Рад видеть тебя, Великий магистр! — Голос маршала звучал в шлеме гулко, как в железной бочке. — Приветствую! — Ударил по плечу Гвидона так, что лязгнули его латы.

Гвидон показал биноклем в сторону замка, на толпящихся перед его воротами врагов:

— Де Какаш не достоин прощения. Прощать — значит медленно умирать. Путь сильного человека не допускает прощения.

— Сегодня окончательно закончится сражение двух титанов, — прозвучал голос Эйзенебера.

Над чужим замком в воздухе повисли слова:

NESCIO QUID MAJUS NASCITUR ILIADE

— Рождается нечто более великое, чем Илиада, — глухо перевел Эйзенебер.

Там впереди раздавались непонятные сигналы рогов, появлялись из ворот и строились люзоры, с копьями, алебардами, в общем, со всякой ерундой. Формировалось жидкое каре. Конных воинов среди них не было видно.

Перед ними метался Какаш, теперь с головой, тряс кулаком, убеждал. Вот провернулся к алераторам, грозил им уже двумя кулаками. Невдалеке заржал, узнавший Гвидона, конь стало слышно, как он стучит копытами, торопливо скачет сюда. В руках у Эйзенебера появилась огромная каменная палица. Слышно как за спиной начинало двигаться, гремело войско, братья-алераторы. Выходили из-за холма, на вытоптанное поле, выстраивался ряд тяжеловооруженных рыцарей, за ними — фаланга из сержантов, всадники, пешие. Медленно сжимался ударный кулак.

Будущее было понятно: братьям-воинам теперь нужно завершить только одно — исполнить ту программу, которую заранее ввел Гвидон.

Он сел на коня, ему протянули огромное тяжелое копье. Опять замер, глядя вперед. Вдруг показалось, что все идет как-то не так. Люзоры перед замком рассыпались и показывали куда-то вперед, в сторону леса. Они будто забыли о противнике. Послышался странный звук: какой-то громкий и гулкий железный скрежет, будто двигался по рельсам поезд. Потом Гвидон увидел: над деревьями появились странные шары. А вот стало заметно, что они вращаются, крутятся, на них блеснули линзы — инфракрасные глаза.

Гвидон не сразу понял, что это никакие не шары — это огромные нечеловеческие головы, вот они стали медленно подниматься. Над лесом появились роботы, огромные боевые машины.

Тускло блестела их броня. У каждого робота несколько рук, каждая заканчивалась гроздью чего-то стреляющего: стволами, какими-то ракетами. Неуязвимая, сверхмощная сила.

«Это что?! Какаш ввел их сюда из другой игры? Такое возможно? Как-то сумел? Ошеломляюще нечестный прием!»

Строй рыцарей и пехоты, невдалеке от Гвидона, рассыпался. Алераторы, увидев нового врага, смешались и сейчас толпой скакали и бежали к лесу. Слишком хорошо знали, что делать и сейчас точно выполняли свою программу… с радостью торопились погибнуть. Если бы сейчас их остановить! Вернуть хоть часть из них назад, отступить… Но ничего уже не изменить.

— Ziegenkase! — Послышалось рядом. Это произнес какое-то непонятное ругательство маршал Эйзенебер. Он взмахнул палицей, его конь рванул вперед. За ним, сам по себе — конь Гвидона.

Лес зашевелился… роботы теперь двигались навстречу, как солому, ломая деревья. Земля тряслась от их шагов. На скаку рыцари построились в неровную цепь, Гвидон как-то оказался среди них, опустил бессмысленное сейчас копье.

Было видно, как на холме появилось единственная в ордене алераторов огромная штурмовая деревянная башня, она имела здесь собственное имя «Подобный слону». Сейчас неистово медленно спускалась по склону, все ее люки были распахнуты, вот из одного из них вылетело гигантское каменное ядро.

В поле нестройно звучало одно слово «Босеан!» Над головами скачущих рыцарей в сторону роботов летели камни и огромные каменные стрелы. Били, стоящие невдалеке, катапульты, требюше и сифонофоры. За башней медленно шевелилось, двигалось огромное стадо волов. Среди них суетились солдаты и пажи. Одно каменное ядро из катапульты ударило в грудь роботу, разлетелось. Тот пошатнулся, остановился, из всех его щелей шел дым. Внезапно роботы ударили залпом прямо по ним, всем, что у них было. Их руки скрылись в облаках пламени.

Гвидон видел, как большие пули летят прямо на него, мелькают среди рыцарей, бьют в их нелепые латы из болотного железа. Он скакал и скакал, теперь весь забрызганный кровью. А сейчас увидел, как Эйзереберу снесло ракетой голову, рядом теперь мчался безголовый железный памятник, залитый алой, блещущей на солнце, кровью. Потом конь Эйзеребера резко остановился, встал на дыбы — перед ним из леса вышел робот. Труп свалился.

Все заканчивалось необыкновенно быстро. Кажется, из рыцарей в живых остался только он, Гвидон. На поле кучами лежали дымящиеся убитые.

Вокруг Гвидона теперь горели деревья. Сейчас он двигался сквозь неощутимый здесь огонь, видел, как обугливается, чернеет и исчезает плоть — его и коня. Перед ним, среди горящих деревьев летело раскаленное острие его копья. Вокруг гигантских роботов, как железные муравьи, сновали сержанты. Били копьями и мечами по железным ногам, а потом исчезали в огне, превращаясь в обугленные трупы, а затем в ничто. Подобный слону сейчас горел высоким, поднимающимся в небо, пламенем, но из него все еще вылетали камни и стрелы.

Робот, убивший маршала, почему-то остановился на краю горящего леса. Гигантский, шестирукий, его туловище со скрежетом вращалось, пули летели во все стороны, но почему-то выше головы Гвидона. Казалось, что этот робот окружен тенью — так густо летели гильзы. Видно, что одна рука робота неестественно вывернута, в плече торчит каменная стрела, окуляры на голове разбиты, там блестели осколки — возможно, что он ослеп. Тяжелая литая плита на животе наполовину сорвалась, висела на нескольких оставшихся болтах. В глубине вспыхивали голубым сиянием разорванные провода. Гвидон на скаку ударил туда копьем… достал меч, бил и бил внутрь чудовища. Вот робот занес над собой кулак, и настала темнота.

* * *

Он опять возник в реальности, отвалился от компьютера, весь мокрый, в поту.

— Все! — Из иного пространства перенеслось ощущение гигантской беды. Исчезло электричество, в квартире стало заметно темнее, горел только монитор, но вот погас и он. Сейчас Гвидон бессмысленно сидел в сумерках в оцепенении. Теперь бесполезно о чем-то думать, средств для спасения не осталось никаких. Он проиграл все. В квартире наступал холод, вместе с ним возникало осознавание — он теперь отрезан от мира. Все вокруг забыли о нем, проигравшем. Он вдруг — никто. До сих пор можно было непринужденно брать все, что ему нужно у побежденных, теперь проигравший — он.

За окном тоже темнело, скоро — вечер. Теперь никто не собирается освещать мир для него. Вдобавок, напротив окна остановился и заслонил его механический дворецкий, точнее, его труп. Мертвые механизмы темнели, валялись повсюду.

Внезапно что-то запищало, в кармане ожил айфон. Ну да, пока еще существовал мобильный трафик, еще осталось что-то живое из электроники. Опять послышалась песня Дины, снова ее ролик, она на своей непонятной коляске. Пришла внезапная мысль, Гвидон вдруг понял, что Дина гораздо важнее для него, чем он до сих пор думал.

«А что, если встретиться с ней реально, прямо-таки в действительности. Сверхдерзкий шаг! Взять и просто ногами выйти отсюда, из дома», — До сих пор не возникало такой необходимости, идти куда-то, и эта мысль сначала показалась ему дикой. Однако ясно — жизнь теперь изменилась, надо приспосабливаться к ней.

Смотреть на темный монитор стало нелепо.

«Она писала, что проживает в том длинном доме, где большое фотоателье. А что? Подойду в ее двор, поспрашиваю, где она живет. Ее, конечно, все знают».

Он помнил это фотоателье. Все заведения в городе закрывались, менялись, но почему-то оно всегда оставалось неизменным, неизбежно стояло на прежнем месте.

«Сколько до него? Метров пятьсот или немного больше? Наверное, можно дойти пешком… Цветков принести?» — Подумал, глядя на стоящую на подоконнике высокую розовую герань. До сих пор ее тщательно поливал каждое утро механический дворецкий.

Набрал в айфоне:

«Не знаю, когда настанет Новый год, но решил сделать неожиданный сюрприз. Скоро к тебе явится Дед Мороз с мешком подарков».

«Может она со смехом объяснит мне, что ничего особенного не случилось… что существуют некие социальные органы, которые вдруг взволнуются, узнав о моем существовании, кинутся мне помогать?»

Гвидон остановился посреди комнаты, понял, что надо найти одежду, в которой можно выйти.

«Хорошо бы появиться в пальто с капроновой розой на груди».

Оказалось, что в подлинной реальности никакой одежды не осталось, старая, полудетская теперь совсем мала. Гвидон подносил тряпки к окну, рассматривал, отбрасывал. Выяснилось, что он потолстел в некоторых местах. На ногах только тапочки, другой обуви не имелось.

— Ничего, дойду и так, — пробормотал он, взяв наволочку из-под подушки, разжалованную в мешок. Кинул туда пакет бататовых чипсов, банку консервированных улиток. Эту банку он получил за последнюю победу — это когда срубил голову Какашу. Еще достал из глубины шкафа бережно хранимую бутыль древнего-древнего ирландского виски. По ее стершейся этикетке мало, что возможно понять, но еще видно: крепость 68,5%, срок изготовления, кажется, 2018 год.

Надел кепку — единственный предмет одежды, который теперь мог пригодиться. Та много лет висела на вешалке в коридоре рядом с дверью и вот — сейчас нужна для выхода в свет. На прощание выдернул герань из горшка вместе с корнем, тоже сунул в наволочку.

* * *

Первое, что он ощутил, когда открыл дверь подъезда — необычайно свежий воздух. Как он отвык от него! И как давно не появлялся в своем глухом дворе-колодце. Тут светлее, чем в комнате и ощутимо прохладнее. Пустые стены вокруг. Слепые окна. Трансформаторная будка. С одной стороны — забор, за ней музыкальная школа. Судя по неосвещенным темным окнам, она сегодня не работала. Никакого «Москвича» во дворе не оказалось и ожидаемой кучи мусора тоже. Даже выброшенной Гвидоном трубки почему-то не видно.

Гвидон постоял, глядя на небо, потом двинулся через арку дома на улицу. Сейчас он увидит прежнее, вернется в прежний быт: уличный свет, витрины, рекламу, мелькающие мимо, машины, включится в поток бредущих куда-то прохожих.

Вышел и остановился, ошеломленный. Город исчез. Путь Гвидону преграждали выросшие здесь мусорные деревья, клен, что-то еще. Все дико заросло, невозможно вспомнить, что тут находилось раньше.

Никакой дороги, уличных фонарей, никаких прохожих. Он стоял один, слушал мощный неровный шум листвы на ветру и одинокий недовольный крик вороны. Она обыденно возмущалась чему-то своему, будничному. Дома напротив будто отодвинулись, далекие, темные, пустые. Домашние тапочки погрузились в грязь.

Гвидон двинулся вперед и сразу оказался на крутом обрыве. Вроде, ничего подобного в городе не существовало. Скользя по неожиданному спуску, по грязи и хватаясь за ветки — вниз. Остановился, зацепившись за дерево… только потом понял, что это бетонный столб. Рядом — маленькое круглое болото, вероятно, возникшее из канализационного люка. Напротив лежал дочерна проржавевший пустой мусорный бак. Над головой висела табличка, на ней кто-то и куда-то неторопливо шел, рядом с ним под слоем ржавчины вроде бы виден велосипед.

Проламывался сквозь ветки, вдоль толстой проволоки… как понял потом — это троллейбусные провода. Почва под ногами становилась все более влажной, он все глубже погружался в воду ногами. Слышались вечерние трели лягушек, наверное, в городе образовалось болото, скорее всего, на территории очистной базы. Все отчетливее проявлялся запах, пахло чем-то мерзким, химическим, разложившимся до невероятной степени.

Оказавшийся неизвестно где, среди высокой колючей травы Гвидон услышал чьи-то голоса, крики, а потом неожиданный смех. Может все это мерещится? Через некоторое время эти голоса смолкли, и Гвидон просто шел наугад, пытаясь найти ногами пустое место. Непонятно, неужели он до сих пор не потерял тапочки? Это невозможно понять — сильно озябшие ноги их совсем не ощущали. Дорога, незаметно ставшая твердой, поднималась, а вот превратилась в ступени, идущие куда-то наверх. Оказывается, он нашел памятник, очень хорошо знакомый… обнаружилось, Гвидон почти не отошел от своего дома. От этого памятника сохранился только постамент и на нем — следы совсем недавнего костра, еще тлело несколько углей.

«А это что?»

Так неожиданно среди темных домов и деревьев вспыхнул свет. Это светофоры… целая вереница желтых кругов, уходящих вдаль. Теперь Гвидон мысленно увидел прежнюю улицу.

«Одна троллейбусная остановка до Дины? — Торопливо спустившись по мраморным ступеням, быстро пошел, а потом побежал по остаткам асфальта — Где же тут живые дома?»

Также неожиданно этот внезапный желтый свет погас, светофоры исчезли. Почти стемнело. Только небо еще оставалось темно-синим, по нему бежали сиреневые облака. Может залезть на верхний этаж какого-то дома и рассмотреть окрестности? Однако ближайший дом почему-то оказался в небольшом овраге, его окружало озерцо грязи, почти как ров вокруг замка люзоров.

Гвидон остановился перед этим препятствием, он, кажется, узнавал облик этого дома. Нижний этаж тут когда-то создали под какие-то учреждения, небольшие магазины, над бетонным козырьком сохранились остатки вывесок. Вот большая буква Ф, за разбитой витриной в сумерках еще заметен, как-то сохранившийся, большой фотопортрет очень тщательно причесанного молодого человека. Где он теперь? Этот портрет Гвидон видел с детства. Эта фотомастерская существовала тут всегда, вечно, и в этом доме якобы жила Дина.

Забросив мешок с ненужными теперь подарками за спину, Гвидон двинулся наугад по каким-то непонятным тропинкам. Скоро стало понятно, что никуда они его не приведут, но Гвидон упорно шел и шел вперед. Ничего остального не оставалось, и вдруг он остановился, ошеломленный. Его сердце едва не пропустило удар — из зарослей на него глядела огромная черная голова. Через полсекунды Гвидон понял, что это памятник… очередной, знакомый, поставленный местному просветителю. Значит, все это бывший сквер перед большой библиотекой.

Стало совсем холодно, тапочки он потерял. Сел на постамент, у ног каменного гиганта, достал бутылку виски.

«Далеко я зашел. Вместо Дины, конечно, надо мной прикалывался какой-то мужик, толстый и лысый. Хихикал, когда читал мои признания».

Сделал глоток обжигающе крепкой жидкости. За пазухой под егерской рубашкой прозвучал звонок айфона. Снова Дина, послышалась ее песня. В очередной раз она на этой коляске, правит своим гужевым транспортом. Гвидон прервал ее ролик, ввел в поисковике строку из одной ее песни.

«Я люблю свистеть». Как это переводится? I love to whistle ».

И так внезапно возникло:

Текст песни Deanna Durbin — I love to w-le Lyrics/ Song lyrics, перевод…

Первый бал First love Дина Дурбин 1939 год

Deanna Durbin Give me a little kiss… Там, в 1936 году молодую певицу заметили голливудские продюссоры…

И еще, и еще.

Дина Дурбин, биография и семья. Легенда мирового кино… настоящее имя… рождение 4 декабря 1921 года, Виннипег, Канада. Умерла примерно 20 апреля 2013 года в Нойфель-ле-Шато… Великие актрисы… Кинодивы 30-50 годов… Дина Дурбин и… В начале 21 века умерла Дин… звезда золотого века Голливуда. 1мая 1013 года стало известно о смерти звезды Голливуда 1930ых… В сообщении о смерти кинозвезды было указано...

В сумерках еще виден памятник, тот равнодушно смотрел перед собой, в темноту. Шум листвы стал лесным, ночным. Вместе с ним слышалось пение этой Дины Дурбин, ее слова с сильным акцентом.

«Две гитары за стеной жалобно заныли...»

Где-то кружился мотоцикл, вот промчался совсем рядом, его фара на мгновение осветила бывший сквер. Потом его свет и звук стали медленно исчезать в темноте. Гвидон отбросил бутылку, двинулся по остаткам дороги вслед за ними, ощущая босыми ногами обжигающе холодную грязь. Айфон еще пел:

«Эй, ямщик, гони-ка к «Яру». Лошадей, брат, не жалей!..»

Задние огни мотоцикла еще мелькали впереди, но потом пропали, однако где-то там мерцал костер, далеко-далеко. Теперь нужно одно… дойти до него… интересно, как там встретят?

«Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!..»

Дух памятника, наверное, сильно удивляется, что кто-то вспомнил о нем… Оставил ему цветы и даже дары, консервы, недопитую бутылку виски и что-то там еще.

Дальний огонь медленно-медленно приближался и вот стал костром: горящей большой катушкой из-под кабеля. Его окружали какие-то ящики и автомобильные сиденья, рядом — давно скончавшийся, недействующий и вросший в землю автобус. Никого вокруг не видно.

Гвидон, с трудом ощущая свои ноги, приблизился к огню, к ящику, накрытому газетой, на нем чернели печеные картофелины. Разломил одну, медленно жевал оранжевую сердцевину. Последние лучи закатного солнца освещали черный дом напротив, они насквозь проникли сквозь окна художественной студии на верхнем этаже, окруженной длинным балконом. Если отойти немного в сторону, станет виден барельеф на стене. Голубь, маска актера и еще что-то бурое — кажется, палитра. Его собственный дом.

Бросил на ящик, прилипшую от холодного пота, кепку. Опять вперед, на онемевших ногах. Возвращался теперь с другой стороны и остановился перед проходом между домами, тот намертво зарос чащей деревьев и кустов. Зато обнаружилось, что можно пройти прямо сквозь дом — все открыто, двери, окна… В бывшей аптеке на первом этаже заметен свет из приоткрытой задней двери.

Сквозь эту аптеку, держась за стены, еще за что-то непонятное. В глухом дворе дома стало совсем темно. Он шел, кружил по нему, раздвинув руки. А вот за его спиной одна из дверей так неожиданно звякнула и раскрылась. За ней горел знакомый электрический свет. Наконец он, его подъезд.

И вот она, эта дверь закрылась за его спиной — исчез мир, похожий на сон.

* * *

«Два, три...» — Гвидон разбивал яйца над консервной банкой, нагревавшейся на газовой плите.

«Совсем непонятно где и какие курицы их снесли».

Каждое утро готовил большую яичницу и растягивал ее на целый день. Последний сегодняшний вариант этой яичницы получился совсем небольшим. Еда завершалась. В холодильнике сохранилось только что-то условно съедобное. Уксус, лавровый лист, полбанки томатной пасты, еще немного сахара.

Может, еще возможно торговать раками? Гвидону вспомнилось, как некогда он обнаружил раков в реке на краю города. Холодная зыбкая грязь на дне, неожиданная и радостная боль, когда руку хватает рак.

«Где она теперь, эта река?»

Еще с полмесяца очень скромной жизни, а дальше мрак. Он просто погибнет и засохнет тут как муха, попавшая между оконных рам. Холод и голод, настоящие, невиртуальные, и она… эта смерть уже понемногу начинается. Сейчас Гвидон похож на человека на необитаемом острове. Теперь о нем может вспомнить только одно лицо — его враг, де Какаш, теперь бог. При мысли о нем, Гвидон жалобно выругался матом. Есть только один шанс — вдруг Какашу придет в голову вытащить его… шанс этот единственный, других нет, но он совсем ненадежный.

«Но как Какаш сможет сообщить о том, что он решил, о своем капризе? — подумал Гвидон. — Сейчас выключился даже айфон. Хотя он теперь бог — это высший уровень. Наверное, ему возможно вообще все. Только непонятно, о чем он сейчас думает. Вероятно, неистово развлекается, а обо мне, конечно, с облегчением забыл».

С трудом ухватил горячую банку тряпкой.

«Ничего, — решил он, поставив ее на стол, на его еще лакированную поверхность. — Пойдет и так. Все равно всю мебель выбросят после моей смерти».

После еды он просто лежал. Непонятно хотел заснуть или нет, не знал день сейчас или ночь.

* * *

«Как нелепо надеяться на милость Какаша, но при этом на что еще?» — Об этом Гвидон подумал сразу, когда проснулся. Оказывается, он все-таки заснул.

«Цыпленки тоже хочут жить… Паспорта нет — ступай в тюрьму. Где хоть она, тюрьма? — Он думал об этом, глядя на лист бумаги, наклеенный на окно. Потом понял, что он наклеен снаружи. — Второй этаж — понятно, что богу доступно и это».

Встал и двинулся к нему, уже угадывая почерк, такой знакомый. Гвидон так хорошо изучил и его, и еще много чего за долгие годы борьбы с де Какашем:

«Умоблещущему Гвидону! Ну, ты купился, как камбала на Привозе. Думаю, как плохо быть тобой и знаю, что ты собрался на тропический остров. Я сейчас могу осуществить даже такое...»

Листок сорвался и упал, исчез.

Июль2018 г

(Повесть размещена не полностью)