Дорога в небо

Афоню разбудил звонок в дверь. Включив свет, старик, кряхтя, поплелся в коридор и удивленно замер: за порогом стоял Митрофан, его самый верный и преданный друг. Волосы, еще вчера без единой сединки, были белы, словно снег. На ссохшихся плечах болтался наспех накинутый халат — даже пуговицы спутал, что для педанта-ученого нетипично. Глаза, не видавшие прежде очков, близоруко щурились. Афоня кивнул в сторону кухни. От изумления не находил слов и лишь усевшись за стол с трудом выдавил:

— Что с тобой случилось, дружище?

— Времени у меня мало. Поэтому прошу, выслушай и не перебивай:

Родился я около пятисот лет назад. Точное время и место не имеют значения, как и большая часть моей биографии. Скажу лишь, что женат был на науке, дышал ей, но так до тридцати лет и остался в подмастерьях у невероятно умного и талантливого ученого. И все было прекрасно до того дня, как изобрел мастер эликсир, останавливающий старение!

Но ликовал не долго: и испытывать эликсир не стал. Взбрело ему в голову, что такое средство нарушит баланс в природе, принесет оно лишь беды и, — вот ересь, — создатели наши нам этого не простят — проклянут. Все мои увещевания, что нет никаких создателей и можно лишь самим снадобье выпить, не нарушая никаких балансов, на него не повлияли. Приказал он эликсир уничтожить.

Не смог я… Не сдержался. Выкрал снадобье, а вместо него в колбу другой раствор налил. Собрал вещи и бежал, что б в глаза учителю глядеть не пришлось. Много лет не решался испробовать чудо-эликсир. Боялся до дрожи в коленях. Но подступающая старость решила все за меня: выпил всю колбочку, залпом и перестал стареть.

Но учитель оказался прав: жил год за годом, столетие за столетием, да всегда один. Не стало в моей жизни целей, дружбы и любви. Так как все, кого любил и ценил, умирали и я вновь оставался один. Стал я молить о смерти. И потерял уже, было надежду, как появились сны…

Снилась мне дорога, ведущая в небо. Дорога искупления. Тогда я понял, что ОНИ простили меня. И потому пришел к тебе. Моему последнему другу. Проститься и сказать: ОНИ — те, что там, наверху — есть!

Митрофан замолчал, с грустью глядя на оцепеневшего друга. Затем подошел к нему и, склонившись, обнял. Афоня неуверенно обнял друга в ответ и сжал набухшие от слез веки. Да, он чувствовал удивление, даже шок, и хоть это могло показаться странным, ни капли не сомневался в правдивости услышанной истории. И от того на душе его поселилась грусть.

Когда старик открыл глаза, то друга рядом уже не было.