Последняя страсть

— Гони-гони, Степан! Не сдерживай! Дай ветру, дружище! — кричал извозчику купец первой гильдии Сергей Никодимович Полуяров. — Не дай барыне истосковаться! Бррр! — Полуяров распахнул полы своей соболиной шубы и, словно медведь, всем

своим громадным весом навалился на дамочку и попытался ее облобызать.

Дамочка повернула голову в сторону и отстранилась от купца, и он не поцеловал красотку, а только больно своей бородищей исцарапал ей румяную щечку.

— Серж, ну прекрати! — сказала она. — Ты измучил меня! Я устала и у меня кружится голова.

Звали дамочку Софья Андреевна Полонская. Она вдовствовала, и ей еще не исполнилось и тридцати лет. Природа наградила Софью Андреевну удивительной женской красотой: тонкими чертами лица, мраморной белой кожей, фигурой богини и густыми облаками каштановых волос; голос же ее звучал, словно серебреный колокольчик, звонко и нежно, но иногда, особенно когда она злилась на кого-нибудь или на что-нибудь, то ее голос становился строгим и твердым и от его былой нежности не оставалось и следа. Люди то ли от зависти, то ли от людского невежества шептались о бесчисленных ее романах, а ее романы — ах, были мимолетны и свободны, от которых Софья Андреевна быстро уставала и уходила в легкое душевное смятение. В ее больших и красивых зелёных глазах опытный и знающий человек мог бы легко уловить некую досаду и безразличие ко всему, что ее окружало.

Людям Полонская давно уже не верила, а к мужчинам, которые вились вокруг, словно пчелы над цветком, относилась, как само собой разумеющемуся факту ее существования. Софье, казалось, что жизнь, по крайней мере, лучшая ее часть, уже прожита, поэтому брала эта хрупкая и одинокая женщина только то, что без труда сваливалось ей в бархатные ладони. И эта прогулка с купцом была всего лишь одной из таких маленьких ее шалостей, которую она могла себе позволить, чтобы хоть как-то позабавить себя и не умереть от скуки.

От бесконечной езды по вечернему городу П* лошади устали и, хрипло дыша, струями, точно из паровозных труб, выдыхали густой и белый «пар». Извозчик Степан, чтобы поберечь лошадок, украдкой придерживал их ход.

Но вдруг купец приказал Степану остановиться, сам тяжело слез с саней и, протиснувшись меж гнедых, заорал:

— Иии…го-го! Вот прокачу душеньку с ветерком! Чай полюбит меня Софья Андреевна, — пожалеет!

Лошади фыркали и толкали тучное тело купца. Полуяров поскользнулся и, не удержавшись на ногах, свалился: соболья шапка слетела с его головы и упала под копыта лошадей.

Лицо Степана от страха побелело, и он взмолился:

— Батюшка, царица небесная, не губи! Але чего случится с вами, кто ж за деточками моими приглянет без отца-то… эээ...

Не на шутку встревоженная Полонская, помогла Степану с огромным трудом усадить обратно в сани, обезумевшего от водки, Полуярова. А тот продолжал ругаться и что-то невнятное бормотать себе в бороду. После Софья Андреевна в сани сесть отказалась. Она приказала Степану везти хозяина домой, а сама решила немного пройтись...

Ночь на удивление выдалась не холодной, а легкий морозец лишь слегка пощипывал Софье румяные щечки. Оставляя сапожками узкие полоски в рыхлом снегу, она шла по окраине города и бранила себя за то, что согласилась ехать кататься с Сергеем; а снег, подхватываемый легкими порывами ветра, все кружился в вальсе, кружился и большими хлопьями падал на землю. Полонская смотрела в черноту неба, из которого, неожиданно, появлялись снежинки. Слепя ей глаза, они падали на длинные ее ресницы, а когда касались ее алых губ, то тут же от тепла их таяли, отдавая женщине, свой холод. Софье вспомнился молодой поручик, который весь вечер оказывал ей знаки внимания, и она пожалела, что отказала ему. Так размышляя о том и об этом, незаметно для себя Полонская оказалась перед маленьким и ухоженным домиком. В одном из его окон она увидела слабое мерцание огонька свечи. Софья вспомнила, как когда-то давно, когда она была еще маленькой девочкой — Софушкой, родители отправляли ее в свое имение под Вязьмой. Там, в их родовом поместье, были такие же маленькие и ухоженные домики. Полонская вспомнила, как было тепло и уютно в них зимой. Вспомнила она запах деревянной избы, запах русской печки, в которой, сгорая, потрескивали сухие поленья, и ей так нестерпимо захотелось согреться, что она решилась постучаться в дверь.

Но на стук никто не отозвался. Тогда она еще раз постучала, и за дверью послышались едва различимые шорохи. Софья обрадовалась и представила, как ей будет тепло и уютно, и она, конечно же, не откажется от горячей чашки чая.

Дверь открыл высокий и весь какой-то «темный» мужчина. У хозяина дома были длинные и черные, как у ворона, волосы и такая же черная бородка.

Полонская хоть и удивилась такому странному на вид человеку, но все же не оробела и спросила:

— Здравствуйте. Простите меня за столь поздний визит, но могу ли я погреться у вас? Понимаете,… я случайно оказалась в этих местах и немного заблудилась…

Хозяин не ответил Полонской, а только с ног до головы окинул ее взглядом.

— Я немного согреюсь и уйду, — повторила она.

Но мужчина продолжал молчать и всматриваться в нежданную гостью.

Образовалась неловкая пауза...

— Так вы впустите меня в свой дом или так и будете держать у двери?! — уже слегка раздраженно сказала она и, не дождавшись ответа, без разрешения вошла.

— Прошу прощения, — ответил хозяин. — Я давно не принимаю гостей, тем более в такой поздний час.

— Ну, уж и вы меня простите! Не замерзать же мне на улице из-за того, что вы отвыкли?!

— Да-да, конечно. Входите. Прошу прощения. Вот, пожалуйста, здесь вы сможете согреться, — и хозяин дома указал в сторону небольшой печки.

Полонская грациозно сняла свою бархатную шляпку с небольшой вуалеткой и положила ее на тумбу у двери. Поправив волосы, она подошла к теплу и принялась растирать озябшие пальцы.

— Меня зовут Софья Андреевна Полонская, — повернувшись к хозяину дома вполоборота и протянув руку для поцелуя, представилась она.

Хозяин поклонился в почтении, но к женщине не прикоснулся, а только тихо произнес:

— Федор… Теперь меня так зовут.

Полонская быстро убрала руку и слегка приподняла бровь.

— Вот как? — не скрывая удивления, сказала она. — Я раньше никогда не встречала людей, у которых было другое имя. Это все же как-то странно, не согласитесь?

— Да вы правы, Софья Андреевна. Дело в том, что я ушел из мирской жизни и теперь полностью подчинил свою жизнь Богу. Теперь меня не особенно беспокоит то, что происходит там за стенами моего дома, и все свободное время я провожу в молитвах и в чтении богословных книг. И только они занимают мою душу и сердце.

— Но ведь это так скучно и грустно… Я бы так не смогла… Неужели вам нет дела до того, что происходит там за этой дверью? Не уж-то вам никогда не хотелось пройтись по улицам города и вдохнуть прелесть аромата цветов?

Хозяин не ответил гостье, а только слегка наклонил голову в почтении и сказал:

— Я приготовлю вам чаю. — После чего удалился.

Полонская осталась одна. Она уже немного согрелась и решила осмотреть странное жилище, в котором так неожиданно для себя оказалась. Вся мебель комнаты состояла из стола и стула, а на входе у двери стояла старая тумба, которую теперь украшала ее шляпка; к стенам были прибиты полки, на которых стояла уйма книг, большей частью из которых, были книги духовные. Но были здесь и другие книги, какие-то атласы, географические карты, небольшой сборник стихов А.В. Жуковского. Она взяла его и, наугад открыв страничку, прочла:

…Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый, священный, —

В сердце — как тайну ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать же, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

Не успела она прочесть до конца, как в комнату вошел хозяин. В руках он нес небольшой самовар, из которого вырывался седой и прозрачный пар. Федор поставил самовар на стол и, не проронив не единого слова, оставил Полонскую вновь в одиночестве. В следующий раз он появился совсем скоро. В этот раз в его руках был серебреный поднос, на котором стояла белая чайная чашка и такой же белый в ромашках заварник, а на блюдце лежали рогалики.

— Прошу вас угощайтесь, Софья Андреевна, — сказал Федор и, посмотрев на гостью, попытался на своем лице выразить что-то наподобие улыбки. Затем он снова хотел оставить ее в одиночестве, но Полонская остановила его.

— Ну, все же, ради приличия, не бросайте меня одну! — сказала она то ли в обиде, то ли в некой растерянности. — Я все-таки женщина! Да и не привыкла я ужинать одна.

— Да, конечно, — согласился Федор, — только вот плохой с меня получится собеседник. И разве я могу своим присутствием скрасить вашу трапезу?

— А я посмотрю, — ответила Полонская и улыбнулась. — Расскажите, великодушно прошу вас, немного о себе. Мне жутко интересно немного узнать о моем спасителе. Ведь кто знает, что могло со мной статься, не открыв вы мне дверь и не впустив меня в дом. Время сейчас позднее, да и род людской полон разной нечисти. Мало ли что могло со мной случиться, не будь вы так добры ко мне.

— Как вам угодно, Софья Андреевна. А вот только зря вы на наш, как вы изволили сказать: люд — пеняете. Все мы дети Божьи. И любит Бог нас всех равно. Только вот не все люди живут праведно, и не все поступают по слову божьему.

— Да, — ответила Софья Андреевна скорее из вежливости перед хозяином дома, нежели по убеждению, но вот только мысли у нее были в ту минуту совсем о другом. Она внимательно рассматривала Федора и отметила для себя, что если бы не длинные волосы и борода и если бы не эта черная и ужасная, по ее мнению, одежда, то мужчина, сидевший напротив и говоривший о Боге, мог бы вызвать у нее некую страсть. Этот печальный взгляд, иссиня-голубые глаза, приятный и тихий тембр его голоса — всё завораживающе действовало на Полонскую.

— Ах жаль, — вдруг неожиданно для себя, вслух произнесла Софья.

— Что вам жаль, Софья Андреевна? — спросил Федор.

Полонская не сразу поняла, о чем спросил хозяин дома, но быстро нашлась, что ответить, и только легкий румянец на ее щеках немного выдал ее тайные мысли:

— Жаль, что мы не в силах изменить нашу жизнь. А как хотелось бы все начать сначала…

Федор посмотрел на Полонскую, которая в тот миг в полусумраке комнаты была совершенно обворожительна. Мерцание огня в печи, пробивающееся сквозь щели заслонки, играло колдовскими узорами на ее лице, а ее мраморная кожа олицетворяла лучшие скульптуры античности, но только полной жизни и весеннего цветения. Ее влажные от снега волосы высохли и смешными завитками пристали к ее вискам и шее. Это придавало женщине некую детскость и наивность, но в тоже время, было что-то в ее облике волшебным и замечательным.

То ли от тепла комнаты, то ли от горячего мятного напитка, который она пила, а может быть от внезапно возникших чувств, пробудившихся где-то в глубине ее души, глаза Полонской излучали изумрудный блеск. Закрывая их на мгновение густыми ресницами, она прятала их сияние...

Их разговор продолжался еще долго. Федор, отвыкший от людей и тем более от прекрасной ее половины, много и страстно говорил о вере, о безграничной любви Бога ко всему сущему на земле, о людских пороках, о необходимости покаяния и еще о многом — многом другом.

Полонская, слушая Федора, отметила для себя, что тот в пылу безграничной любви к Богу, мысленно улетал так далеко, что, казалось, нет его рядом, а это всего лишь его смутная тень. Сам же Федор парит высоко в белых облаках небе, а ветер мягко треплет его черную рясу. Но вдруг почему-то ей стало очень жаль себя. Она вспомнила, почему-то, своего безвременно ушедшего мужа. Софья хоть и не любила его, но чувствовала рядом с ним себя защищенной; а когда она осталась одна, то не было кому за нее — такую юную и одинокую, заступиться. Как много пришлось ей увидеть жизненной грязи, сколько раз пытались обидеть ее злые языки, сколько сил пришлось ей приложить, чтобы считались и не видели в ней только слабую и беззащитную женщину. Эти мысли морем хлынули с ее души наружу, и по щекам Софьи хрусталиками покатились слезинки.

— Что с вами? — встревоженно спросил Федор. — Видите, Софья Андреевна, только слезы и печаль я вызываю у женщин.

— Нет-нет! Вы право здесь не причем. Извините меня, молю вас! Это я сама виновата. Ваши слова немного затронули мое сердце, и что-то вспомнилось...

— Нет, это вы меня простите, прошу вас! Если я словом каким, или еще чем, невольно затронул ваши чувства, — сказал очень нежно Федор. — То я сею же секунду готов понести за это любое наказание.

— Нет-нет, что вы? — ответила Полонская и белоснежным платочком вытерла слезу. — Ведь вы правы, что много плохого вокруг. Да и я, признаюсь вам, небезгрешна. — И она вновь залилась слезами.

— Ну, полно вам, дорогая Софья Андреевна, — сказал Федор, и, пытаясь успокоить женщину, взял ее руку в свои ладони. Затем он очень нежно одной рукой коснулся ее щеки и «поймал» набежавшую слезу. Софье было безумно приятно видеть в хозяине не только доброго человека, но и человека, который искренне желает ей помочь и утешить. Как давно Полонской не было так хорошо, как в ту минутку. Своей рукой она остановила его прикосновение и закрыла глаза…

Какие сладкие и теплые были ее темно-вишневые губы. Казалось, что они туго наполнены сочной мякотью и стоит только прикоснуться к ним, как тут же почувствуешь их упоительную сладость. Сколько трепетной страсти и желания в них; сама природа ее губ, казалось, предназначена была только для того, чтобы их ненасытно целовали. Ее влажные от поцелуя губы, слегка приоткрытый рот, ее нежный и пугливый язычок, при нечаянном соприкосновении с которым, кружится голова… Нет! Не может быть! Так восхитительно! Так сладострастно!.. Эта ее мягкая покорность, ее изгибы, ее полузакрытые глаза, ее пряди густых волос, ее покусывание губ от наслаждения, ее милые ямочки внизу спины, ее восхитительные стоны…

Ночь, проведенная с Полонской, это не ночь! Это фейерверк настоящих райских наслаждений! Это встреча с огромным миром ее трепетной души, это соприкосновение со смыслом ее существования. Существования ее, как женщины, которая может так безгранично и самозабвенно любить и так отдаваться мужчине. Эту ночь не забыть никогда! Это тот случай, когда однажды, вскруживший ваш разум аромат, постоянно ищешь и сокрушаешься, когда не находишь. Но стоит только снова уловить его благоухание, закрываешь глаза от упоения и всем телом, всей своей душой, отключая земной разум и отдавая себя в руки блаженству, устремляешься в небесную высь...

Утром она ушла. Мороз окреп и снег, звонко скрипевший под ее сапожками, разносился эхом по округе. Со шляпкой в руках, с блеском томных глаз, с расстегнутой шубкой, — ей было не холодно, Софья подошла к дрожкам. Извозчик — мужик, у которого тулуп был весь в инее, казался неживым. И только клубы дыхания его вперемешку с дымом от папиросы, окутавшие тучное тело серым туманом, говорили о том, что это был живой человек.

— Мне на Ильинку, — обратилась Полонская к извозчику.

— Будь сделано! — ответил мужик и дернул поводья. Лошади трусцой понесли кибитку с Полонской домой…

Федор слышал, как проснулась Софья, он слышал, как она перед уходом нежно поцеловала его в плечо. Даже тогда, когда она оделась, он продолжал делать вид, что спит. Он не знал, что предпринять и как поступить. Он понимал, что произошло что-то ужасное и непоправимое. И как только Полонская закрыла за собой дверь, Федор выскочил из постели и оделся. На миг, остановив свой взгляд на белых простынях, где он провел с Полонской ночь, Федор задернул их покрывалом в надежде хоть как-то стереть воспоминания. Но волшебная ночь снова и снова калейдоскопом пролетела в его голове и Федор, закрыв ладонями лицо, попытался вытряхнуть ее из памяти, но не смог. Затем он бросился на колени перед иконой и стал молиться. Федор обращался к Богу и молил простить его грешную душу, но душа, как будто подсмеиваясь над ним, в ответ рисовала только божественные образы Софьи.

— Да, что же это со мной! — закричал Федор. Даже молитва ему не помогла. Его ладони несли на себе память о женщине. Он вышел на улицу и стал судорожно тереть их снегом. Но все было напрасно: руки замерзли, а память сохранилась. Ему казалось, что он, словно лакмусовая бумага, весь пропитан запахом Полонской. Сняв с себя одежду, Федор принялся обтирать свое тело колким и холодным от утреннего мороза снегом, но и это не помогло ему...

Он понимал, что согрешил, он осознавал, что всё, к чему он так стремился, полетело прахом и нет ему прощения…

Ну, а если вы спросите: — "Что происходит в душе у женщины, когда она влюблена?" На этот вопрос есть только один ответ. Полонская ощущала свободу. Свободу в мыслях, свободу в желаниях — во всем. Полонская была легка, воздушна; она порхала, она обрела смысл существования в этом грешном и сером мире. Да Софья, как и прежде, была весела, говорлива, но это была уже совсем другая Софья. Она была влюблена. Внутренний голос ей говорил о том, что Федор любит ее так же безгранично, как и она его. Да и как могло быть по-другому…

Ах, мужчины-мужчины! Полонская и раньше особенно их не замечала, а теперь и подавно… Все они с их сладкими словеснопениями, сладострастными улыбками и кошачьими глазками не волновали сводное и влюбленное сердце женщины.

Но переживать чувства свои в одиночестве она не желала. Ей хотелось делиться своей радостью со всем миром. Но с кем? Мир ее был ограничен городом, где она жила и мужчинами, которые преклонялись ей и которых она теперь презирала. Ей ничего не оставалось, как только порхать и ждать, порхать и ждать...

Два дня проведенные после встречи с Федором тянулись бесконечно долго. Не было и минуты, чтобы она не думала о любимом, но любимый молчал. Не было вестей, не было ничего…

"Неужели, он забыл меня?" — иногда пролетали мысли в голове у Полонской. И Софья гнала их прочь. «Федор другой, Федор иной! Он не оставит меня после того, что между нами было…».

На третьи сутки, примерно в одиннадцать часов поутру, в комнату к Софье вошла горничная. Но и не прошло и минуты, как с криками и ужасом на лице она выбежала прочь.

— Барыня! Барыня! Батюшки помогите! — кричала нечеловеческим голосом прислуга.

Софья Андреевна Полонская сидела в кресле без чувств. Ее бледное и мраморное лицо было таким же восхитительным и прекрасным, а февральское утреннее солнце своим ярким, но не теплым лучом, каким-то сказочным и непостижимым образом освещало его античную форму. Одна рука ее свисала к полу, а фарфоровые пальчики тянулись к чему то, что лежало на полу.

Это что-то была утренняя газета «НОВОСТЪ». На открытой странице, в черной пугающей рамке небольшими буквами было напечатано:

Вчера 21.02.1878 года, во второй половине дня, обнаружен труп отставного поручика Преображенского полка Александра Семеновича Виноградова, известного в миру как Федор.

По версии полиции, А.С. Виноградов убил себя лично, выстрелив себе в грудь. По факту самоубийства проходит следствие. Ценные и личные вещи покойного не похищены. Лиц знающих, что — либо по факту самоубийства, просят обращаться в 212 участок.