Балконные разговоры

«…если же кто сказал слова добрые и правдивые,

но его не услышали — значит, он и не сказал их»

Одиннадцатого октября я переехал на новую квартиру. Условия на ней были значительно лучше, чем на старой: плата меньше, пространства больше, да ещё и балкон. Как раз первым местом, куда я пошёл после того как разложил вещи, был балкон. Маленький, двум людям поместиться на нём было бы проблематично. Без навеса, из-за этого в осеннюю пору часто бывал залит дождём. Перила совершенно обычные — стальные с вечными разводами. По вечерам я любил опереться на них и молча наблюдать за холодным синим осенним небом, разбавленным у горизонта алыми полосами, за проносящимися по трассе машинами, снующими туда-сюда людьми, за редко посаженными вдоль проезжей части деревьями. Да за чем угодно, что попадалось мне на глаза .

Справа и слева стояли тонкие фанерные перегородки, отделявшие мою часть балкона от остальных. Справа никто не жил; комнату сдавали, но отчего-то спросом она не пользовалась. С теми же, кто жил слева, я встречался часто. Пока снимал эту квартиру, успели смениться двое хозяев. Точнее — хозяин и хозяйка.

Хозяином был Роман. Я познакомился с ним скоро: на следующий день после переезда, когда вышел на балкон без сигарет. Роман предложил мне свои, и у нас завязался разговор.

Сначала, конечно, представились. Перебросились парой дежурных фраз.

— Давно снимаете? — спросил я.

— Вторую неделю, — ответил он, пытаясь прикурить.

Зажигалка у Романа отказывалась работать. Тут и настал мой черёд проявить щедрость и поделиться своим огнём.

— Спасибо, — продолжил он. — Не планирую надолго задерживаться. Хотя условия приличные и всё такое, но как-то не получается у меня здесь. Знаешь, есть места, где всё как по маслу, а сюда переехал и всё. Ступор.

— Ступор?

— Ну да, — ответил он по-простому. — Я скитаюсь туда-сюда. Ищу себя. Тут или там попробую, с людьми обзнакомлюсь, чего-нибудь для себя возьму. Пойдёт дело — хорошо. Не пойдёт — уеду и заново начну.

— А здесь у вас как? Получается?

— Можешь на ты, — Роман сделал долгий затяг перед тем, как продолжить. — На ты… Да, как-то знаешь — не то. Я как со старого места сорвался, всё бросил, так и… Начинать ведь не бросать, согласись.

Я был естественно к такой искренности в субботнее утро не готов. Слишком резкая смена впечатлений после серого потолка и чашки холодного кофе.

— Со мной редко такое бывает, — снова заговорил мой собеседник, — обычно, переезжаю, наводку себе даю, что вот мол — всё, с чистого листа начинаю, старое отбрасываю и всё такое. И работает. Действительно, сажусь и как-то свежо на душе, по-новому на мир смотришь. И работа спорится и вообще… А тут вторую неделю тухну. Ни знакомств новых, ничего.

— А чем вы занимаетесь? — я был смущён тем, как этот человек вёл себя. Мне была в новинку такая открытость и простота.

— Я же сказал — сейчас ничем. А до этого… Чёрт с ним, чем я до этого занимался. Смысл вспоминать, если не далось?

Роман свесился с балкона, выбросил бычок и протянул мне руку.

— До скорого, — сказал он. — Приятно было поговорить. Выходи вечером, если хочешь продолжить.

Я со смущённой улыбкой пожал ему руку и поспешил заверить, что мой вклад в беседу был не так уж и велик, на что Роман ответил усмешкой и повторил приглашение. На этом мы разошлись. Я ушёл в свою комнату и продолжил раскладывать вещи: рассортировал книги — какие раньше прочитать, какие позже, расставил учебники возле кровати, чтобы напоминали о себе, прибрался. Заняло это всё от силы два часа. За окном стоял хмурый полдень, а в комнате — тяжёлое ощущение приближающегося безделья.

Я сел за стол, открыл блокнот и попробовал нарисовать в нём что-нибудь. Но кроме дуг и чёрточек, соединявших между собой эти дуги, ничего не вышло. То волнистая, то кривая, то ещё какая-нибудь изогнутая. Ерунда. Ничего хорошего.

В голове словно вырос какой-то барьер. Бывает такое, когда абсолютно пусто. Как же называется? Слово ещё такое, вроде слышал недавно, на языке вертится…

Ступор!

Одновременно со словом я вспомнил утренний разговор с Романом. Эту внезапно приоткрывшуюся дверь в мир постороннего человека. Я ради интереса попытался нарисовать его лицо. Короткие маслянистые волосы, широкий открытый лоб с глубокими морщинами, тонкий нос, густые брови, тёмные очки, скрывающие глаза, выступающие скулы…

Почему-то нижняя часть лица не выходила — не запомнилось, какие у него губы и подбородок. Зато запомнился его поток сознания. Про скитания, про знакомства, про ступор… Про вечер и приглашение. Кстати! Который час?

За окном уже смеркалось. Я накинул куртку и вышел на балкон.

Там меня уже поджидал Роман. Он сидел, запахнувшись в полосатый халат, на самой обычной табуретке со своей стороны балкона и медленно-медленно выдыхал дым. Завидев меня, он вскочил с места, пожал мне руку и протянул сигарету.

— Ты сходи за стулом что ли. А то вечера тут обычно долгие, — посоветовал он мне.

Я пожал плечами и принёс раскладной стулик. Сел прямо напротив синеватого неба и закурил.

— А ты чем занимаешься? — спросил у меня Роман.

— Я? Я учился. Бросил университет, переехал, работаю и рисую. Знаешь, сделал выбор в пользу того, что мне важнее, — ответил я, внимательно разглядывая исходящую дымом сигарету.

— Что рисуешь?

— Ничего особенного. Тоже пока учусь. Хочу стать художником-оформителем.

— Это хорошо, что хочешь.

«Очень полезное замечание» скользнуло в моей голове. Я почувствовал лёгкую обиду за то, что важная для меня вещь была так холодно воспринята.

Я опрометью взглянул на Романа. Попытался повнимательнее рассмотреть его подбородок и рот. Мне всегда казалось, что у меня фотографическая память. Обычно, лица запоминал влёт, а сейчас не получалось. Его лицо расплывалось перед глазами, не отпечатывалось в памяти. Вдобавок на ум пришла дурацкая мысль, что утром его лицо было другим. Хотя, может, всё дело в освещении…

— Вот я, например, не знаю, чего хочу. Может, ничего не хочу. Вот такая ерундовина, — сказал Роман, не глядя в мою сторону. — Вот такого стойкого желания, как знаешь, в книжках описывают, страсти такой нет. Есть понимание что надо. А что надо — не понятно.

— Вы… Ты утром говорил, что скитаешься, — брякнул я первое, что пришло на ум, лишь бы не молчать.

— Так оттого и скитаюсь. Начинаю одним заниматься, знакомлюсь с людьми по ходу дела. Потом занимаюсь этим в течение некоторого времени. С людьми опять же отношения поддерживаю. Так оно идёт, идёт, и вроде всё хорошо, не жалуешься, а потом — бах! И вот приходит осознание, что дело, то, которым ты занимался, оно совершенно не твоё, а люди, с которыми ты общался, для тебя вообще ничего не значат. Вот не странно ли?

По трассе внизу шумно проехала машина, заглушив мои и без того негромкие мысли.

— Странно, — согласился я на всякий случай, не зная как отнестись к услышанному.

— Вот ты тоже сейчас сюда вышел не просто так. Был бы занят — не вышел бы. Значит, мучаешься. Не рисуется, да? — казалось, Роман усмехается, хотя в потёмках уверенности в мимике собеседника быть не могло. — Говорю — место тут тяжёлое. Стопорит. Я рассказывал уже — вторую неделю здесь и практически ни разу из комнаты не выходил, так чтобы с определённой целью. За сигаретами, за продуктами, по мелочи и домой.

— То есть вы так ни с кем не познакомились?

— Во-первых, ты, а во-вторых, с тобой познакомился. Ну и вид здесь, конечно, шикарный… Вон смотри, там за шоссе пятиэтажки стоят. Вон машина, например, у первого подъезда самой ближней. Видишь?

— Вижу.

— Вот пройдёт минут десять ещё и выйдет из этого подъезда мужчина в спортивной куртке, сядет в машину, включит свет и до конца ночи просидит. Его ещё знаю.

— Ты за ним наблюдал?

— А дальше видишь третий этаж у второй пятиэтажки? — Роман пропустил мой вопрос мимо ушей. — Отсчитай три квартиры слева. Тоже с балконом окно. Оно по ночам вечно горит. Иногда выходят оттуда два счастливых человека и стоят, говорят о чём-то. Их знаю.

Я смутился и нервно хохотнул.

— Сколько у тебя тут знакомых, — съязвил я. — Ты с ними, наверное, по вечерам так дружно общаешься, новостями делишься, куришь вместе, ступор преодолеваешь.

— Ну, то, что они говорят это не мне, не мешает мне их слышать, верно? Они, видишь, говорят не конкретно мне, а кому-то другому. Но в том числе и мне. Понимаешь? Мы с балконов, со скамеек, из окон машин друг с другом общаемся. Такой вот странный способ держать контакт с другими людьми. Может, я понимаю их не дословно, но общую суть улавливаю.

Я снова скептически улыбнулся. Мне казалось, что бессмысленный разговор начал становиться ещё и нелепым.

— Ну и о чём с вами говорит тот машинный затворник?

— Он делится своими проблемами, — пожал плечами Роман, поправляя очки. — С женой ругается, например. Он приходит поздно подвыпивший: на работе устал, чуть расслабился, а она его пилит, что, мол, надоел, детей маленьких будит, зовёт — посмотрите, какой у вас папка свинятина! Он не выдерживает и уходит. Садится в машину, да? И знаешь, как ему хочется завести её и куда-нибудь укатить от этой бабы подальше? И вот он включает свет, заводится и перед тем, как на газ нажать, у всех нас здесь собравшихся спрашивает: стоит оно того? Я ж пьяный, может, и не в жопу, конечно, но прилично. А мы, каждый со своего балкона или ещё откуда, отвечаем: нет, конечно, ты чего? Зачем? Ерунда это всё, брось! Не думай даже! Мы тебя понимаем, останься с нами. И он остаётся. Ему с нами спокойнее. И он тихо, мирно засыпает… А на следующую ночь всё повторяется.

— А если ты всё не так понял? Если всё не так? Вот приходит он домой и не подвыпивший совсем, а трезвый, а там только его и ждут, чтобы во всех грехах обвинить, — сказанное Романом вызвало во мне жуткое раздражение. Злобный азарт начал захватывать меня, развязывая язык. — Родственник, например, у них умирает, и денег на лечение нет. Даже за квартиру платить нечем, с холодного на сухое перебиваются, и дети-остолопы, и она сама нервозная. Крутится всё время, устаёт. И не знает что делать, и мужа начинает задирать от безысходности: всё не так и ты не такой — не мужик. Мужик бы всё устроил! А он-то в чём виноват? В том, что под горячую руку попал? Он тоже работает, тоже пытается всех вытянуть. Ну не выходит, что с того? Он не выдерживает, в конце концов, молча куртку надевает, выходит со всем этим грузом проблем, садится за руль и борется сам с собой, чтобы в сторону ближайшего столба не поехать.

— Может, и так. Но кто его от этого отговаривает, а? Кто его поддерживает?

— Неужто вы? — саркастически удивился я.

— Да, мы. А как иначе-то?

— А те счастливцы из третьего слева балкона? Может, они не счастливцы вовсе, может, чуть глотки друг другу не поперегрызали?! — Понесло меня. — А сейчас вышли на свежий воздух, проветрились, в чувство пришли и всё.

— Да чего ты на слюни-то исходишь?

— Я… — в голове не нашлось подходящего объяснения моей вспышке красноречия, и я дал задний ход. — Просто не надо придавать значения тому, что само по себе его имеет. Не надо усложнять, — я успокоился, и мне было стыдно за то, что вышел из себя.

— Я не исключаю того, что это только моё ощущение, — Роман закурил ещё одну сигарету, — но мне кажется, что нас всех, вот таких вот полуночников, что-то объединяет. Я выхожу сюда только для того, чтобы с ними повидаться, может, утешить их. Я к ним привык, они ко мне. Ведь знаешь, для человека самое страшное — быть не услышанным. А если ты одинок, то это не просто страшилки, а реальность. Вот мы и выходим. Может, не каждый из нас одинок в буквальном смысле, то есть живёт один. Это глупо. Многие одиноки из-за того, что их как раз никто не слышит, не видит, как они мучаются, что их гложет. А мы тут собираемся, знаешь, как в какой-нибудь психологической группе: мы ни имён друг друга не знаем, ничего, но это и не важно! Мы друг друга слушаем и понимаем. Понимаем не картинку, не то, что ты мне сейчас доказать пытался — то, не то, правильно я ситуацию того мужика, который в машине прячется, обрисовал, неправильно. Мы понимаем суть. Я понимаю, что его гложет, какие у него проблемы, я ему сочувствую. Может, предостерегаю от чего-то. И я его слушаю. Да, вот так, без слов. Тебе дико, а мне очевидно.

Согласно его последним словам хлопнула дверь автомобиля у первого подъезда пятиэтажки. Внутри машины загорелся свет.

Я молчал, не зная что сказать. Попросил ещё сигарету.

— А ты не пробовал к нему спуститься и нормально, по-человечески поговорить? — спросил я.

— Нет, не пробовал. И не хочу пробовать. Это ведь лишнее. Мы тогда нарушим то, что нас связывает, и не факт ведь, что это выльется во что-то хорошее, да?

— А разве это не противоречит твоей позиции? Ты ведь скиталец, не сидишь на месте, готов по первому зову сердца кинуться и изменить всё.

Небо стало светло-синим, солнце совсем зашло, и кое-где уже замерцали звёзды. Ночь еле слышно вздохнула прохладой.

— В том-то и дело, что по зову сердца. Пока мне кажется, что всё работает, то я не буду ничего ломать, да? Сейчас мне кажется, что всё работает. В этом отношении. А на следующей неделе я съеду, поэтому не успею дойти до той стадии, когда мне всё покажется неправильным.

— Что значит «в этом отношении»?

— То и значит. Я же говорил, что здесь у меня не получается ничем заниматься. Я так и сижу целыми днями на балконе. И всё. Никакого дела. Я как последнее забросил, так ничем больше и не занимался. И мне кажется, что это неправильно. Меня тянет отсюда. От меня здесь нет особой пользы, так что проем остатки денег и съеду.

— Куда?

Роман потушил бычок о перила и сбросил его вниз.

— Тебе так неймётся заиметь нового соседа? — нервно рассмеялся он. Казалось, он немного напрягся, — Хорошо хоть «когда» не спросил.

Я не нашелся, что ответить и сделал затяг.

— Я не знаю, на самом деле, — сказал Роман, поднимаясь с места. — И никогда не знал. Куда пристану, там и осяду. Попробую прижиться. Не получится — поплыву дальше. Жизнь длинная, мир большой, авось где-нибудь и устроюсь.

Он замолчал, закрыл глаза и шумно втянул воздух. Опёрся на перила балкона и улыбнулся невесть чему. Как не вглядывался я в этот момент ему в лицо, но кроме этой улыбки и затемнённых очков с круглыми линзами ничего разглядеть не смог.

— Видишь, как мы разговорились? — спросил он будто бы и не у меня, а у ночного неба. — А казалось — совсем незнакомые люди, утром первый раз друг друга видели. И что с того? Были бы знакомые, сидели бы каждый в своей комнате и ждали, пока кто-нибудь не съедет, чтобы ненароком на балконе не пересечься.

— То есть завтра мы уже так не поговорим?

— Нет! А смысл? Всё вроде друг другу сказали. Теперь есть обязанности соблюдать приличия, обязанность стесняться, мучительно искать тему для разговора, отыгрывать знакомую по сегодняшнему вечеру роль, да? Незнакомые люди самые близкие друг другу. Потому мы — полуночники друг друга из виду не теряем.

— Но ты ведь собрался съезжать?

— Да собрался. Но не из-за того, что они мне надоели или я тягощусь их обществом или… Я просто себя ещё не нашёл. И я это отчётливо понимаю. Меня поэтому и тянет прочь… Будешь ещё сигарету?

— Не знаю.

— А ты узнай.

— Ну… Давай.

Роман протянул мне ещё одну, сам закурил. Небо же тем временем совсем потемнело. В пятиэтажках через дорогу то тут, то там загорался свет. Люди выходили на балконы и занимались каждый своими делами. Вот и на балкон третьей квартире слева на третьем этаже у второй пятиэтажки вышли два человека. Мужчина и женщина. Они разговаривали и оглядывали соседние здания.

— И ты всегда так? — спросил я.

— Как так?

— Уверен в чём-то, потом не уверен, точнее не «не уверен», а уверен в том, что это не твоё.

— Не совсем понял, — улыбнулся Роман. — Можешь чуть яснее?

— У тебя есть занятие, ты ему предан, думаешь, что оно твоё. Потом наступает разочарование и отчуждение, и ты кардинально всё перечёркиваешь и идёшь к следующему, сжигая мосты.

— Да, всегда так.

— Это, наверное, очень тяжело.

— Я привык. Это моя жизнь. Или жизни. Смотря как воспринимать.

Я замолчал и принялся перебирать в голове всё сказанное за сегодняшний вечер. Мозги ворочались лениво, периодически тяжело вздыхали и ворчали. Мысли, как дети, игравшие в прятки, со смехом разбегались в разные стороны, не желая встать смирно и помочь мне осознать то, что сейчас происходило. Они вспышками выхватывали куски разговора, и я не мог чётко установить свою позицию относительно него.

И пока я задумался, моя сигарета догорела, и пепел упал с неё прямо под ноги.

— Ладно, друг, — Роман заметил моё состояние. — Вижу, что пора нам уже спать. Так ведь?

Я потряс головой, отгоняя наваждение.

— Наверное, да, — согласился я. — Соображается туго.

— Тогда спать. Доброй ночи. Я тут посижу ещё немного, а ты иди.

— Послушаешь «полуночников»? — усмехнулся я, поднимаясь со скрипящего стула.

— Да, — просто ответил Роман.

— Завтра утром я прихожу?

— Приходи.

— Ладно тогда. Доброй ночи… И спасибо за разговор.

— Доброй ночи.

***

На следующее утро, после серого потолка и холодного кофе, когда голова хоть чуть-чуть начала работать, я припомнил вечерний разговор с Романом. И мне стало ужасно стыдно. События минувшей ночи показались мне настолько нелепыми, натянутыми, надуманными, что я даже поругал себя за излишнюю разговорчивость.

Да, было стыдно. На балкон я выходить не стал. Приготовил завтрак на скорую руку, занавесил окна и сел работать.

Открыл блокнот, почеркал в нём. Белые листы покрылись неуклюжими чёрточками, нервными и прерывистыми. Нарисовал глаз в углу листа, наметил контуры для лица в центре. Захотелось снова попробовать изобразить лицо Романа. Хотя скорее даже не захотелось — пальцы как-то сами собой принялись водить по листу, изображая именно его лицо.

Роман, Роман… Ступор… Странник… Скитаюсь… Туда… Сюда…

Короткие волосы, он явно за ними не следит, борозды морщин на широком лбу, тонкий нос с горбинкой, тёмные очки, над ними нависают густые брови… А ниже? Помню, что он небритый. Щетина с проседью клочками покрывала подбородок и щёки. Но какими были они? Да что за чертовщина! Снова не выходит. Я ведь даже одежду его помню — халат этот чёрный в белую полоску, прямо как у заключённых каких-нибудь. А нижнюю часть лица не помню! Ниже этих очков, как будто отрубило. Любой подбородок пририсуй — подойдёт.

Я рассердился на себя и отбросил карандаш в сторону. Потянуло на свежий воздух. Но тут же в голове мелькнуло воспоминание о вчерашнем разговоре с Романом. Весь этот претенциозный бред снова вогнал меня в краску.

Но не может же он круглыми сутками там сидеть, верно? Рассудив так, я осторожно подошёл к двери на балкон, приоткрыл её и глянул в щель между стеной и фанерной перегородкой, отгораживающей мою часть от Романовской.

Нет. Пусто. Табуретка стоит, а на ней никого.

Тогда я вышел на балкон, подышал, поминутно оглядываясь на сторону Романа. Выйдет-не выйдет?

Не вышел. Ну и слава Богу. Жаль, только сигарет у меня не было.

Я вернулся к себе. Сел за стол, погрыз карандаш, полистал блокнот, взъерошил волосы, встал из-за стола, выпил очередную чашку холодного кофе, походил по комнате, похлопал себя по щекам, в попытках вернуться на Землю. В итоге, снова уселся за стол и принялся совершенно бессмысленно смотреть в зашторенное окно.

И смысл был всё рушить, если ты не готов работать? Когда я отчислялся, то мечтал о том, как буду заниматься единственно для меня важным делом чуть ли не круглые сутки. Ну и где эти занятия? Так ли оно для меня важно?

И родители теперь тебя ненавидят. Благословили когда-то на отъезд в другой город, с тёплым чувством провожали, рассказывали всем соседям и родным, что их кровинушка теперь будет учиться в престижном университетишке. И каково им было слышать о моих заскоках? Мой неровный, сбивающийся голос из телефонной трубки? Удивлён, что они меня к чёрту не послали за такое. Я ставил себя на их место и содрогался:

— Мам, привет! Как дела, что делаешь?

— Да так… Знаешь, я сегодня устала жутко — пять пар. Ужас. Завтра столько же. Вот хоть после работы сходила к Галине Ивановне. Посидели с ней чаю попили; она мне рассказывала, как ей на пенсии живётся… Ты Галину Ивановну помнишь?

А мне неймётся. Жду когда она, наконец, закончит, чтобы доложить о своих подвигах.

— Помню, да.

— Вот. Она о тебе тоже спрашивала. Я ей сказала, что у тебя всё хорошо. Знаешь, говорит, на пенсии неплохо, только скучно. Есть, говорит, ещё силы, а приложить некуда. Про школу интересовалась. Хочешь, я тебе расскажу, что у меня на уроке один оболтус учудил?

— Мама, мам… Погоди. Я сказать хотел.

— Что?

— Я отчислился из универа. По собственному желанию.

— Как? Что?

— Отчислился из универа, говорю.

Молчание.

— Ты шутишь?

— Нет.

Снова молчание.

— И что теперь? И зачем? — голос матери резко потерял все краски и звучал теперь не эмоциональнее электроплиты.

— Мам, я сказать хотел, знаешь… — все слова, которые я готовил, все доказательства и аргументы куда-то испарились. — Я… Я буду рисовать, буду работать. Я не знаю, что там по деньгам…

— Ты отцу рассказал? — прервала меня мать.

— Нет ещё.

Тяжёлый вздох.

— Мам, я устроюсь, я просто подумал… И решил. Решил, что… Мама…

— Слушай, давай позже поговорим. И отцу позвони.

Гудки.

Гудки… А нет, это в дверь звонят!

Я встрепенулся, вскочил с места и подбежал к двери. В глазке меня встретило выпуклое лицо Романа.

Я машинально открыл дверь. Роман переступил порог и пожал мне руку.

— Слушай, — начал он, — я завтра съезжаю. Вот зашёл попрощаться.

Он снова был в полосатом халате и тёмных очках. Эти очки вызвали во мне раздражение. У него вечное похмелье что ли?.. Я попытался в очередной раз запомнить его лицо. Благо, освещение было нормальным и я смог, наконец, разглядеть его губы и подбородок. Только в голову опять пришла дурацкая мысль, как накануне, что вчера вечером они выглядели иначе.

— Удачи тебе в твоих начинаниях. Вот эти вот рисунки… — было заметно, что Роман волнуется. — Чтоб работа спорилась, да. А я потянусь куда-нибудь в другое место.

— А смысл? — неожиданно для самого себя спросил я.

Весь мой негатив по отношению к нему в мгновение ока испарился, и мне захотелось засыпать его вопросами, в надежде таким образом решить и свою проблему.

А может я просто таким образом убегал от работы.

— Смысл, да? — казалось, этот вопрос поставил Романа в тупик. — Я всегда так жил, теперь просто иначе не могу.

— А почему ты не хочешь остаться здесь и попробовать ещё раз?

Роман усмехнулся.

— Может, дверь за мной закроешь хотя бы? — предложил он, напрягшись.

Я кивнул, указал ему на диван. Он поблагодарил, сел там поудобнее, закинул ногу на ногу. В руках его тут же оказались две сигареты, он предложил одну из них мне.

— У тебя можно ведь? — спросил он.

— Почему нет? — пожал плечами я.

Мы закурили. Я сел напротив Романа и пристально в него вгляделся.

— Так почему? — повторил я вопрос.

— Я, кажется, уже отвечал. В определённый момент, вот, например, утром встаёшь, да, и понимаешь, что всё — конечная, пора сходить. Просто теряешь всякую мотивацию, всякую эмоциональную привязку. Просто наступает день, и ты понимаешь, что тот, кем ты был, это не ты. И ничего не можешь с этим поделать. Это ощущение начинает тебя изнутри грызть, и ты убегаешь. Вот сейчас я убегаю, потому что началось. Ты думаешь, я не пытался жить нормально?

— Я думаю, что ты пробовал, но недостаточно.

— Недостаточно?! А объясни мне смысл пытаться, если я понимаю, вот действительно понимаю, — Роман в первый раз за всё время нашего знакомства повысил голос, — что из этого ничего не выйдет?! Когда я осознаю, что тот, за кого я себя выдавал, мной не является, да? Когда все вокруг вдруг становятся чужими, а я сам смотрю в отражение в зеркале и вижу незнакомого человека. И я его боюсь, вот, правда. Я даже своей тени боюсь, да ведь? — он осмотрелся по сторонам, словно искал у мебели поддержки. — Меня убивает вот эта вот неопределённость, в которой держит меня это состояние… И ты представь сам, — он вскочил с дивана и встал посередине комнаты, — что бы ты делал, окажись на моём месте?! Когда ты не ты, когда каждый день в страхе. Когда ты одинок, причём одинок не оттого, что вокруг тебя нет других людей, а оттого, что сам не свой. Что внутри себя не ощущаешь какой-то устоявшейся личности, и поэтому в каждом своём поступке сомневаешься, буквально в каждом…

Он остановился, перевёл дух.

— Ты это сделал, или не ты? Может, ты на такую ступеньку самообмана поднялся, что тебя уже и не существует вовсе?!

Я нахмурился.

— Честно, я тебя с трудом понимаю…

— У таких людей как я два выхода: либо бежать без оглядки и менять лица, надеясь, что когда-нибудь своё найдёшь, — Роман в очередной раз пропустил мои слова мимо ушей, — либо потихоньку сыреть на одном месте, понимая, что оно не твоё. И сомневаться в каждом своём поступке. Так, постоянно меняясь, я хотя бы чувствую себя живым. Каждый раз по-разному, да, но живым!

Он выбросил сигарету в окно и поплотнее запахнулся в халат.

— То есть мы больше никогда не увидимся? — спросил я после паузы.

— Нет, — ответил Роман. — Такая у меня жизнь — прощаюсь и всё. Теперь к другим берегам, — он будто в волнении провёл ладонью по гладко выбритому подбородку.

— Тогда в добрый путь, — я встал с дивана и шагнул ему навстречу.

Роман секунду колебался, прежде чем подать мне руку.

— А почему ты спросил? — снова заговорил он после рукопожатия.

— Почему? — я замешкался, правды говорить уже не хотелось. — Ты мне показался интересным. Я захотел узнать твою мотивацию, она не была для меня до конца понятной.

Роман поднял брови и улыбнулся. Не знаю, уловил ли он мою неискренность. Мне показалось, что его губы дрожали, лицо побледнело.

На пороге он долго тряс мне руку и ежесекундно поправлял очки. Потом хлопнул себя по лбу и, порывшись в кармане, достал оттуда пачку сигарет и отдал её мне.

— А то так ведь и не сходишь, — улыбнулся он.

Мы, наконец, попрощались, и я закрыл за ним дверь. Голова гудела, разные голоса наперебой твердили мне что-то, я, естественно, в такой суматохе не мог услышать ни один. Прошёл за стол, сел, рука сама взяла карандаш и принялась водить им по листу.

А ведь я в сущности такой же. Я не могу твёрдо сказать, что сделал осознанный выбор, что он проистекает из моих собственных желаний. А что такое мои желания? Кто вообще такой Я? Набор шаблонных фраз для ответа? Болванка для записи чужих мыслей, которые без контекста теряют смысл и опошляются?

Роман мне всякого наговорил, а я, знай себе, повторяю и радуюсь.

Куда я иду? Кто вокруг меня?

В данный конкретный момент никого. А чего я хотел? Захотел перемен — вот тебе перемены. Откуда в самом начале знакомые появятся.

Только самое забавное — первый знакомый съезжает ровно через два дня после непосредственно знакомства. Если так дальше пойдёт, то скоро весь дом выселится, а вокруг меня протянут полицейские ленточки — мол, не переступать! Запретная зона! Опасно!

И я один останусь.

А может — фигня это всё? Работаешь и работай себе дальше. Выбрал для себя направление, постарайся этот выбор оправдать.

Только что ж из меня не идёт-то ничего!

Я осёкся и почувствовал карандаш в руке. До меня только сейчас дошло, что всё это время я рисовал. Глаза с интересом скользнули по листу. Но там снова было невнятное нечто: тёмные волны бескрайнего моря, хмурые тучи необъятного неба. И вот хоть бы лучик где-нибудь! Маяк там или ещё что…

Я попытался ластиком подтереть этот мрак, подрисовать что-нибудь такое. С надеждой. Но нет. Жри, сука, свою дебильную меланхолию и неопределённость, и приятного тебе аппетита.

Хорошо, спасибо, пожалуйста.

***

Прошёл день, прошёл другой. Я не выходил из квартиры — продуктов хватало, а других причин не было. Зато довольно часто выходил на балкон. Иногда просто подышать, иногда покурить. Взял себе за правило, не выкуривать больше двух сигарет в день. Чтобы подальше оттянуть тот момент, когда всё-таки придётся выйти на улицу.

Порой сидел и по вечерам. Вглядывался в другие балконы, но вскоре понял, что никакого особого правила нет — каждую ночь на них выходят разные люди. И тот мужик, который, по словам Романа, всё время торчал в машине, куда-то пропал. Может, он и не торчал всё время? Может, было раз-два, а Роман себе нафантазировал, а потом удачно совпало, что он и при мне туда засел.

Может, и так.

Работа шла плохо. Я заставил себя рисовать, но всё, что получалось, не нравилось мне самому. Поворошил старые работы. И кто мне тогда сказал, что это «хорошо»? Где я там что выигрывал? Я, конечно, развесил их по стенам, чтоб мотивировали, и книжки по технике читать не перестал, но все эти усилия шли мимо меня.

Часто посещала мысль, что бросить универ было ошибкой. Периодически хотелось позвонить маме, поговорить с ней. Но всякий раз, когда во мне возникало это желание, я представлял, как именно позвоню ей, и что буду говорить. И выходило, что ничего.

Денег оставалось мало. Надо было идти искать работу, но я не мог выйти за порог. Даже мысли такой не допускал. Меня это пугало. Что там говорить, я и мусор не выбрасывал — складировал мешки по углам.

Самое смешное — начал скучать по Роману. Самое глупое — при попытке нарисовать его лицо снова ничего не вышло. Куда-то пропала нижняя часть, хотя мне казалось, что во время прощания я запомнил её отчётливо…

Как бы то ни было, я потихоньку сырел, как метко выразился Роман. И это должно было когда-нибудь закончиться. Так или иначе.

Если бы это закончилось «так», то я бы начал тухнуть и покрываться плесенью. Так что, слава богу, что это закончилось «иначе».

И этой «иначе» была моя новая соседка, въехавшая в квартиру, которую занимал Роман, буквально на той же неделе.

Познакомился я с ней так же на балконе. Было поздно, солнце ещё не зашло, но небо сверху уже окрасилось в светло-синий. Вечера становились холоднее, поэтому перед выходом приходилось накидывать ветровку.

Я по привычке вышел, закурил и принялся осматривать жилой район. Всё вокруг шумело — кончался рабочий день. То тут, то там припарковывались машины, из них выходили люди, нагруженные пакетами и проблемами.

Я бросил взгляд влево с по-детски глупой надеждой застать там Романа. Не знаю, почему мне хотелось, чтобы он был там. Просто хотелось и всё.

Но там, вопреки моим чаяньям, на том же самом табурете сидела девушка. У неё были короткие каштановые волосы, доходившие до конца шеи и топорщившиеся в разные стороны — расчёска касалась их очень давно. Её худое неестественно бледное и осунувшееся лицо с тонкими как нить губами украшал острый слегка вздёрнутый кверху нос, который был на нём почти не виден, превращаясь в две едва заметные точки. На её полуприкрытых глазах особенно выделялись веки, обильно покрытые чёрными тенями.

Она взглянула в мою сторону, не повернув головы, одними глазами. Я слегка улыбнулся.

— Здравствуйте! — сказал я. — Вы, выходит, мой новый сосед?

Она кивнула.

— Курите? — спросил я.

Ещё один кивок. Я протянул ей сигарету.

— Как ваше имя?

— Татьяна, — голос у неё был тихий грудной. Говорила медленно. Курила ещё медленнее.

Я тоже представился.

— Как вам квартира?

— Сносно.

— Тут до вас жил другой человек, буквально в понедельник съехал, — я не знал куда повернуть разговор. Такое мерзкое ощущение, когда разговаривать хочется (а беседа эта вызвала во мне оживление), а о чём — категорически не понятно.

— Мне ещё нужно знать что-нибудь «важное» об этой квартире? — спросила моя собеседница.

Я нервно рассмеялся и стряхнул пепел.

— Вы же понимаете, я стараюсь поддержать разговор, это пока, скажем так, разгон, — я старательно улыбался.

Она смерила меня незнаюкакимнонадеюсьнепрезрительным взглядом и отвернулась.

Всё-таки как же медленно она курит! Как будто в замедленной съёмке. Так и хочется подойти, взять её за руку и поднести уже, наконец, ко рту!

— Мой бывший сосед в этом деле был мастер, — начал я, — он мог с любого момента, в любом месте, в любой час начать говорить. Причём так, что заслушаешься. Мне кажется, приди я к нему среди ночи, он бы и тогда смог поддержать со мной связный разговор.

— Хороший у вас сосед. Был, — отозвалась Татьяна.

Намёк недвусмысленный. Ну что ж…

Я усмехнулся и сбросил сигарету вниз. Проигрывать и уходить ни с чем не хотелось.

— Давайте условимся — я даю вам сигарету, а вы обещаете дать мне ещё один шанс? Учтите, у меня сигарет осталось мало, так что я приношу настоящую жертву.

Она пожала плечами.

— Делайте что хотите.

— Ладно, — я улыбнулся и протянул ей сигарету, — ладно. Ещё раз — как ваше имя?

— Татьяна.

— Очень приятно, — я оглядывался вокруг, пытаясь найти достойную тему для разговора. Но всё как назло казалось сейчас маленьким и незначительным. Поэтому я тяжко вздохнул, подождал ещё немного и просто начал говорить. — Вот смотрите, правильно ли, что я к вам обратился? Без вот этой пошлятины, в стиле «я польстился на…» или «вы такая, что…». Да, польстился, не отрицаю. А что прикажете делать? Жизнь докатилась до крайних пределов. Ведь хочется любому человеку другого человека, на которого можно опереться, с которым можно говорить бесконечно долго. Ведь хочется? М? А вот когда попадаешь в ситуацию сродни моей: оставленный, вроде как ищущий, но чего-то ничерта не находящий, тут действительно взвоешь… Ведь есть у меня задача, есть цель, и какие-то попытки её достичь я предпринимаю, но смотрите: возможно, я слишком мелочный, возможно, слишком отвлечённый, возможно, я лишён всякого таланта. И дело стопорится. Нет почвы под ногами. На ничём что-то не построишь, так? Вот и выходит, что есть я и стены, я и тени, я и звёзды, я и небо, и это отсутствие всяких звуков в моём мире угнетает. Видимо, я не из тех, кто хорошо уживается с одиночеством. Мне кажется, что я могу дать человеку что-то взамен. Взамен на доверие и внимание. Поэтому и обращаюсь к вам… И я хочу говорить.

Перевёл дух и взглянул на неё. Татьяна крутила в руках сигарету, задумчиво глядя вдаль.

— Хвалю, — наконец, сказала она. — Неплохо сказал, душевно.

Я рассмеялся.

— Спасибо и на том. Хорошему вопросу — хороший ответ!

— Доброй ночи.

Она встала, забрала табурет и скрылась в своей квартире. Я докончил последнюю сигарету, и затем последовал её примеру.

В комнате было душно и пыльно. Я сразу прошёл к кровати и, не раздеваясь, улёгся. Попытался заснуть. Но, как я ни старался, у меня ничего не выходило.

И вдруг меня охватило странное возбуждение: я вскочил с кровати, обошёл комнату, собрал весь мусор, ноги сами понесли меня на улицу. Как только я вернулся, сразу стал прибираться и расставлять всё на свои места. Просто делал, не думая ни о чём. Потом сел за блокнот. Страница с тёмным океаном и небесами ворчливо захрустела, когда я вырвал её. Следующая за ней встретила меня выжидающей белизной. Я не заставил её долго ждать и начал рисовать на ней лицо Татьяны. Вышло неплохо. Её лицо было выразительным и запоминающимся. В кои-то веки я был доволен своей работой.

Я вырвал этот лист и прикрепил его над кроватью. Как только сделал это, то почувствовал себя зверски уставшим. И сразу же рухнул на кровать.

И я бы тотчас заснул, если бы из-за стены в течение последующего часа не раздавались рыдания.

***

На следующий день я снова начал работать, нарисовал несколько эскизов: в основном, портреты, выбрался, наконец, за сигаретами и газетой с вакансиями.

Я всегда мечтал поработать в книжном, и газета порадовала меня представившейся возможностью. Я набрал номер, указанный во врезке, вежливый голос по ту сторону провода выслушал меня и обещал перезвонить.

В общем, и свет стал ярче, и еда вкуснее и мысли гуще.

В приподнятом настроении я вышел на балкон и по обыкновению закурил сигарету. Небо было таким же пасмурным, как и накануне, тут никаких изменений. Поэтому я бросил взгляд за перегородку. Может, там они были? И уж не знаю, кого я в этот раз хотел там увидеть, но застал Татьяну.

Она выглядела неважно. Как будто даже бледнее, чем раньше. Волосы растрёпанные, спутанные, глаза красные, веки опухшие. Стояла, прижавшись к двери, и нервно курила. Быстро.

Я вспомнил ночные рыдания и немного смутился. Подумал, что лучше сегодня её не трогать. Но Татьяна поймала мой взгляд на себе и рывком подобралась прямо к перегородке.

— Извини, — сказала она, дыхнув на меня дымом. — Давай на ты. Извини и за вчерашнее, и… Вообще.

Под «вообще» она, видимо, понимала происходившее ночью.

— Нет проблем, — отозвался я. — Ничего страшного, я всё понимаю…

— Сомневаюсь, — покачала она головой, странно улыбаясь.

— Если хочешь… — я замялся. — Можешь поделиться со мной…

Она взглянула на меня, будто опешила. С открытым ртом, приподнятыми бровями. Через мгновение её оторопь прошла, она отвернулась и отошла от перегородки.

— Ты говоришь, что ужасно одинок и не можешь этого вынести? Поэтому ты хочешь говорить? — она стояла ко мне спиной, я не видел её лица, слышал только сдавленный голос.

— Да, поэтому. Я начинаю новую жизнь и отчаянно нуждаюсь в новых знакомствах.

Она обернулась. Казалось, в её глазах стояли слёзы.

— А я никогда не начну новую жизнь, — лицо её приняло отстранённое выражение. — Мне так кажется. Но, если хочешь, я могу попытаться побыть тем новым знакомством. Сомневаюсь, правда, что тебе будет от него прок.

Я улыбнулся.

— Это… Чудесно!

— Я тоже ужасно одинока, — она не слушала меня. — Ужасно, невыносимо. Я не была такой, ты не подумай. Я хорошо выглядела, — она провела ладонью по волосам, — была весела, я была другой. В принципе. Понимаешь?

— Да, кажется…

— Сомневаюсь, — по её лицу вновь скользнула та странная улыбка. — Я, знаешь, сломалась, наверное… Да, сломалась! У меня истёк гарантийный срок, меня обратно не возьмут, да и мастер, который мог меня починить уже не у дел… Да, именно так! — она всё больше и больше распалялась. — Я в прошлом, меня сейчас рядом с тобой нет! Это не я! Это всего лишь моя тень!

— Погоди, успокойся, — я поднял руки. — Вдохни глубоко, нет причин для волнения…

— Тень, тень, тень! — маниакально повторяла она, мечась по балкону. — Меня нет! Нет! Я в прошлом! Да! Да!

Пепел упал с её сигареты на кофту и прожёг в ней дыру. Её обладательница не обратила на это совершенно никакого внимания. Её речь убыстрилась, сбилась в непонятный набор звуков. Она то кричала, то шептала, то хваталась за голову, то обнимала себя за плечи. Мне, признаюсь, стало страшно.

Она врезалась в перегородку, отшатнулась, закивала непонятно чему. Лицо её было совершенно неузнаваемо. Оно пошло красными пятнами, исказилось болезненной гримасой, словно мышцы свело судорогой, по нему текли слёзы. Безумные глаза сверкали под полуприкрытыми веками.

— Меня нет! — взвизгнула она в последний раз и бросилась к перилам балкона.

И до меня дошло, наконец, что дело плохо. Тогда я спрятал весь испуг куда подальше и ринулся ей наперерез. Мигом перелез через перегородку, забрался на её часть балкона, пока она в исступлении рыдала и, стоя на коленях, колотила по перилам.

Я обхватил её за талию и с силой оттащил от края балкона.

— Успокойся, успокойся же! — кричал я ей.

Схватился за её плечи, стал трясти. Она всё не прекращала рыдать и билась в конвульсиях. Я ударил её по щеке. Она перестала кричать и обмякла, всё ещё периодически всхлипывая.

Потом я затащил её в квартиру, усадил на такой же, как и у меня диван. В серванте нашёл нашатырный спирт, трясущимися руками откупорил и заставил её нюхать.

Она всё ещё всхлипывала, но лицо её уже приняло нормальное выражение.

— Ты в порядке?

— Д-да, — выдавила она. — В п-по-р-рядке.

— Фух… Ну и напугала ты меня, — я отдал ей спирт, а сам встал и схватился за голову. — Чёрт!

— С-с-спасибо!

— Да не за что. Не против, если я закурю? — у меня всё ещё тряслись руки.

— Н-н-нет.

Пока пытался закурить, успел целых два раза уронить сигарету на пол. Всё-таки прикурил. Сел рядом с ней. Она смотрела в пол, положив ладони на колени, а ноги плотно сомкнула вместе. Уже не всхлипывала.

— Спасибо, — тихо повторила она.

— Слушай, за такое не благодарят, — серьёзно ответил я.

Она никак не отреагировала на то, что я сказал. Ни глазом не повела, ни шевельнулась.

— Я тебя сейчас оставить не могу, так что мирись с моим обществом. Голодная, нет?

Снова никакой реакции. Я не стал повторять вопроса, просто докурил сигарету, закрыл балкон и уселся напротив.

Я не засекал, сколько мы так просидели. Молча, она даже позы не меняла. У меня в голове бегали мысли, все такие незначительные, глупенькие. Я на них даже внимания не обращал. Смотрел в её лицо. Оно возвратилось к точке нашего знакомства: худое бледное осунувшееся. Не считая, чёрных полос, пролегавших по щекам сверху-вниз.

Наконец, когда за окном стало темнеть, Татьяна бросилась ко мне и крепко обняла.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Я здесь, я никуда не уйду, — ответил я.

— Спасибо, — она судорожно вздохнула, отпустила меня и отодвинулась на другой край дивана.

Мы снова замолчали. И снова молча просидели долгое время, пока на улице не стало совсем темно.

— Знаешь, а, может, я могу начать заново? — прервала тишину Татьяна.

— Конечно, можешь. Кто угодно может.

Она посмотрела на меня. Недолго, почти сразу отвернулась.

— Ты любил когда-нибудь? — спросила она.

— Да.

— Ты терял когда-нибудь?

— Да.

— Знаешь, — она говорила тихо и вкрадчиво, — мы даже пожениться хотели. Может, это глупо, да, точно, глупо, но так хорошо себе это представлять. Планы строить, радоваться. Детей хотели. А кто их не хочет, правда? Вот и мы хотели. Уже на сто лет вперёд всё расписали, всё-всё. И мне казалось, что моя жизнь уже устроилась. Что у неё есть начало, есть настоящее, есть будущее. И всё так ясно, хорошо. А потом — зигзаг, и получается так, что всё переламывается, трещит, гнётся, плачет…

Она замолчала. Я её не торопил.

— У него дорога кончилась, а меня на обочину выбило. И я не понимаю почему? — последнее слово она сказала надломившимся голосом.

— Если тебе сложно, то лучше не надо, — посоветовал я.

— Почему я выжила, а он нет? — она не обратила на мои слова внимания. — Почему не оба? Почему? Теперь его нет, а я стою у могилы и слёзы вытираю… — она действительно провела рукавом под глазами. — И, знаешь, я так решила, что если он умер, то и я умру. Вот возьму и умру. Просто перестану жить, останусь в прошлом, буду живым воспоминанием. Чтобы мы так и остались вместе, счастливые, с чётко расписанным ясным и красивым будущим… Не с уродливым настоящим, которое такое не понятно почему и не понятно за что. А вот так. Как было.

Она судорожно вздохнула и схватилась ладонями за лицо. Я немного пододвинулся к ней.

— Я не хочу теперь идти вперёд? Смысл? Оно обрывается, ломается, я не хочу так! Всё было хорошо, почему оно не могло так и остаться?!

Она тихо заплакала. Я пододвинулся к ней вплотную и приобнял за плечи.

— Не хочу… Не хочу… — повторяла она шёпотом.

Я растерялся и не знал что сказать. Я мог только быть рядом. Но, наверное, и этого в данный момент было достаточно.

Она закончила плакать, подняла голову и утёрла слёзы.

— А, может, я могу начать заново? — повторила она и посмотрела мне в лицо. — Я ведь достаточно себя помучила, так ведь? — она грустно улыбнулась и протёрла глаза.

Я промолчал. А что я мог сказать?

— Ты говорил, что здесь жил замечательный человек. Какой он был?

— Он был… — я замешкался, в голову настойчиво лезло слово «никакой», но озвучить его я не решился. — Он был разный. Он мог всегда начать новую жизнь, и старой жизнью он жил ровно до того момента, пока она представляла для него хоть какую-то ценность. А когда всё переставало для него что-то значить, он это всё бросал и начинал по новой.

Татьяна пристально вглядывалась мне в лицо. Мне от её взгляда было неуютно.

— Ты ведь тоже начинаешь по новой? — спросила она.

— Да, начинаю.

— И я тогда начинаю. И он начинает, да?

— Да.

Она вздохнула и посмотрела мне в глаза.

— Прямо сейчас?

Я не ответил. В моей груди одновременно с её словами родился страх. И не просто страх, а животный ужас. Я не мог разжать губ, я не мог сказать ни слова.

— Сейчас? — переспросила она. — Завтра будет поздно.

Я молчал. Я должен был ответить, но я молчал. Я должен был встать и твёрдо сказать «да», взять её за руку и пойти в новую жизнь совершенно другим человеком. Но я молчал. Я не мог решиться. Меня словно разбил паралич. Меня терзали сомнения, я не мог понять чего я хочу, куда меня тянет. Я не мог ничего с собой поделать, я был сам не свой, и мне от этого было невыносимо страшно.

— Чего ты молчишь? — в голосе Татьяны появилась тревога.

Она встал с дивана, посмотрела на меня. Её рука легла на моё плечо.

— Ответь!

Она взяла меня холодной ладонью за руку.

— Мы идём? Прямо сейчас. Ну же!

Я молчу.

— Пошли! Вставай!

Молчу.

— Ты меня слышишь?!

Молчу.

— Да что с тобой такое?!

Она отпустила меня, принялась водить ладонью перед моими глазами.

— Ответь!

Наши взгляды пересеклись. Ужас, или что бы это ни было, поднялся в моей груди и выплеснулся наружу.

— Нет! — завопил я. — Нет! Я никуда не пойду! Уходи! Оставь меня!

Я вскочил с дивана и бросился к балкону.

— Я не знаю! Ничего не знаю! Уйди!

Она непонимающе смотрела на меня, опустив руки в бессилии.

— Что случилось?

— Уйди! — всё не унимался я. Внутри меня что-то горело, раздирая меня на части. Я судорожно нащупал ручку балкона и начал её бесцельно крутить.

— Я уйду! — крикнула в ответ Татьяна, по её щекам потекли слёзы. — Но я не понимаю! Почему? Что случилось?!

Я не ответил, отвернулся к двери и забарабанил кулаками по стеклопакету. Я был сам не свой, я абсолютно потерял контроль над собой и не осознавал происходящее. Татьяна в это время за моей спиной, всхлипывая, накидывала вещи в сумку.

— Я не понимаю ни-че-го, — говорила она плачущим голосом в тщетных попытках застегнуть сумку. — Это сумасшествие какое-то! Дурдом! Форменный дурдом!

Она утирала слёзы, но они всё равно текли. Она бросила попытки побороть сумку, взяла её незакрытую, трясущимися руками накинула на плечи пальто и пулей вылетела из квартиры, даже не закрыв за собой дверь.

И только тогда я пришёл в себя. Медленно сполз на пол, обернулся. Вся комната была усеяна разбросанными Таниными вещами. Открытая дверь зияла пугающей чернотой своей пасти. Я в страхе понял, что случилось. Понял, что виноват во всём только сам.

Я вскочил словно ошпаренный, рывком открыл дверь балкона, выскочил на него и стал вглядываться вниз.

Увидел Татьяну, выбегающую из подъезда. С незакрытой сумкой в руках, в домашних тапках, в пальто, накинутом на голые плечи. Она шла нетвёрдым шагом, чуть пошатываясь. За ней колеёй пролегала дорожка из выпавших из сумки вещей.

— Стой, Таня! Стой! Я готов! Я готов, слышишь?! — должен был закричать я.

Но не закричал. Промолчал. И молчал я до тех пор, пока Татьяна не вышла из-под фонарных огней и скрылась из виду в пелене ночного мрака. Не исчезла в тёмных волнах мокрого асфальта, не пропала в хмурых тучах необъятного неба.

— Ну и что? — донёсся знакомый голос справа.

Я оглянулся. С моей стороны балкона стоял я сам и с грустным видом смотрел туда, где только что исчезла Татьяна.

— Вот она ушла. Вот он конец, да? — снова заговорил он. — Как считаешь, достойное начало для новой жизни?

Я не ответил. В растерянности стоял и не понимал, что происходит.

— Ты ведь хотел взять её за руку. Тогда, когда «прямо сейчас». Или нет? — он усмехнулся и слегка прищурился, глядя на меня. — Ты же хотел тогда всё бросить и начать рисовать. Или нет? А может ты хотел по вечерам разговаривать с полуночниками? М?

Я посмотрел в сторону пятиэтажек. Всё те же равнодушные окна, и люди, не идущие друг к другу навстречу. Затяжное многоточие, не ведущее ни к чему. Полуночники… Разговоры без действий.

— Может, ты хотел рисовать? Может, это твоё призвание? Может, ты тот, кто ты есть? Или всё-таки нет? Ты ответишь хоть на один вопрос?

Я в полной растерянности посмотрел на него и пожал плечами. Прямо сейчас больше всего мне хотелось бежать как можно дальше. Бежать от него с его дурацкими вопросами, бежать от этих пятиэтажек, от неба, от балконов, от самого себя…

Может, и хотел. Может, и нет. Может, я и взял Таню тогда за руку и пошёл вместе с ней в новую жизнь. А, может, нет. Может, я нарисовал портрет Романа с первого раза. Может, нет. Может, я полез спасать Таню, когда с ней случился припадок. А, может, струсил и дал ей себя угробить. Может, никакой Тани или Романа не было. А, может, я вообще не бросал университета и никогда не был здесь, никогда не разговаривал ни с Романом, ни с Таней, не снимал этой квартиры, не звонил маме, не курил последнюю сигарету, не видел этих балконов…

А, может, меня вообще не было?