Листья поздней осени

Неспешно ступая по улицам своего маленького городка, я снова пристально смотрел на вечернее небо. Догорающий закат медленно, будто нехотя, уходил за горизонт, а солнечные лучи прощались с земным миром, отступая под натиском темноты. Но лишь до следующего утра, когда начнётся очередной виток каждодневной борьбы света и тьмы. Мне всегда казалось это весьма символичным. Не борьба конкретно света и тьмы или других подобных антагонистов, а нечто более фундаментальное.

Например, понятие «вечной борьбы». Постоянная, всеобъемлющая, всепоглощающая, затрагивающая каждый предоставленный ей уголок — всё это можно в какой-то степени назвать самой жизнью. Действительно, жизнь — сплошная борьба. Тут вам и воодушевляющие победы, и до слёз обидные поражения, и броски, и болевые, и удержания, и удушающие, и травмирующие… В общем, полный набор всего, что требуется современному человеку.

Так бы я и брёл непонятно куда, погруженный в свои «философские» размышления, если бы не…

— Эй, парень, ты чего такой грустный? — прозвучал за моей спиной хорошо знакомый голос, на встречу с обладателем которого собственно и шёл.

— Есть ли повод веселиться, Артур? — прозвучал ответным мой вопрос.

— Дай ка, подумать… Ты жив, здоров, лицом не урод, хоть, скажу тебе честно, далеко и не красавец, так что действительно особо сильно можешь не радоваться.

Я обернулся и посмотрел в лицо своего собеседника.

Залихватская улыбка, очаровавшая уже не одну девчонку, придавала его мужественному лицу несколько мальчишеское выражение, взлохмаченные волосы своим цветом напоминали пшеничное поле, а светло-голубые глаза подобны зеркальному отражению безоблачного неба. Всё это в нём практически не изменилось за время нашего знакомства, которое длилось уже семнадцать лет…

Мы обменялись крепким рукопожатием.

— Твои ужимки и остроты давно начали терять свою оригинальность, я об этом разве не говорил? Как-то уже солидней нужно быть.

— Да ладно тебе, Валентин, ты действительно так думаешь? И зачем же? Всё равно скоро умирать, — был ответ на мои увещевания.

— Кто-то меня только что укорял по поводу грусти, не знаешь, случаем, кто бы это мог быть?

— Вот я и спрашиваю, к чему грустить-то? Естественный цикл рождения и смерти.

— Да уж, естественный. Если только не брать в расчёт преждевременность последней стадии.

— Как знать, друг мой, как знать…

Дальше наш путь по вечернему городку продолжался уже в тишине. Вскоре мы добрались до небольшого моста через местную речку, название которой не имело никакого значения для пыльных исторических трактатов, как собственно и для нас самих. Глядя с моста в мутную водную гладь, каждый думал что-то своё, но, наверняка, об одном и том же.

— Знаешь, Валентин, — вдруг прервал молчание Артур, — вот смотрю я на листья, плывущие по реке, и появляется ощущение, будто это мы.

— В каком смысле?

— Господи, Валентин! Да в самом прямом! Вот ты — лист, я тоже лист, мы плывём в каком-то дерьме, желтые такие, корявые, уродливые, вот и весь смысл!

— Хм-м, попробуй объяснить по-человечески.

— А это как вообще? Я же не на языке богов с тобой толкую. И не смотри так хмуро — тебе противопоказано. Ты всё-таки не красавец, если не забыл, — Артур намерено проигнорировал мою ещё более недовольную реакцию на его слова. — Однако, по сути, я сказал то, что действительно подразумевал. Мы, как листья поздней осени, которым жить осталось всего ничего. Никому ненужные и несёт нас грязным потоком в какую-нибудь выгребную яму.

— Вот от кого, но от тебя подобных разговоров не ожидал, — честно ответил я.

— Ха! А сам-то заявлял: «Нужно быть солидней! Нужно быть солидней!». Да ещё так уверенно, будто сейчас это модно. Но в самом деле, не всё же время мне рожицы кривлять.

Снова тишина, снова каждый наедине со своими мыслями. Я обдумывал сравнение с листьями. Должен признать, весьма точная метафора.

— Как думаешь, это безумие скоро прекратится? — спросил Артур.

— Даже загадывать не хочу, стараюсь об этом просто не думать.

— А мне вот интересно, сколько жизней потребуется принести в жертву на этот раз, чтобы умилостивить сильных мира сего? Не думал, что в свои двадцать пять начну убивать людей, планы-то были совершенно другие.

И он, и я прекрасно понимали, о чём идёт речь. Ночной кошмар всех матерей и отцов — война. Началась лишь пару месяцев назад и уже скосила в кровавой жатве несколько тысяч человеческих жизней, не считая потерь со стороны противника. Приближался наш черед. Завтра утром мы будем в новом для себя и военных качестве — пушечное мясо.

В чём причина всей этой заварухи, думаю, никто толком и не понял. Одни говорят о переделе территории, другие — о поднятии международного авторитета и укреплении позиций на политической арене. Третьи вообще рассказывают, мол, всё началось с того, что нашего главу государства оскорбили нелестные словечки правителя соседней, теперь уже враждебной, державы. Наш же в ответ, дескать: «Готовьтесь, сударь! Иду бить Вам Вашу бестактную рожу!». Вот только делать это он решил нашими руками…

— Кстати, Валентин! Я тут обдумал когда-то сказанные тобой слова. Ну, помнишь про борьбу, жизнь и всё в этом духе?

Я ухмыльнулся.

— Уж поверь, слишком хорошо помню.

— Во-о-от! Я тут подумал, раз уж вся наша жизнь — борьба, значит нужно скрутить руки этой жизни раньше, чем это успеет сделать с тобой она!

— Ты это вообще к чему?

— Фу-ух… Короче, я предложил Анастасии выйти за меня замуж!

— Что?! Той красотке-дочери ювелира?! Это ты, брат… кхм, сильно загнул, — моему удивлению не было предела.

— А что не так? Она разве не человек и не имеет права на счастье быть моей женой? — губы Артура снова растянулись в привычной для него улыбке.

— Ты понимаешь, о чём я.

— Понимаю, однако же… Она согласилась! Я всегда знал, что она ко мне неровно дышит. Свадьбу наметили сразу войны. То есть, конкретная дата не определена, но это уже мелочи! Кстати, ты приглашён, так что нам помирать ну вот вообще никак нельзя.

— Ага, теперь ясно. Ещё один стимул выжить любой ценой.

— Именно! Ну же, поздравь меня, дружище!

— Паразит ты, а не дружище, всегда самых красивых девчонок перетягиваешь.

— Что поделать, такова моя нелёгкая судьба.

Мы начали смеяться, отвешивая в адрес друг друга беззлобные шуточки. По дороге домой не было разговоров войне и политике, лишь дружеские дурачества, как в старые добрые времена.

Проходя по улице, на которой состоялась наша встреча, Артур вдруг остановился. Улыбка с его лица пропала, брови нахмурились, а челюсти крепко сжались. Причина такой резкой перемены настроения была проста — он заприметил одного нашего общего знакомого, стоящего возле местного бара со своими приятелями. Знакомого, по которому и у меня, и у него уже давно чесались кулаки.

Кастор Нарвак — сын градоначальника, его ставленник в городской администрации и редкостный мерзавец. О нем в среде простых горожан уже давно сложилось мнение, как о продажном человечишке, готовом кого угодно подставить за гарантию собственного комфорта.

К сожалению, рядом с подобными ему личностями всегда крутились, крутятся и будут крутиться различные прихлебатели охочие до власти и наживы. Однако же, как показывает жизнь, эти лицемеры весьма трусливы в одиночку, к тому же бестолковы, так как сами преодолевать трудности не привыкли, да и не горят желанием.

Пока мы стояли с откровенным недружелюбием во взгляде в сторону Нарвака, он тоже успел заметить нас. На его лице расплылась улыбка больше похожая на гримасу, весьма для него типичную. Сын градоначальника поднял вверх правую руку и начал приветственно нам размахивать.

— Пф! Заметил говнюк, — прыснул в недовольстве Артур.

— Сейчас, наверняка, решит подойти «пособолезновать» нашей участи.

И действительно, в следующее мгновение Нарвак уже шёл в нашу сторону всё с той же мерзкой ухмылкой на лице. Улыбка вообще многое способна сказать о людях. Взять хоть того же Артура — какова бы ни была шутка, сказанная им по отношению к другим, глядя на его игривое выражение глаз и простую открытую улыбку, человек всегда понимал, что все эти остроты не более чем попытки Артура по-дружески раззадорить и оживить своего собеседника.

А вот Кастор — совсем иная история. Его самодовольная рожа, разглядывающая тебя, может сказать лишь о презрении к тебе и о том, что ты бедняга должен скорбеть о своей судьбе, ведь ты не являешься ИМ!

— Какая встреча, парни! Давненько с вами не виделись! Рад! Очень рад!

— Рад тому, что давненько не виделись? Я вот тоже этому несказанно был рад! Готов не видеться с тобой ещё столько же, — в моих словах сквозила желчь, а кулаки то сжимались, то разжимались.

— Ну-ну, Валентин! Ты что это? Всё еще злишься из-за того случая с твоей кузиной? Знаешь поговорку: «Кто старое помянет, тому глаз долой»? Да, признаю — я бросил её у алтаря, но это же не конец света. А ребенок, которого она носит, может оказаться, чьим угодно, но уж точно не моим — улыбочка Нарвака перекосилась откровенным злорадством.

— Ни в коем разе не жалею, что не породнился с падалью подобной тебе. А вот фраза про «глаз долой» меня заинтересовала. Мне бы один запасной не помешал, твой вполне подойдёт, — я двинулся в сторону сынка градоначальника, не скрывая намерений навалять ему по первое число.

Хоть он и храбрился, я всё же разглядел в его глазах страх. Сейчас дружки не успеют помочь. Ему было бы очень больно, но за мгновение до этого кто-то жёстко скрутил мне правую руку за спину…

— Артур! Ты что вообще творишь?!

— Успокойся, Валентин, не кипятись. Ты не имеешь права начинать драку первым. Не трать силы на эту мразь. Он же на тебя законников натравит! Проблемы будут не только у тебя, но и у твоих родных, — взывал к разумному поведению спокойный уверенный голос моего друга.

— Валентин, а твой товарищ разумнее, чем кажется. Во всяком случае, уж точно разумней тебя! — Нарвак пришёл в себя и снова начал отыгрывать роль хозяина жизни.

— Вали ка ты отсюда, Кастор, пока руки и ноги целы. Всё-таки ходить одному по улице вечерами даже в нашем городке небезопасно. Да и живём мы с тобой не так уж далеко друг от друга, — в словах Артура звенел холодный металл, от которого даже у меня мурашки по рукам пробежали.

— Ох, как грозно, боюсь-боюсь! Ладно, что с вами время терять. Удачи на войне, она вам понадобится! Кстати, Артур, наслышан о ваших с Анастасией планах… Смотри по пути до поле боя не сдохни от страха, не хорошо заставлять такую милашку плакать!

На этот раз пришёл мой черед удерживать друга, чтобы он не раскрасил стены домов мозгами выродка Нарвака, хоть в наличии этих самых мозгов я сильно сомневался.

— Вот же гнусная тварь, — не успокаивался все ещё распалённый Артур.

— Когда ты двинулся в его сторону, перепугался он знатно, ещё чуть-чуть и галопом бы побежал к своим дружкам.

— Да уж… Вот ещё один стимул вернуться с войны живыми — размазать его самодовольную харю по земле.

— Мне определённо нравится этот стимул, — улыбнулся я другу.

Мы ещё немного прошлись вдвоём уже практически по ночному городу. Поговорили, посмеялись, помечтали, затем попрощались и разошлись по домам. Эта ночь не была спокойной ни для нас, ни для наших близких.

***

Раннее утро встретило нас сыростью и туманом. С Артуром мы увиделись на городской площади, среди ещё трёхсот таких же молодых парней, которые скоро будут либо без конца топтать землю военными сапогами и убивать себе подобных, либо сами будут убитыми лежать на поле битве в какой-нибудь неестественной позе в качестве удобрения и трапезы для воронья.

Прежде чем отправить нас на распределительный пункт перед нами с трибуны выступил наш градоначальник Нарвак-старший. Вещал о доблести и чести, которые достались нам — солдатам гордой и величественной страны. Попутно он во всеуслышание жалел о том, что сам слишком стар для войны и может лишь желать военных успехов таким молодым, сильным и красивым, то есть нам. Пророчил скорую победу, мол войне ещё осталось максимум полгода и прочую чепуху.

— Мда-а-а… Не зря говорят: «Уверенней всего о войне рассуждает тот, кто сам на неё никогда не пойдёт», — во взгляде Артура, смотрящего на трибуну, с которой разглагольствовал градоначальник, читалось лишь одно.

— Дай угадаю, ты задаёшь ему мысленный вопрос: «Если уж ты так стар, но воинственен, то почему не хочет отправить вместе с нами на войну своего сына?». Да-да, я читаю твои мысли, хотя мне кажется, что сейчас этот вопрос в голове у всех ребят.

— И все прекрасно знают, что он на него ответит: «Кастор — слишком важный сотрудник административного аппарата, ведающий обширным спектром вопросов и обязанностей, без него работа администрации будет критически нарушена».

— О да, весьма предсказуемый ответ.

Наконец-таки, Нарвак-старший закончил свою «воодушевляющую» речь, и нас начали распределять по военным подразделениям.

— Артур, предлагаю всеми силами стараться попасть в одну воинскую часть.

— Само собой! Иначе кто тебя будет удерживать от массового кровопролития по отношению к врагам и крайне жестокого отношения к пленным? — его остроты меня несколько успокаивали, будто бы ничего особенного и не происходило.

Однако, когда Артура вызвали на беседу с офицерами, на душе у меня появились крайне тревожные ощущения. Постепенно они усиливались, учитывая затянувшееся время этой беседы. Как оказалось, ощущения были пророческими.

Наконец, Артур вернулся.

— Ну что?! Какие войска? — выпалил я, как только его увидел.

Артур был мрачнее тучи.

— Разведка и диверсионные отряды.

Я сразу осознал причину мрачности друга. Разведка и диверсанты — войска и подразделений, куда практически невозможно было попасть без направления высокопоставленных офицеров. Выдавали же такое направление только тем, кто соответствовал жёстким стандартам физической подготовки. В том, что Артур соответствует — нет никаких сомнений, а что до меня…

Моя физическая подготовка на хорошем уровне, но на достаточно ли хорошем? Сколько себя помню, я никогда не мог угнаться за своим другом даже в детстве во время «гонок к лавке со сладостями», в старшем же возрасте Артур стал настоящим атлетом. Оставалось надеяться на чудо.

Вот только чуда не произошло.

Несмотря на все мои прошения и стремление попасть в одни войска с другом, совет офицеров дал мне возможность выбрать любые войска, кроме разведки и диверсионных отрядов. Встречал меня Артур с улыбкой, но в глазах сквозило понимание, что служить вместе нам не судьба.

— Ну и что же ты выбрал? — прозвучал сходу его вопрос.

— Мобильные пехотные войска.

— М-м-м, самую мясорубку. А ведь мог пойти в артиллерию и разносить всех и вся с почтительного расстояния.

— Зная твой дар находить проблемы в самое неподходящее время, я побоялся, что однажды ты сам встанешь под мой снаряд. Мне потом перед твоими родителями извиняться: «Простите, что случайно разнёс вашего сына на куски. Но он сам виноват, что попал под мой артобстрел». Нет уж, обойдусь как-нибудь.

— Согласен, звучит резонно, — улыбнулся мне Артур.

— Прости, я ста…

— Знаю, дружище, знаю. Ну, не всем же дано быть столь великолепным, как я.

— Умоляю тебя, заткнись. И так паршиво.

Так как конкретного номера своих подразделений мы ещё не знали, то договорились обмениваться новостями в письмах через родных, которым будем писать мы, и которые будут писать нам. Через полтора часа меня и еще семьдесят ребят погрузили на машины и отправили в наше подразделение. На прощание мы с Артуром крепко обнялись.

— Старайся там особо не геройствовать.

— Я-то?! Это ты у нас выбрал мобильные пехотные войска! У меня жизнь ещё будет относительно спокойной, чего не скажешь о тебе. Оставьте диверсантам парочку вражеских полков, а то нам заняться будет нечем.

На этом мы попрощались.

***

С войны удалось вернуться спустя год в ноябре такой же поздней осенью, какой уехал на фронт. По возвращении домой, я сразу же снял свои сержантские лычки, а медаль за воинские заслуги положил в комод, где валялась вся материнская бижутерия и украшения. Бессмысленная война завершилась весьма «ярким» по своему содержанию мирным договором. Если быть точнее — все остались при своём.

То есть никаких территориальных приобретений или потерь ни наша страна, ни страна-противник не понесли. Собственно, как не приобрели никакого дополнительного политического веса или славы, про какие-то там слова извинения я вообще молчу.

В общем, просто разрушили друг другу приграничные города, вытоптали поля, пустили под откос несколько тысяч человеческих жизней и всё, успокоились — высшая мера безумия, на мой взгляд. И речь не о том, что нужно было воевать до «победного конца». Нет! Я вообще не понимаю, зачем нужно было устраиваться этот балаган смерти, и почему он так долго длился.

Озлобленный и утративший понимание происходящего в правящих головах, я отправился к тому, расставание с кем мне далось так же тяжко, как и расставание с роднёй. Артур.

— Мы с тобой год не виделись, дружище, — сказал я с невыразимой тоской в голосе. — И вот, наконец, встретились, но ты молчишь. Разве так поступают настоящие друзья после долгой разлуки? Где твои остроты и шуточки, где твоя невыносимо глупая улыбка?!

Ответом мне была тишина и грустные пустые глаза каменного ангела, смотревшего на меня с постамента над могилой Артура.

Весь год, в течение которого велись беспрестанные военные действия, мы, как и договаривались, обменивались новостями через письма от родных.

В одном из писем отец с матерью писали, что Артур был серьёзно ранен во время диверсионной операции, но выжил и даже не попал в плен, зато попал в лазарет. За его храбрость и самоотверженность ему присвоили звание старшего сержанта и какой-то почётный орден диверсионных войск.

Когда я читал это письмо, у меня была только одна мысль: «А говорил, что геройствовать не будет! Теперь не вздумай вылезать из лазарета, засранец!». Это была почти молитва, которую никто не услышал. Артур поправился достаточно быстро, что удивило даже врачей. Он вернулся в своё подразделение и весьма успешно воевал, то есть весьма успешно не давал себя убить.

Так было до тех пор, пока за неделю до конца войны мне не пришло письмо, в котором говорилось, что в конце октября Артур героически погиб, прикрывая своё подразделение во время отступления после неудавшейся диверсии. С этого момента в опустошённой душе до самой нашей «встречи» звучали лишь два слова — «героически погиб», будто разум отказывался верить тому, что написано в письме.

Я долго стоял рядом с могилой друга. Рассказывал ему о том, как сам воевал, и как самого несколько раз цепляли то пули, то осколки снарядов. Похвастался, что в свои двадцать пять лет уже являюсь обладателем седых висков, хоть всегда был черноволосым. Поведал о грустных, откровенно глупых и нескольких весёлых моментах, которые происходили со мной на войне за этот год. На душе же было гадко и тяжело, как никогда прежде. В глазах не было ни одной слезинки, просто лицо с застывшим выражением безмерной скорби.

По дороге домой, в центре города рядом с овощной лавкой я увидел ту, о которой знал совсем немного, но мне было достаточно знать, что её имя Анастасия и она — дочь ювелира… Артур собирался жениться на ней после возвращения с войны. Не знаю, почему решил к ней подойти. Видимо, просто хотелось с кем-то разделить скорбь, переполняющую меня.

— П-простите, Ваше имя ведь Анастасия? — обратился я к ней неуверенным и чуть ли не дрожащим голосом.

— Мы с Вами знакомы? По-моему, раньше Вас не… АХ! — вздрогнула она. — Вы — Валентин! Друг Артура!

— Так Вы знаете меня, — слабая улыбка всё-таки пробилась через невыносимую грусть.

— Д-да, конечно знаю… — она как-то замялась, было видно, что ей некомфортно рядом со мной, но почему?

— Простите, что-то не так? Могу чем-то…— я окинул её более внимательным взглядом и только тогда заметил… — Кольцо? Вы замужем?

От этого вопроса она снова вздрогнула, в глазах появился страх и дрожь в голосе.

— Д-да…

— Что ж… Поздравляю Вас. Давно ли, если не секрет? — мой голос внезапно окреп, а зубы непроизвольно сжались.

— С двадцать девятого октября. А Вам-то какое дело? — в разговор вступил третий голос, который я помнил достаточно хорошо. Он принадлежал тому, кто мог оказаться возможным мужем Анастасии, но разум отказывался соглашаться с такой возможностью.

Я резко развернулся в сторону говорившего.

— Кастор… А я-то тешил себя надеждой, что ошибаюсь.

— Валентин? Это ты?! — Нарвак-младший опешил, но, тем не менее, узнал меня сразу.

— Что, так рад меня видеть, что своим глазам не веришь?

Пока сын градоначальника приходил в себя я снова обратился к Анастасии.

— Значит двадцать девятое октября? Учитывая, что Артур погиб немного раньше, то горевали Вы, судя по всему, не долго. Надеюсь, хоть Кастор умеет как следует утешать? А то до этого он мог лишь доводить женщин до слёз и бросать беременных у свадебных алтарей, — мой взгляд выражал открытую агрессию, и Анастасия не на шутку перепугалась, из её глаз были готовы пойти ручьём слёзы.

— Эй, хамло! Ты как позволяешь себе с добропорядочными гражданами разговаривать? Может, хочешь провести несколько ночей за решёткой?! — Нарвак внезапно разразился удвоенной дозой своего гонора.

К этому моменту к нему подошли трое его завсегдатых прихлебателей. Прохожие начали на нас оглядываться, кто-то даже остановился посмотреть, что будет дальше.

Я понимал, что такое количество людей вокруг сильно меня ограничивает в действиях, но при этом даёт мне определённые преимущества. Что ж, Артур, смотри на нас! Думаю, тебе понравится представление.

— Хочу за решётку? Ну что Вы, господин хороший, ни в коем разе! Просто хотел пособолезновать Анастасии, у неё же такое горе — замужество с Вами, Кастор! Или нужно больше соболезновать именно Вам? Всё-таки, наверно, тяжело быть лишь вторым, кому сказали «Да». Ко всему прочему, первым был Артур — высокий, сильный, добрый и остроумный. То есть полная Ваша противоположность. Может со стороны Анастасии это был акт сострадания?

— Ты что городишь, тварь?! — глаза Нарвака налились кровью, всем своим видом он теперь больше походил на бешеную собаку.

— А что тут такого? Нужно же быть милосердным к юродивым! Вот, например, Вы, Кастор, юродивейший из юродивых. А вы, парни, что стоите рядышком? Вы его группа поддержки? Или нянечки? Успокаиваете его, когда он начинает хныкать? Гладите по головушке, говорите всякие приятные слова, о том, что он тоже иногда бывает сильным и красивым? Про остроумие-то я молчу — у него подобного отроду не было. Может, ещё каким-либо образом утешаете, когда у Анастасии голова болит?

Я кривлялся, как только мог, применял все известные жесты, подходящие для ситуации, сочился сарказмом и желчью, на лице играла глупейшая улыбка от уха до уха. Зеваки вокруг начали посмеиваться, а девушки смущённо отворачивали от нас лица. И, наконец, это дало результат.

Три дуболома, сопровождавших Нарвака, бросились на меня с кулаками, да и сам он в стороне не остался. Первый же, подбежавший ко мне, получил мощный прямой удар ноги в живот, благо по такой мишени было крайне сложно промахнуться, в результате мужик сразу оказался на земле, хватая ртом воздух.

Второй также ничего толком не успел сделать, так как подбегая схлопотал быстрый встречный удар левой руки в зубы. И хоть в целом удар был не сильный, его хватило, чтоб выбить передний зуб. В продолжении шоу второй прихлебатель участвовать больше не решался.

Третий — самый мясистый налетел сбоку и всё-таки умудрился хорошенько попасть правой рукой мне в скулу. Меня немного повело, однако рефлекторный ответный удар на этот раз уже моей правой руки тоже нашёл свою цель.

Мясистый замотал головой, но, не успев полностью оклематься, тут же получил по ней «вдогонку» хук левой. Его голову дернуло в сторону, и он хорошенько приложился ею об угол здания, рядом с которым всё происходило. На этом с него тоже, пожалуй, хватит.

Пока я выяснял отношения с его прихвостнями, Нарвак под шумок подкрался ко мне и обхватил меня со спины в ничтожных попытках зачем-то сделать своими тщедушными руками подобие замка на моей груди.

— Ха! Кастор, ты это серьёзно? — его потуги меня откровенно позабавили.

Мой затылок резко дернулся назад, и удар пришёлся Нарваку точно в переносицу, я же с удовольствием услышал хруст носового хряща. Его руки сами меня отпустили, пытаясь остановить кровотечение.

В этот момент к Нарваку, заливающему землю кровью из носа, подбежала Анастасия.

— Прошу Вас, Валентин, хватит! Остановитесь! — по её щекам текли слёзы. — Мне очень и очень жаль, что Артур погиб, но жизнь продолжается, и каждый делает то, что должен, — голосе Анастасии слышны горечь обиды и безысходности.

Несмотря на свой гнев, я понимал возможные причины этого брака. Как-никак её отец — ювелир, уж он-то умеет считать деньги. Естественно, не нужно быть «семи пядей во лбу», чтобы составить простенькое уравнение о выгоде, получаемой от подобного брака.

Если это действительно так, нужно хотя бы попытаться уберечь Анастасию от злобы со стороны мужа на тот случай, если он вдруг захочет на ней отыграться, решив, что она — причина его сегодняшнего унижения.

— Мне до тебя нет дела, пусть даже Артур хотел на тебе жениться. Всё было сказано лишь ради того, чтобы взбесить твоего женишка. Эй, Кастор! Слышишь меня, мразь? Считай это небольшой расплатой за грехи прошлого. Хотя, сказать по совести, ты слишком легко отделался. И не советую пытаться жаловаться на меня законникам. Уж слишком много народу видело, что ты и твои приятели первыми начали драку — самого же ещё засудят, недоброжелателей у тебя более чем достаточно.

***

После всего произошедшего идти домой не было никакого желания, и я направился к мосту над речкой без названия. Пока шёл к нему, погода успела испортиться — начался холодный осенний дождь. Уже стоя на мосту, укутавшись в своё пальто, я смотрел на листья, плывущие по мутной реке.

«Мы, как листья поздней осени, которым жить осталось всего ничего. Никому ненужные и несёт нас грязным потоком в какую-нибудь выгребную яму», — вспомнил я слова Артура. Как же он был прав. Чертовски прав. И как же его сейчас не хватает…

— Не смотри так хмуро, ты всё-таки не красавец, если не забыл, — вдруг донесся до меня знакомый голос, будто из прошлой жизни.

Мурашки прокатились по всей спине, я сразу завертелся по сторонам. Кроме меня на мосту никого не было, но чувство одиночества внезапно исчезло.

На моих губах заиграла слабая улыбка.

— Однажды один глупец сказал удивительно мудрую для него мысль: «Раз уж вся наша жизнь — борьба, значит нужно скрутить жизни руки, пока она не сделала это с тобой первой». Как-то так?

В ответ ветер швырнул мне в лицо капли дождя. Посмотрев в небо, я снова улыбнулся, и капли воды на моём лице стали солёными на вкус.