Цветные линзы

ЦВЕТНЫЕ ЛИНЗЫ

The willow it weeps today,

A breeze from the distance is calling your name.

Unfurl your black wings and wait,

Across the horizon it's coming to sweep you away…

Alter Bridge. «Blackbird»

Поезд слегка качнулся, и чашки на белой салфетке зазвенели. Жанна уже не обращала внимания на этот звук. Вокруг было слишком много звуков. В соседних купе шумели дети, которых родители периодически и совершенно безуспешно пытались успокоить. А за спиной Жанны бурно отмечали каждый новый ход играющие в карты мужчины. Жанна посмотрела в окно, улыбаясь чему-то своему, внутреннему. Все было хорошо. Муж пришел от проводницы с газетой в руках, он обнял Жанну за талию, присев рядом. Напротив мирно спал Лешка, их восьмилетний сын. День клонился к закату, и небо за окном как-то странно быстро мрачнело. Жанна нахмурилась, разве такое бывает? Но вдруг стало совершенно темно, а со всех сторон раздался оглушительный грохот, пассажиры тут же оказались разбросаны по вагону, поезд с жутким скрежетом остановился. Вместе со всеми Жанна бросилась к выходу, крепко сжимая в руке щуплую ручонку своего сына. Выбравшись из вагона, она не поверила своим глазам. Мир, окружавший ее минуту назад, да и всю ее жизнь – прекрасный и стройный – рушился. Далекое мрачное небо застили сонмы багрово-красных и черных облаков, сочивших то и дело грозовыми раскатами. Они стояли над обрывом, и вся трава словно в одночасье пожухла, обнажив серую безжизненную почву. От ужаса Жанна не могла ничего сказать, так сильно перехватило ее дыхание. Она обернулась к близким, но все они исчезли. Не было Лешки, не было Ильи, не было истеричных детей, не было их родителей, вообще никого – только обгоревший, сошедший с рельс, поезд. Она подошла к обрыву, заглянув вниз, и не увидела земли. Лишь огромные просторы каньона, с постепенно обрушавшимися в пустоту грядами мощных гор, не сумевших противостоять концу этого мира.

Это был Апокалипсис.

Сознание Жанны отчаянно сопротивлялось увиденному, и, наконец, она вырвала себя из кошмара. Голова жутко гудела. Сквозь плотно зашторенные окна в комнату пробивался блеклый утренний свет октября. С кухни доносились характерные звуки закипающего чайника. Видимо, Илья встал сегодня пораньше, чтобы приготовить завтрак. Жанна еще с минуту понежилась в кровати, но затем решительно встала, надо было сбросить с себя одеяло и кумар привидевшегося ей жуткого сна. Все было как обычно.

Она накинула халат и, зевая, прошла в ванную. Не глядя в зеркало, почистила зубы, попутно вспоминая детали сна. Странно, ей приснилось, что у них есть сын. Лешка… Это была ее мечта. Они пытались завести ребенка последние три года и все безрезультатно. Длинные очереди, двери кабинетов, обнадеживающие лица врачей и десятки дорогостоящих анализов… В конце концов Жанна устала. Ей хотелось хоть ненадолго отпустить ситуацию, и тут этот сон… Она поправила растрепанные волосы, и вдруг замерла. Впервые за утро, взглянув в свое отражение, она с ужасом отпрянула. Затем, подойдя ближе, она внимательно вгляделась в свои глаза. Не может же это быть на самом деле? Может, это все еще сон? Жанна ущипнула себя за руку, прикусила губу. Боль была совершенно ощутимой. Ведь все было как всегда, такое обычное утро… и вчера ничто не предвещало беды… А сегодня, сегодня на Жанну из зеркала смотрела совершенно другая женщина. Нет, все в ней было тем же, но вот ее глаза… Глаза стали черными. Настолько, что в них не было видно зрачков.

Это было жутко. Страшней, чем ее ночной кошмар, который в отличие от этого, был всего на всего сном. Жанна еще с минуту в оцепенении разглядывала себя в зеркале. Глаза у нее всегда были светло-карие. В состоянии легкого шока, еще не решив, как именно она должна реагировать на эту ситуацию, но уже ощущая легкое покалывание нервных окончаний, Жанна спокойно зашла на кухню.

Илья, услышав, что она уже встала, включил новости, и пил свой незаменимый утренний кофе. Увидев Жанну, он зевнул.

— Доброе утро, красотка! Я будил тебя несколько раз. Ты даже не пошевелилась. Наверное, снилось что-то приятное? – он шутливо взглянул на нее.

«Не замечает» — подумала Жанна. «Хорошо, буду вести себя как обычно».

Жанна улыбнулась, присев рядом.

— Да, такое снилось, иногда даже и не придумаешь специально! Что у нас на завтрак?

— Твои любимые тосты!

— Здорово!

На самом деле Жанна ненавидела эти тосты. И особенно за то, что он называл их «ее любимыми». Пряча глаза, она принялась намазывать на них плавленый сыр, пока Илья наливал ей чай. Он всегда был заботливым. Иногда не в меру. Скорее зачастую эта его забота была добровольно-принудительной. Ему, конечно, виднее, как проявлять свою любовь, и уж конечно виднее, что лучше всего есть на завтрак и считать любимым. Жанна отпила горячий чай, едва не обжегши язык, и, наконец, решилась. Она посмотрела на него внимательно и долго. Он глупо улыбнулся.

— Что? Ты хочешь что-то сказать?

«Не замечает» — повторила про себя Жанна. Из своего и чужого жизненного опыта она четко вынесла тот факт, что всегда есть вероятность оказаться идиотом в ситуации, когда кто-то не видит того, что видишь ты. Поэтому, прикусив губу, она спросила:

— Тебе не кажется, что у меня что-то с глазами? – она неловко поднесла руку к лицу, задержав пальцы на скулах.

Илья нахмурился, взяв ее за подбородок, и внимательно заглянул ей в лицо.

— А что именно не так? – уточнил он. – Ты стала плохо видеть?

«У одного из нас точно проблемы со зрением…» — возмутилась про себя Жанна.

— Ну, они стали несколько темнее, чем обычно. – робко ответила она, начав уже было сомневаться в том, что видела.

Илья еще раз посмотрел на нее, но, казалось, так ничего и не понял. Жанна не удивилась бы, если бы он вообще не вспомнил какого цвета были ее глаза. В последнее время ей все чаще приходила в голову мысль, что ему совершенно не было дела до того, какая она на самом деле. Он жил в выдуманном им мире, где все было прекрасно и по правилам. Именно поэтому он отреагировал так, как и должен был.

— Да не придумывай ты всякую ерунду! Вот, женщины! Все у тебя в порядке! Вечно найдете, что-нибудь, о чем попереживать!

— Ладно! – остановила Жанна поток его возмущения. – Все хорошо. Наверное, показалось.

Илья хотел было еще что-то сказать, но Жанна не позволила ему продолжить свою речь, покинув кухню. Она опаздывала на работу.

***

Начальница Жанны, в отличие от ее мужа, оказалась куда более внимательной и прагматичной. Окинув подчиненную критическим взглядом, она тут же присвоила ситуации собственный балл катастрофичности, сперва нахмурив брови, затем сжав губы, словно ее заставили съесть целый лимон.

— Этот твой новый имидж никуда не годится!

Жанна не нашлась, что ответить, сумев лишь выдавить из себя что-то невнятное.

— Ты зачем это сделала?

— Ничего я не делала… это… само так произошло, случайно… — пыталась оправдаться Жанна, – я удивлена не меньше вашего!

— Нет… нет! — замахала руками Хорошавцева, — ты мне всех клиентов распугаешь! Я тебя не выпущу в таком виде!

Жанна работала в брендинговом агентстве, и сегодня ей предстояло презентовать перед заказчиком дизайн фирменного стиля, оттого-то ее внезапное преображение пришлось совершенно ни к месту.

— Но Софья Дмитриевна! Я ведь вела этот проект с самого начала!

— И речи быть не может! – Хорошавцева смотрела на нее с долей отвращения, ибо «клиент должен видеть приятное, располагающее лицо, а не этот внеплановый хэллоуин» – вот что, наверняка, говорили ее глаза. – Беглецова вместо тебя! А ты приведи себя в порядок и приходи. Все, у тебя отгул! Возьмешь за свой счет. К врачу сходи.

Жанна обреченно опустила руки, глядя вслед уходящей звонким шагом начальнице. Обернувшись к Беглецовой, она прочла в ее сочувственном лице едва сдерживаемую улыбку. Жанна вздохнула, разведя руками, мол, «иди, чего ты ждешь…». Беглецова ждать не стала, и вот уже Жанна смотрела и на ее сверкающие пятки.

Вместе с ними от Жанны стремительно уплывал один из самых долгих и трудозатратных проектов, и, увы, не ей придется снимать сливки с этого десерта и пожинать заслуженные плоды тяжелой работы. Но Софью Дмитриевну едва ли удалось бы убедить в ее неправоте, решения она принимала быстро и безапелляционно, особенно, если дело касалось персонала. У нее был нюх на людей, но и на коммерческий успех в еще большей степени. И люди, как правило, ложились под колеса этой неудержимой машины тогда, когда Хорошавцевой было это выгодно.

Жанна устало упала в кресло у своего стола, опустив голову на руки, так, что ее темные волосы раскинулись по ним взволнованным водопадом. «Сон в руку…» — с обидой думала она. «Бывает же такое! И ведь сегодня даже не пятница…». Жанна была не в силах сопротивляться всему, что на нее навалилось, но и сидеть, ожидая конца, было не в ее духе. Позволив себе еще с минутку предаться тяжелым мыслям, она собралась в клинику. Должен же хоть кто-то определить, что с ней происходит. И если ее начальница проявила на редкость острое зрение, следовательно, настоящие специалисты также должны будут хотя бы признать тот факт, что то, что происходит с Жанной, – происходит на самом деле. Это не ее иллюзия, и не надуманная история, как однозначно решил ее муж, это правда – грубая, неприкрытая, черная, как ее глаза. Правда, которую нельзя не заметить.

***

В коридоре частной клиники «Carefree life», самой близкой от офиса Жанны, почти никого не было, и можно было усесться на удобный диван, бессмысленно пролистать журналы с помятыми титульниками, пробежаться глазами по белой, зеркально гладкой поверхности кафельной плитки, и увидеть далеко в конце коридора нишу вместо окна, где на стеклянных полочках расположились предметы декора, призванные скрасить ожидание. «Вот тебе и свет в конце туннеля» — уныло мелькнуло у Жанны в голове. Она постучала в дверь, и, услышав приглашение войти, переступила порог узкого кабинета окулиста. Здесь также все было белым. «Овеществленная стерильность…» — подумала Жанна. От этого чувства ее тошнило.

Врач, Стеблич Инна, молодая женщина с короткими рыжими волосами, и довольно дружелюбным взглядом, указала Жанне на стул. Вникнув в суть проблемы, Инна Викторовна добродушно сощурилась, очевидно ее ничем нельзя было удивить, и провела все доступные ей способы обследования. Убедившись, что пациентка не принимала никаких лекарственных препаратов, не состоит на учете у других врачей, и не меняла свой обычный рацион, Стеблич восторженно заявила:

— Ну, могу сказать, что с вашим зрением все в порядке, глазное дно спокойное, в общем… все в норме, никаких отклонений я не наблюдаю. А по поводу резкой смены цвета глаз, это, конечно, весьма необычно, но не смертельно! – Инна Викторовна улыбнулась, — Это может само по себе, конечно, и являться признаком начинающегося заболевания, но… думаю, это в некотором смысле уникальный случай, и ничего страшного в этом нет. Вы можете понаблюдаться у нас некоторое время, чтобы проследить динамику процесса. В любом случае вам не стоит беспокоиться.

Жанна вздохнула. Признаться, ей было бы намного легче, если бы она тут же произнесла название какого-нибудь страшного диагноза, хоть и с этим раздражающе веселым видом. Это решило бы сразу две проблемы – внесло бы, наконец, ясность в ситуацию, и – наградило бы Жанну безоговорочной победой над мужем, который всегда считал ее женщиной с хорошим воображением и неустойчивыми нервами, не более того.

Покинув клинику, Жанна направилась вдоль улицы, не глядя на дорогу. Ей было все равно куда идти. Небо затянуло блеклыми невзрачными тучами, и листва на деревьях, что еще не успела облететь, висела рваными лохмотьями, обнажая дыры при каждом порыве ветра. Все смешалось вокруг в одну сплошную серую кашу, в которой редкими яркими вкраплениями пестрели пальто моднящихся женщин. Казалось бы, не произошло ничего страшного, ничего такого, что могло бы вдруг вот так подкосить Жанну, выбить ее на обочину с широкой и еще пахнувшей свежей краской разметки дороги жизни. Да, это было необычно, непонятно, создавало некоторые проблемы. Но их можно было игнорировать с тем же успехом, что и все остальные. Из тех, с которыми нельзя было справиться быстро. Разве что она не стала участником ситуации, подобно той, когда подвергавшийся долгой нагрузке мост, наконец, рухнул. К этому обрыву он шел давно, постепенно покрываясь сетью мелких и крупных трещин. Но сотни машин день изо дня ездили по нему «на авось», пока у властей в приоритете были другие задачи.

Итак, что могла сделать Жанна? Найти других врачей, пройти еще с десяток обследований, но такое времяпрепровождение порядком надоело ей, и от одной мысли о бесконечных дверях на фоне кафельных стен, Жанна чувствовала, как комок подбирался к ее горлу. Купить линзы – самый простой и не затратный вариант. Никто даже не будет знать о том, что с ней что-то происходит. Да и кому какое дело? У людей хватает своих проблем. И единственными, кого по-настоящему должны были волновать трудности Жанны, по ее мнению, должны были быть ее муж и родители. Муж отпадал. Оставалась мама. Но Жанна не хотела беспокоить ее зря, зная сострадательное родительское сердце. С другой стороны, а что если и правда эта смена цвета глаз свидетельствует о какой-то болезни? Жанна придет в клинику еще раз. Но она сделает все тайно, она не станет заставлять всех переживать, когда еще ничего не ясно. И вот еще один груз проблем Жанна поместила на свои плечи, освобождая других от этой необходимости.

Часы на ее руке показывали половину двенадцатого. Она отправила смс подруге, что зайдет к ней на обед. Оставалось еще достаточно времени, чтобы поразмыслить обо всем этом, гуляя по мрачным осенним улицам. Жанна подняла голову к небу, и не найдя ни малейшего проблеска в бесконечной сине-серой вате, понуро опустила глаза. Пара капель дождя упали на ее лоб и плечи. Небо, казалось, само хотело расплакаться, но и у него не хватало сил или решимости, точно как у Жанны. Место слез внутри нее занимала плотная беспросветная пустота. В ней не оставалось пространства для чего-то другого. Жанна отправилась бродить по самому длинному бульвару вдоль проспекта Калинина, избегая встречи глазами со случайными прохожими.

К часу дня она уже успела занять скамейку в Гоголевском саду недалеко от места, где работала Анжела. С ней Жанна дружила с самого детства. Пожалуй, никому она не доверяла также. Анжи, как она ее звала, пришла с работы не в лучшем расположении духа. Но ей депрессия была к лицу, от этого ее полные красивые губы поджимались, словно у ребенка, и внешность ее становилась еще более кукольной, нежели обычно.

Обнявшись с Жанной, она присела рядом. Некоторое время она не замечала, что что-то не так, продолжая, видимо по инерции, выговаривать свою обиду на мерзкого босса. Иных боссов, в принципе, не бывает – гласило ее правило, выведенное из житейского опыта. Жанна потупила взгляд. Рассказать ей о том, как с ней только что поступила ее собственная начальница и перекрыть все злодеяния Глухова Анатолия Сергеевича, директора типографии «Альфа-Принт», было бы в некотором смысле преступлением перед праведным гневом Анжи, который она изливала с особенным осознанием собственной несчастности. Выдохнув последнюю порцию изощренных ругательств, скрытых в притягательной форме русского языка, присущего лишь особам из высшего общества, имевшим за плечами филологическое образование, Анжи, наконец, заметила своего зрителя.

— Ты хотела о чем-то поговорить?

Жанна встретилась с ней глазами, и Анжи замерла, так и не закрыв рот, из которого уже готовилось вылететь очередное красивое словцо.

— Ой… чего это у тебя? – волшебство вдруг исчезло, и она сбилась со своего напыщенного ритма.

— Это… Это то, о чем я хотела с тобой поговорить. – вздыхая, констатировала очевидный факт Жанна.

Анжи с минуту молчала. Этот ее взгляд, словно она увидела привидение и лишилась дара облекать свои мысли в слова, который ей, по-видимому, был дан самим богом красноречия, специально для этого спустившимся с небес, приводил Жанну в смятение.

— Не смотри на меня, как на прокаженную. – попросила она.

— Да я… нет… я вовсе так не думаю! – Анжи погладила ее рукой по плечу. – Ты… ты заболела? – осторожно спросила она.

— Если бы. Окулист сказала, что у меня все в порядке.

— Может, это из-за таблеток…ну… тех.

Жанна покачала головой.

— Нет… Давай не будем об этом.

— Хорошо…

Пролетела еще пара минут неловкого молчания.

— То есть, это теперь твой цвет глаз? – решилась прервать его Анжи.

— Выходит, что так. – грустно усмехнулась Жанна.

— А, по-моему, это вовсе не плохо! Выглядит, конечно, необычно, но зато… как эффектно! – от взгляда Жанны она невольно сморщилась, но сумела выдержать этот напор, переведя тему. – Что Илья сказал? Он видел?

Лицо Жанны от этого вопроса как-то сразу помрачнело, так что Анжи должна была, наконец, догадаться, что реакция мужа как раз была для ее подруги самой неприятной в этой ситуации.

— Ничего. – произнесла Жанна, сжав губы, и повторила уже по слогам: – Ни-че-го. Мне всегда казалось, что он поддержит меня в трудную минуту. – она посмотрела Анжи прямо в глаза. – Это было еще до свадьбы. А потом я поняла, как он решает все проблемы – пускает все на самотек. Все, что не особо затрагивает его, его карьеру или имущество… Все, в чем можно и не участвовать, как будто оно решится само собой… Или… или все, с чем он не способен справиться. Но он делает это молча. А я так не могу. Не могу больше молчать… ждать… надеяться. Как и с ребенком. Хоть бы одно слово от него услышать… что он тоже… переживает. Ну или не переживает. Хоть что-нибудь…

— Понимаю… я от Никиты тоже не могу добиться ничего…

И Анжи пустилась в описания своих сложностей, вновь обретя утраченное красноречие. Но Жанна почти не слушала ее. Отчасти от того, что Анжи часто так делала – переводила все на себя. Или делала вид, что на самом деле все хорошо. Прямо как Илья. От этого Жанну начинало внутренне трясти. Как будто ты приходишь к ларьку с мороженым, а тебе вместо этого продают бургер. Пожалуй, иногда можно было бы согласиться и на эту пищу, решить для себя – да, и правда, к чему эти страдания, если можно наслаждаться жизнью? Радоваться ей такой, какая она есть. Особенно если знаешь, что миллионы людей испытывают куда большие трудности – эту фразу Жанна слышала чаще других от всех, к кому обращалась за советом. Да, это так. Но эта мысль ее не грела, и не заставляла получать удовольствие от своих неудач. В этот самый момент, слушая как Анжи в очередной раз красочно описывает вероломство свекрови, безразличие мужа или его лень и невнимательность к ее персоне, Жанна отчетливо осознала, что не собирается больше радоваться. Нет. Настало время открыть свое сердце боли, до сих пор вытесненной глубоко в подсознание. Нельзя больше скрываться от нее, нельзя говорить, что ее нет, или что она незначительна в сравнении с другими, что черное – это белое, а бургер – это мороженое. Стать тем, кем она была на самом деле последние три года, вот, что должна была сделать Жанна.

Анжи больше и не вспомнила о ее необычных глазах. Она говорила и говорила без остановок о чем-то другом, о веселом, о смешном, курьезном, обо всем, что наполняет жизнь обычного человека. Быть может, она хотела отвлечь Жанну от переживаний. Но на сей раз она прогадала. Жанна хотела совсем не этого. Она не собиралась успокаиваться, слушать релаксирующую музыку, «рисовать для удовольствия», бегать утром по первой росе и покупать себе новые красивые шмотки. Все это уже не могло ни очистить ее, ни забить дыру в сердце. Жанна знала, что Анжи больше никогда не спросит ее. Она быстро привыкнет к ее новому виду и не станет интересоваться тем, как в нем чувствует себя ее подруга. Наверное, пару раз отпустит какую-нибудь острую шутку, показывая, что она в курсе ситуации. И все. Жанна снова останется наедине со своей болью. Так для чего же теперь трепать слова? Для чего требовать внимания от тех, кто не в состоянии его тебе дать? Жанна приняла умиротворенный и даже несколько оживленный вид. Теперь все будут довольны: Жанна успокоилась, а Анжи выступила в роли утешительницы. Ведь для того и нужны лучшие подруги?

***

Вечером, когда за окном стало уже совсем темно, и в шуме проезжавших машин гасли удары ливня о мостовые, крыши и уличные скамейки, Жанна готовила ужин. Илья еще не вернулся с работы, а завтра ему предстояло ехать в командировку на несколько дней. Жанна сложила в раковину использованную посуду. Зажурчала еще пока прохладная вода. Из-за давно не ремонтировавшихся систем иногда приходилось ждать несколько минут, пока она согреется. По телевизору шел старый советский мультик «Халиф — аист». Жанна слушала его в пол уха. Он всегда казался ей несколько жутковатым, но это необычное почти безумное настроение, в которое он вгонял зрителя, очень подходило ее нынешнему состоянию. Странные протяжные и обрывающиеся резко звуки, сменяющие друг друга подчас нелогичные образы, пугающие глаза животных, и эта особенная манера говорить – все, что нужно, чтобы превратить любой даже самый незатейливый сюжет в произведение психоделического искусства. Эта мысль мелькнула у Жанны в голове, но она не успела как следует ее обдумать, как вернулся Илья.

Нет, и теперь она не казалась ему необычной. А, может, он просто не желал признавать свое поражение. Жанна заметила, что он все же несколько дольше задерживает на ней свой взгляд. Но первой вступать в обсуждение она не желала, вспоминая, чем закончился их утренний разговор. Оставалось ждать, пока он сам проявит инициативу. Но он рассуждал о вещах посторонних, как будто намеренно уводя диалог в иное русло. Жанна кивала головой, иногда задавала уточняющие вопросы, и все чаще специально смотрела ему прямо в глаза. Но это оказалось бесполезным.

Когда все сборы и приготовления были закончены, и свет в их спальне погас, Жанна отвернулась к окну. Поджав под себя одеяло, словно оно заменяло ей большую плюшевую игрушку, Жанна лежала в темноте, не закрывая глаз. Сквозь узкую щелку между тяжелых штор в комнату проникали зеленовато-синие отсветы одиноких дворовых фонарей. Должно быть им также холодно, там внизу над оббитыми козырьками подъездов, как Жанне здесь, на ее половине кровати. Но затем она услышала его дыхание у себя над ухом. Он целовал ее в шею, буравя носом волосы.

— Илья… я устала. – прошептала Жанна.

— Я соскучился по тебе, малыш… — он просунул руку под ее одеяло.

— Давай не сегодня… — попросила она.

— Ты же знаешь, что я уеду завтра.

— Всего на три дня.

— Три дня без тебя…

Он не слушал ее просьб, он почти никогда не спрашивал ее ни о чем. Его аргументы были железны – потому, что он так решил. Первое время их знакомства он поразил Жанну своей такой настоящей, как ей казалось, мужественностью. Он всегда делал то, о чем говорил, был отзывчив и добр. И Жанне хотелось ему покоряться, чувствовать себя с ним под защитой, всегда знать, что с таким человеком ей ничего не страшно. Его любовь была безусловна. Он сказал, что будет любить ее всю жизнь. Только ее одну. И она верила, потому, что он не бросал слов на ветер. Но затем он говорил еще много такого, от чего у Жанны опускались руки. Оказалось, он один знал, как нужно жить правильно, и что вообще включает в себя само это понятие. Неважно, что думает Жанна. Она женщина, она слаба. И теперь, когда он одним движением скинул с нее пеньюар, впиваясь губами в обнаженную грудь и живот, она как всегда растворялась… в его желаниях, его движениях, и его теле. Но для нее в этом больше не было любви.

Он уже давно спал, когда она, обняв руками колени, долго сидела в прохладной ванной. По телу ее все еще разбегались волны напряжения, но в глазах было по-прежнему темно. После того, как нежность ушла из их отношений, после того, как они перестали слушать друг друга, от любви осталась лишь оболочка, тело без души. Жанна чувствовала себя грязной от этого, и ей хотелось поскорей освободиться от всех ощущений. Выкорчевать из своей памяти, и из своего тела, успокоить пульсирующие вены, прогнать дрожь с кожи… Все равно это было бесплодным действием. Бесплодным в прямом смысле этого слова. И оттого оно виделось Жанне еще более бессмысленным и оскорбительным. Жанне приходило на ум, что Илья считает ее одной из своих вещей – необходимых – да, ценных – да, возможно даже незаменимых, но вещей. Вещь не имеет права слова, она не может иметь свое мнение или мировоззрение. Вещь всегда выполняет лишь отведенную ей хозяином роль.

***

На следующий день Жанна купила в аптеке цветные линзы. Теперь все вернется к своему обычному порядку. Люди больше не будут смотреть на нее, словно на внезапно возникшее из темноты привидение, зеркало отразит привычный вид, а Беглецова вновь займет свое место, как побитая собака, завистливо глядя на свою более успешную коллегу. Пожалуй, эта мысль нравилась Жанне больше всего. Пускай она и оторвала кусок с ее праздничного пирога, отныне ей придется довольствоваться только крошками.

Однако после обеда Жанна вновь загрустила. Теперь ей казался неестественным ее «нормальный» вид. Все в нем было насквозь фальшиво, нелепо и подло. Скрывать свое истинное лицо – правило любого порядочного человека, ибо за правду легко пострадать, но не всегда эти жертвы будут стоящими. Мы не задумываемся как часто, порой, нам приходится врать. Но мы присваиваем подобной лжи почетную приставку – «во спасение», ибо только в этом случае Цербер совести может спать спокойно. Но у всего есть свои «разумные» границы.

Жанна едва дождалась окончания рабочего дня. Она больше не могла выносить этой театральности, этой напыщенной неискренности… Все опротивело ей. Но она не знала, что делать. Импульсивно, наугад, она села в первый попавшийся автобус и доехала до конечной. День выдался теплым для октября, и, несмотря на отсутствие солнца, улицы все же были наполнены гуляющими. От остановки было недалеко до Южной рощи, природного парка на окраине города. Часть рощи была благоустроена, так что здесь всегда было довольно оживленно. Но если пройти дальше, вглубь, то можно было оказаться в самом настоящем лесу. Здесь шумы города таяли в густых зарослях, уступая место музыке природы. Здесь душа настраивалась на иной лад, увлеченная красотой уходящих в небо березовых стволов с их черно-белой рябью, и можно было услышать, как ветер зовет тебя по имени.

Минуя ухоженные тропы, Жана направилась прямо туда. Оставив позади все, что могло связывать ее с обыденной жизнью, Жанна шла вперед, не считая время. Небо над кронами уже начинало багроветь в закатном разливе, и вскоре совсем стемнело. Тогда только Жанна остановилась. Прямо перед ней чернел овраг. Осенний воздух пах сыростью и травой. Жанна сделала выдох ртом, глядя на белый пар, тут же растворившийся над пропастью, поблекший в ее черной неизбежности. Она вспомнила свой сон.

Утопая сапогами в грязи, испачкав брюки об отсыревшие ветки кустарников, Жанна смотрела на этот разлом в земле, казавшийся ей уродливым шрамом. Она хотела бы сейчас, чтобы хотя бы одна слеза вырвалась из ее глаз, просочилась сквозь прочные оковы апатии. Но все молчало внутри нее, отказываясь сопротивляться медленно окутавшей ее своими чарами смерти. Тогда она заставила себя закричать. Изо всех сил, разрывая душу на части, она кричала так, что от этого звука земля должна была разверзнуться и поглотить все вокруг, ненавистную реальность – тюрьму, в которую Жанна сама себя поместила.

Обратно она шла уже известным путем. Мимо нее пробежали двое парней, которых она успела заметить еще у входа в рощу с гитарами в руках. Они спросили ее не слышала ли она, кто кричал. Один из них, чуть повыше ростом, с коротко стриженными кудрявыми волосами, удивленно посмотрел ей прямо в глаза. Должно быть заметил их необычный цвет. Жанна махнула рукой в сторону оврага с безучастным видом. Ей и в голову не могло прийти, что кто-то может ее услышать. Раньше она призналась бы, но сегодня в ней все было иначе. Она мыслила и чувствовала по-другому.

В эту ночь она спала спокойно, без снов.

А утром по телевизору снова шел «Халиф-аист». Теперь по другому каналу. Жанна уставилась в экран, сосредоточившись на действии. Это явно был знак. Возможно она и оставила бы его без внимания, но он уж слишком сильно был похож на ее жизнь. Она словно оказалась заколдованной, запертой в чужом теле. Никто не верил в то, что на самом деле она совершенно другой человек. Все вокруг были слепы, и ничто не могло избавить ее от злых чар. Как ни печально было это осознавать, но сюда привели Жанну ее мечты. И теперь она чувствовала, что действительно больна. А этот новый черный цвет ее глаз – лишь прорвавшаяся наружу боль.

О нет, эта «болезнь» была вовсе не болезнью тела, но проявлением страданий ее уставшей души. Жанна задыхалась, задыхалась в этой квартире, где вместо стен каменными устоями служили бесконечные правила ее мужа. Все должно было быть так, как он это видел, и никак иначе. Уголок свободы Жанны, пожалуй, ограничивался лишь возможностью выбора блюд на ужин, времени сеанса в кино, и той частью ее жизни, о которой Илья не знал – ее ночными кошмарами. Жанне хотелось вырваться из этого порочного круга, вдохнуть, наконец, чистый прозрачный воздух. Она запустила пультом в телевизор и выбежала на улицу.

Через квартал от ее дома стояла новенькая семнадцатиэтажка. Когда-то давно, еще до начала их совместной жизни, Илья привел ее сюда любоваться закатом. Здесь были открытые балконы в коридорах. «Как иронично» — подумала Жанна, облокотившись об ограждение. Как иронично, что отсюда легко можно было сброситься вниз, без малейшей возможности выжить. Жанна слегка приподнялась на носках, оценив расстояние до асфальта. Внизу под тенью высотки чернел старенький деревянный домишка, последнее свидетельство минувшей эпохи. Отсюда он был как на ладони, и можно было разглядеть сараи за покосившимся забором, всю в заплатках крышу, притаившийся в уголке дома велосипед, да поросший теперь уже жухлой травой дворик. «Для чего ты сопротивляешься?» — упрекнула его Жанна. – «Ты бессилен. Сдавайся…».  

Первым делом она запустила вниз свои новенькие линзы. Глядя, как легко их уносит ветер, она ощутила некоторое облегчение. Но этого было бесконечно мало для свободы.

Размышления ее прервал внезапно появившийся мужчина, «лицо восточной национальности», как можно было назвать всех, кто имел слишком темную кожу и волосы, и еще жгучий неприятный взгляд из-под широких бровей. Очевидно, он вышел покурить, но его внимание сразу переключилось при виде Жанны.

— Какая красавица! – проговорил он с характерным акцентом и жуя сигарету. – А глаза, — и он причмокнул, приложив руку к губам.

Жанну обдало дрожью отвращения. Если бы здесь был ее муж, обидчик уже летел бы вниз, вместо нее. Но его не было рядом, и ей оставалось только постараться покинуть балкон, что было непростой задачей, учитывая, что курильщик явно был пьян и в игривом настроении.

— Нравятся? – спросила Жанна спокойным твердым тоном.

— Ты прекрасна! Родник живительный сокрыт в бутоне губ твоих… — начал читать он, воздевая руки в театральном жесте, но, кажется, забыл продолжение.

Глядя на эту сцену, Жанна рассмеялась. Как же это было глупо! И пусть все в этом человеке вызывало в ней приступ тошноты, по крайней мере, он был правдив в своих стремлениях, не лгал о своих желаниях, об этом говорили и его глаза, и его жесты. В ответ ей он тоже засмеялся, но Жанна не стала продолжать этот никчемный разговор. Обогнув непрошенного гостя, она вышла в холл и быстро исчезла за металлическими дверями лифта.

Вот, что ей было нужно! Быть честной с самой собой, действовать согласно со своими чувствами, освободиться, наконец, из плена окутавшей все лжи. Нет, она вовсе не хотела умирать. Она просто больше не могла так жить.

Какая-то частичка ее души и правда погибла, и теперь, выбросив на ветер эти фальшивые цветные линзы, в которых она больше не нуждалась, Жанна отбросила и свои иллюзорные мечты, которым уже не суждено было сбыться.

***

Придя домой, она аккуратно собрала все свое имущество. Упаковала в коробки платья, книги, гаджеты… Проделывая эту операцию, она наткнулась на один любопытный предмет – это был пакет с ее старыми вещами. Здесь хранилось то, что по мнению Ильи приличная женщина не должна была носить – яркие украшения, короткие или просвечивающие платья, кофты со слишком откровенными вырезами и некоторая косметика. Жанна с удовольствием открутила колпачок яркой красной помады, любуясь ее насыщенным жизнерадостным цветом в унылом осеннем свете. Вот оно… Волшебное слово… Теперь-то она его вспомнила.

Жанна вышла в коридор, и на зеркале в прихожей написала своей помадой одно единственное слово – «Мутабор».

Закончив это дело, она расхохоталась словно безумная, глядя в свое отражение, просвечивающее за красными буквами. Нет, она сделала это не на зло ему, но из сострадания. Пусть он тоже найдет выход, пусть сбросит с себя маску, пусть станет тем, кто он есть без прикрас.

Успокоившись, она закрутила крышку помады, прикинув, что, пожалуй, Илья решит, что она сумасшедшая, и навсегда вычеркнет ее из своей жизни. Что ж, так даже будет лучше. Пусть кричит на нее, бьет кулаками стены, или продолжит свою холодную войну, ей больше нет до этого дела. Теперь она будет жить только по своим правилам, и если в его жизни нет места ей такой, со всеми ее особенностями и странностями, с ее живой страдающей душой, то так тому и быть.

Закрывая дверь квартиры, ей не хотелось грустно смотреть на ее «родные» стены. Напротив, она скорей устроила бы там пожар, но тогда как бы он прочел ее прощальное слово? Больше никаких посланий она ему не оставила.

***

Через пару недель по пути в свой новый офис (со старой работы она уволилась, начав свое дело), Жанну остановил высокий молодой человек.

— Постойте! Это ведь вы… — спросил он, щуря глаза, словно от этого зрение его должно было стать острее, а память словоохотливей.

Жанна задержалась, окинув взглядом нечаянного прохожего.

— Точно, я вас видел… недели две или три назад. – он смотрел на нее с таким видом, словно знал о каком-то ее страшном секрете. – Я запомнил вас… из-за ваших глаз.

Жанна с интересом взглянула на него, на неряшливо одернутый ветром отворот пальто, на пару горячих бумажных стаканов с кофе, прижатых к груди, и на эту его пристрастную искорку в глазах.

— Не вы один. – небрежно протянула она.

Незнакомец заулыбался.

— Мы, кстати, так не нашли ту девушку. Не было там никого.

— Ну это же замечательно, не так ли?

— Ага… никого… кроме вас. – он вдруг стал серьёзным, словно капитан полиции. – Признайтесь, это ведь были вы?

Жанна бросила на него отстранений взгляд, в котором можно было прочесть все ее мнение на этот счет.

— Смелое предположение. Ну, со мной, как видите, все в порядке.

— Да ничего, — добавил он успокоительным тоном, — всем нам иногда хочется излить свои чувства. Но у меня, благо, для этого есть звукозаписывающая студия с отличной изоляцией!

Жанна покачала головой в знак одобрения.

— Вы музыкант?

— Да. – он переложил второй стакан с кофе с левую руку, доставая что-то из кармана брюк. – Вот, если захочется снова покричать, приходите на фестиваль. Open-air. Мы там выступаем.

Жанна развернула в руках помятый флаер и спросила:

— Как называется ваша группа?

— Другая вселенная.

— Другой вселенная… – повторила она, складывая флаер к себе в сумочку. – Спасибо, я подумаю!

— Я, кстати, Виктор, гитарист.

— Жанна.

— Ну, удачи вам, Жанна! – Виктор качнул рукой с кофе, и напоследок окинул ее заинтересованным взглядом, словно еще не все было сказано, но то, что могло бы быть произнесено, должно было прозвучать при других обстоятельствах.

Жанна кивнула ему в ответ и, улыбнувшись, зашагала в свою сторону. Она никуда не торопилась. Отныне все шло своим чередом и под ее контролем. Единственное, о чем она, пожалуй, еще не знала, так это о том, что ее мечта сбылась. Она была беременна.

Let the wind carry you home,

Blackbird, fly away!

May you never be broken again.

Beyond the suffering, you've known,

I hope you find your way,

May you never be broken again.

Alter Bridge. «Blackbird»