Раскаяние, или Emendator asperrimus

Раскаяние, или Emendator asperrimus

Сцена 1.

Атмосферу уютного ресторанчика портит только огромный лысый бармен за стойкой, с непроницаемым лицом полирующий стаканы. За столиком у окна двое: импозантный дородный мужчина в дорогом костюме и хрупкая светловолосая девушка в коротком летнем платье с диктофоном в руках.

Девушка:

— Вы так редко даете интервью…

Мужчина:

— Давайте угадаю ваш первый вопрос: «Почему я согласился?»

Девушка:

— Примерно так.

Мужчина:

— Хорошо, если я скажу, что просто вы мне понравились, вас устроит?

Девушка:

— Вы имеете в виду мою профессиональную деятельность, вы читали мои репортажи, колонки в газете?

Мужчина:

— Статьи действительно неплохие, я с ними ознакомился. Но причина не в этом. Нет, я говорю о внешности. Всегда приятно пообщаться с молодой красивой девушкой.

Девушка (пряча глаза):

— Вы вгоняете меня в краску.

Мужчина:

— И застенчивой.

Девушка:

— Не верьте. Это профессиональная мимикрия.

Мужчина:

— И остроумной.

Девушка (хлопая легонько ладонью по столу):

— Так, мы ушли от темы.

Мужчина:

— Мы ее толком и не обозначили.

Подходит официант и ставит на стол две большие чашки кофе, пузатый низенький фужер с коньяком и сразу уходит.

Мужчина (официанту):

— Да, спасибо.

Девушка (делает глоток из чашки):

— Замечательно. Как вам вот такой вариант: «Духовное становление личности в процессе творческой деятельности»?

Мужчина:

— Вы мою личность имеете в виду, или абстрактную?

Девушка:

— А бывают абстрактные личности? Вашу.

Мужчина (пожимая плечами):

— А с чего вы взяли, что в творческом процессе личность приобретает какие-либо духовные качества?

Девушка:

— Начнем хотя бы вот с чего. Могут ли быть вообще у личности духовные качества как таковые?

Мужчина:

— Вы просто чемпион в ответе вопросом на вопрос.

Девушка:

— А вы не задавайте вопросов. Это моя роль. Вы просто отвечайте.

Мужчина:

— Тогда скорее у духа или души, как вам больше нравится, может быть личность. Или не быть.

Девушка:

— А что такое — в вашем амбивалентном для каждого агностика представлении — есть душа?

Мужчина:

— Я сказал «душа»? Действительно, настоящий агностик не должен допускать таких формальных ляпов. Ну, пусть будет сознание. Устраивающий всех термин.

Девушка:

— Так каково взаимоотношение сознания, личностных качеств и творчества?

Мужчина:

— Самое прямое.

Девушка (улыбаясь уголками губ):

— И на том спасибо. А чуть детальнее, более обстоятельно?

Мужчина:

— Здесь довольно тонкий момент. Мы можем уйти в такие дебри, что ваши читатели нас не поймут.

Девушка:

— Поймут — не поймут… Да, почему вы не пьете свой коньяк?

Мужчина (залпом осушает фужер):

— Вот, выпил. Надеетесь меня разговорить, если я буду под мухой?

Девушка:

— А вы боитесь наговорить лишнего?

Мужчина (патетично):

— Милочка, мне 58, я уже ничего не боюсь.

Девушка:

— Как патетично!

Мужчина (высокопарно):

— Извините, но я уже привык говорить только правду, как бы глупо, высокопарно или мерзко она ни звучала.

Девушка:

— Мерзкая правда — это любимая пища нашей братии.

Мужчина:

— Вы тоже ожидаете чего-нибудь подобного от нашей беседы?

Девушка:

— Не хотела бы афишировать свои намерения, но у нас же был предварительный договор: «правда, только правда, ничего кроме правды».

Мужчина (отмахиваясь):

— Ну, это лишь был протокол о намерениях. Хорошо, вот вам настоящая, серьезная, можно сказать фаустова сделка: вы согласитесь провести со мной ночь в моем загородном доме, а я отвечу честно на любые ваши вопросы.

Девушка (удивленно):

— Так уж любые?

Мужчина:

— Именно.

Девушка:

— Абсолютно честно?

Мужчина:

— Ну, насколько человек вообще в состоянии быть честным с другим человеком.

Девушка:

— Допустим, но что вы имеете в виду под «провести ночь»?

Мужчина:

— Ровно то, что сказал, никакой пошлости. Просто время с вечера до утра.

Девушка:

— Это будет шикарный материал. Вы оказываете мне большую услугу. Вы имеете какие-то свои резоны, или вам просто нравится делать добро?

Мужчина:

— Именно добро. Только этим я и занимаюсь последние двадцать пять лет.

Сцена 2.

Небольшой симпатичный загородный дом в престижном районе. Обстановка с претензией на оригинальность. Перед камином в глубоких креслах — двое. Смотрят, как, набирая силу, танцует огонь.

Девушка (включает диктофон и ставит его на журнальный столик):

— Можем начинать?

Мужчина (хлопнув в ладоши):

— Да. Поехали.

Девушка:

— Почему вы стали писателем?

Мужчина:

— Из-за витальной жадности.

Девушка:

— Как это?

Мужчина:

— Писатель — человек, которому мало одной жизни. Он хочет прожить сразу тысячи.

Девушка:

— Выдуманные жизни могут быть успешным заменителем настоящей?

Мужчина:

— Не столько заменителем, сколько обогащением. Ты заново рождаешься с первой строчкой нового творения и в процессе написания боишься смерти не из-за себя, а лишь по причине недоделанности работы. Проживаешь с произведением целую жизнь, даже если это небольшой рассказ. А потом готов умереть, когда уже нечего добавить. Вот и целая жизнь. Потом очень странное ощущение испытываешь: возрождение на ровном месте. Казалось бы, физически и не умирал, но каким-то образом возродился и готов создавать что-то новое.

Девушка (удивленно):

— Могут ли читатели при прочтении ощутить нечто подобное?

Мужчина:

— Все эти возможные, невероятные, чудесные жизни вполне возможно обнаружить прямо за обложкой, если у человека достаточно собственной фантазии, эмпатии к персонажам и доверия автору. В том случае, конечно, если книги, в которых эти потенциальные жизни прячутся, не полный шлак.

Девушка:

— А вы пишите хорошие книги?

Мужчина (усмехнувшись):

— С места в карьер?

Девушка:

— Вы обещали!

Мужчина:

— Хорошо. Писать нужно так, чтобы читатель забывал дышать. Его удушье — лучшая награда. Ты сам диктуешь ритм. Вдох-выдох-выдох, пауза, вдох-выдох-выдох, ритм вальса. А потом обрыв — и падение в пропасть. Где уж тут дышать — здесь только крик. Или иначе: затянуть, перекрутить, сжать грудную клетку — и лишь собственный пульс, сбивающийся в аритмию, напоминает ему о том, что пора возвращаться. Если меня так читают — да, я хороший писатель.

Девушка:

— В любом случае, у вас много поклонников.

Мужчина:

— Ну, это не показатель.

Девушка:

— Вы поэтому не проводите встречи с читателями?

Мужчина:

— О чем мне говорить с ними? Доброте словами не научишь, из глаз в глаза не передашь, что бы ни твердили религиозные проповедники. Мудрость уже в тысячах честных книг, созданных сотнями умнейших авторов. И если есть желание лучше узнать конкретного писателя — читайте внимательнее, он всегда проговаривается, и не обязательно неосознанно. А всё живое человеческое общение сводится к сплетням и слухам. Всё желание общаться — это лишь потребность поделиться никому не нужной информацией, и очередная обреченная на неудачу попытка потрафить своим амбициям, убедив собеседника, что ты умней и сообразительней, на худой конец — красноречивее.

Девушка (погрустнев):

— Так для чего люди встречаются?

Мужчина:

— Чтобы не пить в одиночестве — это считается упадничеством, а иногда и просто деградацией.

Девушка:

— Давайте выпьем. Чтобы у вас не было искушения начать деградировать в одиночестве. Вы ведь один живете?

Мужчина (разливая коньяк по стаканам):

— Аки перст. Прячусь от фанатов в затворничестве.

Девушка:

— Ну, вы и не поп-идол! Пока ещё. О, «Курвуазье»!

Мужчина (скромничая):

— Имею слабость к дорогим вещам. Стыдно, но приятно. Лимончик возьмите.

Девушка:

— Да, спасибо. Так я не сильно ошибусь, если предположу, исходя из вами же сказанного и написанного, что вы не очень высокого мнения о людях?

Мужчина:

— Чем лучше узнаешь людей, тем хуже мнение о каждом из них.

Девушка:

— Вы считаете, что хорошо знаете людей?

Мужчина:

— Очень хотелось бы выставить себя тонким психологом, великим исследователем человеческих душ, так сказать… но на самом деле мы не знаем других людей: в чужую голову залезть невозможно. В нас живут мифы о них. Какими мы их себе представляем — мы сами придумали. Чем проще мы — тем проще мифы. И наоборот. У параноика: каждый — враждебный агент. У алкоголика: каждый такой же дурак, лентяй и пьяница. Ты допускаешь альтруизм — и в людях будешь видеть хорошие черты. Ты циник — и все вокруг эгоисты. Заметьте, при этом мир вокруг не меняется — всё происходит в твоей собственной голове.

Девушка:

— Всё это так мрачно… А как же что-то светлое: любовь, дружба?

Мужчина:

— Любовь — это ад. Самый счастливый ад в жизни. Ты с радостью сгораешь изнутри и мечтаешь, чтобы это продолжалось вечно. А дружба — только слово, используя которое, на человека пытаются навешать дополнительные обязательства.

Девушка:

— Вы не верите в дружбу?

Мужчина:

— У людей нет потребности в дружбе, есть лишь потребность в общении. Или, как я уже сказал, в собутыльнике. Нужно высказать всё, что тревожит и мучает, либо просто донимает, причем, неважно — кому. Друг — обычно, тот, кто просто реже отказывает, дольше слушает и увереннее держит банку, если позволите такой вульгаризм.

Девушка (убежденно):

— Просто вас, видимо, часто предавали и вы не можете простить. Или предавали вы — и не в силах попросить прощения. Только так и разрушается дружба. И со временем человек остается один.

Мужчина:

— Человек никогда ни в чем не раскаивается. Человек никогда ничего не прощает. На словах можно заявлять всё, что угодно, но внутри все мы непогрешимы и оправдаем любой свой поступок, но никогда не потрудимся оправдать чей-то неблаговидный поступок в отношении нас. Все обиды мы постоянно помним. А простить — значит забыть. А помнить — значит когда-нибудь припомнить. Может, спьяну, в сердцах, сгоряча во время спора, но всё, что, казалось, простил и забыл — вспомнить и припомнить. Так что, тут я с вами соглашусь: человек рано или поздно остается один в компании только со своими обидами и проступками.

Девушка:

— В общем, нет на свете счастья. Я правильно поняла ваш посыл?

Мужчина (оживившись):

— Здесь как раз всё не так однозначно. Счастье не следует путать с эйфорией или любыми иными радостными чувствами по отношению к собственной жизни; оно не связано напрямую с приятными ощущениями, которые ограничены законами физиологии и долго не длятся. Нет, счастье, скорее, возникает вследствие эмоционально нейтрального, немного отстраненного потока восприятия, которое расширяется, даже окрыляется только при отсутствии страдания, стресса или других негативных реакций.

Девушка (задумчиво):

— То есть эйфория, наоборот, может мешать счастью?

Мужчина:

— Да. Неизбежное осознание того, что радость, нега, услада рано или поздно закончатся, не дает полностью раствориться в мгновении бытия, что есть необходимый и чуть ли не единственный элемент счастья.

Девушка:

— Счастью можно научить?

Мужчина:

— Я, конечно, предпринимаю попытки в своем творчестве достучаться до естества читателя, пробить традиционную снисходительно-пренебрежительную броню, которую нацепляет каждый, лишь только какой-либо умник начинает его учить, в частности именно преодолевать страдание, изменять способ восприятия, но… (делает паузу и обреченно разводит руками) о результатах здесь можно только догадываться.

Девушка:

— Ваши книги вызывают очень разнообразный спектр реакций от безоговорочного преклонения до жгучей, прямо-таки лютой ненависти.

Мужчина:

— Ну, всем не угодишь, в этом нет ничего необычного. Да автор и не должен пытаться подладиться под возможного читателя. Поверьте, он сам лучше знает, как ему писать.

Девушка:

— Вы поэтому отрицаете классические формы, жанровые ограничения, законы драматургии?

Мужчина (убежденно):

— Отрицаю. Развитие характеров — наивное заблуждение. Это устаревшая концепция: дескать, если герой совершит поступок, или с ним случится трагедия, то этот персонаж изменится. Ни черта не изменится. Останется таким же, как и был. Ну, будет посмеиваться над новым приобретенным опытом, друзьям там рассказывать за бутылочкой пива. Может, иногда задумается… На какой-то момент, возможно, у него даже появится иллюзия, что он уже не такой, как прежде. Но стоит только хорошо проспаться: и всё — снова чистенький, здоровенький, и жизнь пошла по-старому.

Девушка:

— Неужели человек не способен меняться? Он же познает мир…

Мужчина:

— Когда мы получаем новую информацию, вместо того, чтобы спокойно обрабатывать её, мы лихорадочно вспоминаем, как солдат Швейк, схожие случаи из жизненного опыта или соответствующие данной ситуации расхожие сентенции, основанные на предрассудках; в общем, ищем совпадения между внешними данными и внутренними. Если находим, принимаем информацию как истинную, если нет — отбрасываем. О каком познании тогда может идти речь, когда мы только ищем доказательства, что всё уже познали, поняли и пережили. И если только опыт совсем уж экстремальный, тогда возможно какое-то ощутимое воздействие внешнего мира на косную материю человеческого существа.

Девушка:

— И вы сами не меняетесь?

Мужчина (морщась):

— У меня был один случай в жизни, который сильно изменил меня, можно сказать — определил всю мою дальнейшую судьбу.

Девушка:

— Расскажите!

Мужчина:

— Может, позже. До утра еще далеко. А до нужного градуса далече.

Девушка:

— Тогда можно ещё выпить. Не подумайте, что я увлекаюсь. Всё ради успешного выполнения работы!

Мужчина (щедро разливая коньяк):

— Я знал, на что иду. И куда только подевалась вся моя разумность и умеренность?

Девушка:

— Отменена вследствие вашей же «фаустовой сделки».

Мужчина:

— Так и говорю: сам виноват.

Далеко за полночь. Бутылка опустела. Мужчина заварил кофе и достал коробку сигар.

Девушка:

— Вы обещали рассказать случай из жизни.

Мужчина:

— Это очень неприятный опыт. Может не будем?

Девушка:

— Боитесь?

Мужчина (задумчиво):

— Timor est emendator asperrimus.

Девушка:

— Знаете, я не сильна в латыни.

Мужчина:

— Страх — суровейший исправитель. Так учили древние. Хотелось бы верить, что они правы.

Девушка:

— Так что с вашей историей?

Мужчина:

— Она как раз о страхе. Вы когда-нибудь испытывали такой страх, который как червь-паразит оплетает ребра, сдавливая и не давая дышать? Только с возрастом я понял, что страх един во множестве ощущений, своих разных личин. Он в одиночку поселяет в душе постоянную, неизбывную тревожность, провоцирует стрессы, неуверенность, порождает фобии. Все они — суть проявления его. Он как полип, прицепившийся к жизни и высасывающий энергию капля за каплей. Он формирует эго. Он направляет амбиции. Он бросает к отвлекающим от него удовольствиям, навязывает одуряющие развлечения, мешает трезво думать и принимать правильные решения…

Девушка (прерывая монолог, который начинает казаться ей нескончаемым):

— Вы трус?

Мужчина:

— Да вам, барышня, в хирурги надо было идти. Режете по живому вы в совершенстве. Да, я трус.

Девушка:

— Вы же говорили, что ничего не боитесь.

Мужчина:

— Сейчас — нет. Но один раз в жизни испугался. И этого оказалось достаточно, чтобы всю жизнь считать себя трусом.

Девушка:

— Это было давно?

Мужчина с кряхтеньем поднимается, достает новую бутылку из бара, наливает себе полный стакан, сразу делает изрядный глоток и медленно ходит по комнате, затем останавливается у камина.

Мужчина:

— 25 лет назад. Ночью я шел по улице и услышал крик. Зашел в подворотню и увидел, что трепыхающуюся женщину затаскивают в кусты. Их было трое. Я подбежал к ним, захотел остановить. Один достал нож. До сих пор помню, как это кривое лезвие поблескивало в лунном свете. Я посмотрел ему в глаза и понял — ударит. И я словно почувствовал, как клинок входит мне под ребра, ощутил это ледяное и неотвратимое внутри. Я замер, в голове помутилось. Он смотрел на меня, я смотрел на нож. Потом я развернулся и ушел.

Девушка:

— Какой ужас! Вы сожалеете о том, что так поступили?

Мужчина:

— Не проходит и дня, чтобы я себя не проклинал за трусость.

Девушка:

— Но ведь вы бы ее не спасли. Просто вас бы убили, и всё!

Мужчина (ожесточенно):

— Ну и что? Я обязан был попытаться. Если бы умер — значит такая планида.

Девушка:

— А что произошло с женщиной — вы не знаете?

Мужчина:

— Узнал, что ее оставили в живых. На следующий день я обошел больницы, морги, навел справки в полиции: не было ни убитых, ни пропавших. И…

Девушка:

— И?

Мужчина:

— Одно заявление об изнасиловании. Мне пришлось заплатить следователю, чтобы узнать ее адрес. Я нашел эту улочку на окраине. Подкараулил женщину. Увидел ее с синяками и ссадинами на лице. Но лицо ее узнал. Хотел к ней подойти, но не смог.

Девушка:

— И больше ее не видели?

Мужчина (глухо):

— Видел…

Девушка:

— Когда?

Мужчина:

— Через полгода, чуть больше. Она выходила из церкви святого Доминика. Живот был хорошо заметен.

Девушка:

— Господи, неужели…

Мужчина:

— Не знаю. Может быть.

Девушка:

— И она не сделала аборт?

Мужчина:

— Если сильно верующая — не стала бы.

Девушка (задумчиво):

— Церковь святого Доминика. У них же приют…

Мужчина:

— Вы так побледнели.

Девушка:

— Ничего. Не жалеете, что рассказали?

Мужчина:

— Нельзя жалеть о том, что был искренним. Сожаление — моральная оценка. А искренность — это внутренняя правда; правда — проекция истины. А истина вне категорий морали. Мораль начинается там, где появляется ложь. Кроме того, мне надо было выговориться. Я никогда никому это не рассказывал. Всю жизнь чувствовал свою вину. Я думал, если начну писать добрые, светлые книги, то хоть как-то оправдаю свое дальнейшее существование. Но теперь понимаю — я должен был умереть там, на этом ноже.

Девушка:

— Не говорите так. Вы очень нужны.

Мужчина:

— Кому?

Девушка:

— Тому, кто вас любит.

Первые лучи солнца пробиваются сквозь прореху в плотных гардинах и падают на диктофон, лежащий на столе, который окончательно разрядился к этому времени, помигал на прощание и погас.

Сцена 3.

Скудно обставленная квартира. Двое в комнате. Знакомая девушка в ветровке и худощавый парень в домашней поношенной одежде. Уже почти темно, но свет не зажжен.

Девушка стоит в центре комнаты. Парень полулежит на узком диване, не смотрит на девушку, он явно напряжен, но пытается придать голосу и позе некоторую расслабленность и даже развязность.

Парень:

— Не успела домой вернуться и снова куда-то намылилась?

Девушка не отвечает.

Парень:

— Ну как? Успешно провела ночь «только по работе»?

Девушка (негромко):

— Вполне.

Парень:

— Так удачно, что ещё задержалась на двое суток?

Девушка:

— Да, мне там понравилось.

Парень:

— Замечательно. Ничего не хочешь сказать ещё?

Девушка (повысив голос):

— Я ухожу от тебя.

Парень (вскакивает на ноги):

— Ты уходишь к нему, этому писателю?

Девушка:

— Да.

Парень (голос срывается на почти мальчишеский вскрик):

— К этому старику?

Девушка (ровным голосом):

— Я люблю его. Я нужна ему. Прости.

Она быстро кидает вещи в большую сумку с длинным широким ремнем и сразу уходит, больше ничего не говоря. Парень не пытается её удержать, не бежит следом.

Хлопает дверь.

Он кричит. Он мечется из стороны в сторону, бьет кулаком по стене. Давит истеричный, какой-то детский всхлип. Тут он видит диктофон, поставленный на подзарядку и забытый на столе. Включает. Слушает. Решается. Идет на кухню.

Сцена 4.

Церковный приют. В келье совсем темно. Лишь свет одинокой свечи делает едва видимым лицо молодой девушки с большой сумкой на перевес. Девушка подходит вплотную к кровати, на которой сидит старая женщина в монашеской робе.

Девушка:

— Матушка, вы много сделали для меня. Я вам безмерно благодарна. Но я вынуждена умолять вас. Скажите, кто моя мать. Я должна ее найти.

Монахиня (испуганно вскинув руки):

— Милая, но, почему — сейчас?

Девушка:

— Это очень важно. Она жива?

Монахиня:

— Да, она жива.

Девушка (становится на колени):

— Дайте мне адрес. Вот, я стою на коленях. Пожалуйста!

Монахиня (кладет ладони ей на плечи):

— Встань, доченька. Хорошо. Но она, может, не захочет тебя видеть.

Девушка (пружинисто вскакивает на ноги):

— Это неважно, мне нужно поговорить с ней!

Монахиня:

— Ладно, записывай.

Сцена 5.

Старый покосившийся дом на окраине. Звонок. Дверь открывается почти без задержки. За ней женщина с изможденным лицом.

Девушка (напористо проходит в дом):

— Здравствуй, мама, ты не выглядишь удивленной.

Женщина:

— Меня предупредили. Какая ты красивая. Не обращай внимания за слезы.

Девушка:

— Извини, нет времени на сантименты. Мне нужно знать только одно. Почему ты отказалась от меня?

Женщина (садится на краешек продавленного дивана и прячет лицо в ладони):

— Ты бы каждый день мне напоминала об этом… об этом ужасе. Я бы не вынесла. Прости.

Сцена 6.

Поздний вечер. Пустынная улица. Двое мужчин, один нагоняет другого.

Парень:

— Эй, писатель!

Мужчина (оборачивается):

— Что, простите?

Парень:

— Вот твой нож.

V.V.

2012, 2015, 2017