Юлино сердце

Юлино сердце

Мамина свадьба была «шикарной» — тридцать километров ехать в санях, привязанных к гусеничному трактору, по заснеженному бездорожью — без любви, пожалуй, на такое не решишься. А может это я со своей колокольни так вижу? Сейчас же что? — джипы, море роз, дорогое платье и не по зарплате затратная кафешка с живой музыкой — одежка, по которой свадьбы встречают, а раньше — сани, мамино платье по наследству, гармонь, и гулянка на всю деревню. И я, честно сказать, не уверена, когда же веселей получалось. Была какая-то своя романтика в гулянках прошлого: бесшабашная удаль и неподдельная радость. Сейчас этого нет. Кредиты ли мешают полностью раствориться в счастливом событии или еще что… Так мама рассуждала, завидя чью-то лихую свадьбу и предаваясь ностальгическим воспоминаниям.

Когда нам сообщили, что сосед дядя Володя утонул, мы с мамой долго сидели в сенях в полном молчании, а потом она рассказала историю из моего детства. Не знаю, почему не раньше, может думала, не доросла еще я до понимания того, что пришлось пережить родителям, а вот в семнадцать лет, на пороге перед очередной жизненной ступенькой… И она оказалась, как всегда, права. Эта история, а также думы о дяде Володе, словно протерли мне глаза после заспанного утра. Но обо всем по порядку.

Мне было четыре годика. Однажды летним утром маленькую Юленьку напугали самые обычные домашние гуси. Наверно, такое случалось со многими детьми и многими гусями, но для меня не прошло бесследно. Отказали ноги. И это еще не все. Что-то произошло с сердцем. Врачи беспомощно разводили руками. Родители, не переставая верить в положительный исход, отвезли меня в областной центр. После тщательного осмотра и анализов, доктора посоветовали готовиться к худшему, бесстрастно добавив, что их дочь не протянет и двух месяцев.

Мама не признавалась, что много плакала и молилась, об этом и не говорят особо, но по тому, как тяжело давались ей воспоминания я понимала: это испытание не прошло даром не для кого из нашей семьи.

Сергей, мой старший брат (ему тогда было десять) помогал дедушке по хозяйству, иногда в ущерб учебе, потому что родители беспрестанно мотались со мной по врачам. К тому времени, когда они попали к известному профессору из Москвы, уже стали похожи на призраков, измученных и не реагирующих ни на какие раздражители. И, наконец то, услышали “Будет жить”… но вот только ходить вряд ли.

Но я хожу. Прыгаю, бегаю… живу вопреки всему. И теперь вот думаю: ведь не просто так невероятные усилия мамы с папой, их бесконечные молитвы и призывы к богу предопределили мое исцеление? Мне кажется процесс оказался двусторонним: настойчивость и вера аукнулись ответом, и в ответе этом я остро почувствовала личное послание.

Активировались мои размышления после нелепой, неожиданной смерти дяди Володи. Он был папиным другом и коллегой, сорок лет проработал школьным учителем физкультуры. А кроме того был заядлым цветоводом — его сад благоухал розами, утопал в разноцветье и запахах. В этом мы с ним похожи: я тоже неравнодушна к розам. Все в деревне, пришедшие проводить дядю Володю в последний путь, отзывались о нем, как об очень увлеченном и позитивном человеке.

А погубила его еще одна страсть: рыбалка. Лодка, на которой они с другом поплыли снимать сети, напоролась на подводную корягу и стала стремительно сдуваться. Молодой напарник быстренько освободился от комбинезона химзащиты и рванул к берегу, а дядь Володе было уже за шестьдесят и, хотя в свое время он слыл не дюжих сил спортсменом, в тот момент что-то пошло не так. Засуетился. Не успел. И вода, наполнив резиновый костюм, потянула на дно.

На похоронах, во время траурных тостов, в которых вспоминались многочисленные заслуги покойного, я думала лишь об одном: почему так редко заходила к нему в гости? Почему так мало общалась с человеком, с которым наверняка мне бы понравилось проводить время? Обменивались бы опытом, делились любовью к цветам...

Эти два события, так или иначе связанные со смертью, заставили меня задуматься о жизни. Одно, случившееся со мной в беспамятном детстве, а другое — несколько дней назад с нашим соседом, — оба будто толкали меня, не давая сидеть на месте.

Не зная, чем себя занять, я пролистала свой дневник. Самое начало, почти год назад: «Мама — глава сельсовета, отец — директор школы и учитель химии. Можно меня отнести к золотой сельской молодежи». Корявый смайлик и продолжение: «Жила бы я в столице, был бы папа министром образования, а мама мэром Москвы — вот уж тогда точно меня так называли». Как глупо. Глупо представлять, что живешь не своей жизнью. Ведь жить на самом деле так интересно, и не важно, кто твои родители, и где ты родилась. Важно лишь чувствовать себя живой. Наполненной. Да, вот оно ЭТО слово! Я вдруг ощутила себя настолько пустой, что незамедлительно захотелось что-то сделать, от чего смогла бы почувствовать себя более цельной. Не хватало многого.

Позвонить брату. С тех пор, как он женился и уехал, я виделась с ним так редко. А ведь мама как-то обмолвилась, что у них не все в порядке. Вот бы поговорить с ним.

А еще у маминой двоюродной сестры, что живет в райцентре, есть сын примерно моего возраста, а я его видела лишь раз. Вдруг он тоже чем-то увлекается, и мы бы могли часами обсуждать наши интересы. У мамы в блокноте записано его день рождение. Ага, козерог. Упрямый, значит. Надо это учесть. Проблемы с пищеварением. А я все травки знаю. Вот здорово будет, если научу его готовить целебные настойки, и он поправится. Только нужно сначала уточнить, есть ли у него приписываемые гороскопом недуги, а то получится неудобно.

И как-то вдруг заплясало, заиграло вокруг по-другому. Грядущий выпускной перестал быть долгожданным как отдельно взятый день, расхотелось даже забрать из ателье готовое платье, а вот подготовить речь, да такую, чтоб все запомнили, и сделать что-то… сколько же идей! И последующая жизнь не страшит уже, а все более будоражит и воодушевляет: институт, новые знакомства, музеи, театры, много книг, фильмов, мест, где еще ни разу не была — такой фейерверк возможностей!

Но даже все это казалось мимолетным… Ведь в конечном итоге я приду к тому, что нужно реализовываться в чем-то одном. Найти себя. Так не лучше ли пропустить этап бесцельных впитываний всего подряд? Может включить внутреннее сито прямо сейчас?

Дядя Володя умер, а я научилась быть живой. Грустная, и одновременно светлая мысль. Он бы порадовался вместе со мной. Грустно от того, что его жена стала выглядеть старше своей, еще живой, девяностолетней матери, высохла и осунулась. А дочь в один день превратилась в обычную деревенскую бабу, хотя все время следила за модой и за собой. И никак нельзя было сказать, глядя на всегда деловую и красивую женщину, что внучке дядь Володи исполняется, как и мне, семнадцать в этом году. Маришка даже к гробу не подошла, — боится. Она всегда мертвых боялась. А они вон какие — учат живых быть живыми, только не всякого их урок вразумит.

Убежденная в том, что перемены внутренние непременно заставляют мир вокруг измениться, я сижу на теплом берегу нашей речушки, вслушиваясь в стрекотание кузнечиков. Невдалеке пасуться гуси, трава пахнет летом, а Пашка, мой одноклассник, сбивчиво признается в любви. Лицо в веснушках, плечи сутулит. Зачем он так жмется? — ведь спортивный парень. А на скромность его просто любоваться можно. И когда я пропустила момент этой влюбленности? Какой же он красивый, когда так стеснительно лепечет о чувствах.

— А помнишь, Димка Самохин в седьмом классе за мной бегал? — вдруг прервала я непрекращающийся поток неуверенных излияний.

— Нет. — Паша отвернулся и стал лихорадочно искать что-то в траве.

— Интересно, где он сейчас? Вроде в Питер уехали с семьей после девятого. Вот бы посмеялись вместе над его тогдашней нерасторопностью.

Паша поднялся и, как мне показалось, чуть обиженно бросил через плечо:

— Ну, я пойду?

— А тебе не хотелось бы узнать меня прежде, чем влюбляться? — мой вопрос остановил расстроенного Ромео. — От чего я могу взбеситься? Что люблю делать во время дождя? Смешно ли чихаю, и как часто у меня сводит судорогой ноги? А вдруг та, которая тебе нужна, и я немного отличаемся? Вдруг мы вообще чужие друг другу люди?

— Думаешь, легко себя заставить не любить? — Тут Паша впервые посмотрел на меня с вызовом, без обычной стеснительности. Должно быть сильно задела я его самолюбие.

— Да, против течения, действительно плыть тяжело. — Я посмотрела вдоль реки, на то место, где гладь завихряется в вальсе водоворота. — Пригласишь на выпускном меня на танец?

— Приглашу, — пообещал Пашка и убежал.

Он мне нравится. Интересно, как много чувств может уместиться в человеческом сердце? Есть ли предел наполняемости? Мне не хочется сейчас отпускать их в бесконтрольное и мнимое увеличение объема. Нет, не хочу быть заполненной чем-то одним. Или кем-то одним. Но если ничего не делать, так и происходит. Мы потанцуем. Он меня проводит, расскажет о себе. Вдруг есть в его сердце гнездышко, где выводятся и созревают к полету чудесные идеи? Я смогу увидеть, распознать. У каждого есть такие гнезда, но не всякие позволяют птенцам вылупиться, а уж терпения и выдержки, чтоб дождаться первого полета и подавно не у любого хватит.

Проходившая мимо Маришка крикнула:

— Юль, ты идешь? Не забудь на девять дней деду зайти помянуть!

— Обязательно! Искупнусь и бегу!

Как быстро проходит время. У меня больше нет никакого завтра, на которое можно отложить кучу дел, нет прошлого, в котором я могла умереть, есть только сейчас, и я не живу, если что-то не делаю для своего развития, для наполняемости.

А через пять минут, когда в воде у меня защемило в груди, я вдохнула так глубоко, как смогла, еще держась на поверхности, и с мыслью: «О, господи, только не сейчас» все мое тело напряженно изогнулось, словно кто-то натянул тугую тетиву. Вот только выстрелить этот лук уже не смог.

***

Врачей удивили результаты вскрытия. Матери, конечно же, было не до этого, она еле держалась на ногах, когда сообщили, что сердце ее дочери оказалось таким крошечным, что совершенно не было ясно, каким образом оно обеспечивало кровью весь организм. Вероятнее всего, рост сердца прекратился в четырехлетнем возрасте при полученной психологической травме. То, что я жила в обычном ритме здорового ребенка с таким сердцем казалось докторам невероятным и невозможным. Но меня удивляло другое: как же я собиралась вместить столько всего запланированного в этом маленьком, моем родном сердечке?

А Паша, сидя на берегу реки спустя несколько дней, прокручивал в голове наш последний разговор, ругал себя, что не подошел и не признался раньше, все больше убеждаясь: никогда не надо откладывать важные поступки на завтра. А чтобы лучше представить тот вальс, которого никогда не будет, он изо всех сил старался вспомнить запах моих волос. И у него неплохо получалось.