Таня

Я училась в первом классе "Б" в средней школе № 148. Это та самая, которая находится на улице космонавта Комарова в городе Нижнем Новгороде; а тогда, в 1976 году — в городе Горьком. Возле этой школы стоит и по сей день замечательный памятник полу солдата с автоматом, одетого в шинель, с каской на голове, серьёзно уставившегося вдаль. Сей монумент был воздвигнут в честь геройской 322 стрелковой дивизии, участвовавшей в Великой Отечественной войне. При этой школе есть боевой музей этой дивизии. Для него долгие годы собирались документы, фотографии, письма, медали, бытовые принадлежности (есть даже потемневший от времени и от копоти котелок).

Помню хорошо ещё и то, как мы, ученики и учителя школы, всегда очень трепетно относились к празднику 9 Мая. В этот день, каждый год, к нам непременно приезжали ветераны этой дивизии, оставшиеся в живых. И особо вспоминается тот момент, когда однажды учитель по математике Мухина Валентина Сергеевна со слезами на глазах рассказывала о разговорах этих величавых стариков, нечаянно ею услышанных.

— Я только и слышала от них за всё время разговоров:"А помнишь?.. А помнишь?.. Там взорвалось… А Михаил вытащила сестрёнка...

Из событий своей учёбы в начальной школе, мне, маленькой девочке, запало в душу одно событие, о котором я вам сейчас и поведаю, дорогие мои читатели.

Была жаркая осень: то ли сентябрь, то ли октябрь. Закончились уроки. Я вышла из школы и направилась в сторону Бульвара Заречного. Тогда, в 1976 году, этого Бульвара ещё не было. Наверное, только составлялись сметы на его строительство. Зато сейчас о нём знают все жители Ленинского района. А вам я о нём поведала лишь только для ориентации о месте событий. Впритык к будущему дому № 1 Бульвара проходила улица, о которой, как раз, наоборот, почти никто не знал, так как она состояла всего из нескольких двухэтажных щитковых домов, и называлась Сухопутной.

Её так назвал, наверное, человек с очень большим чувством юмора. Даже в самую сухую погоду по ней невозможно было пройти без резиновых сапог.

Вдруг ко мне подбежала одноклассница — Таня Белова. Училась она, на мой взгляд, когда я уже во всю читала, слабо; в активной жизни класса почти не принимала участие, а лишь проявляла присутствие, поэтому я с ней ещё близко не подружилась, просто знала, что её зовут Таня, и что она учится в моём классе.

Подбежав ко мне, Танька шмыгнула носом, вытерла ладонью слезу, скатившуюся из её глазика, шаркнула ногой по земле.

— Ты домой, да?

— А как ты догадалась? — отшутилась я.

— Наверное, сейчас придёшь, родители накормят и напоят тебя, по головке погладят?

Я не поняла, к чему ведёт таковое Танькино красноречие, поэтому спросила прямо.

— Что случилось?

— Да-а-а. Вот тебя дома бьют? Вот скажи, бьют?

Я особо не припоминала, чтобы на меня поднимали руку. Был, правда, один случай, когда в пятилетнем возрасте я швырнула на пол карандаши и отец, грозно посмотрев на "воительницу", велел подобрать всё с пола и положить в коробочку. Но я стояла, как маленький ослик, и не двигалась с места. Тогда отец и взялся за ремень, но не применил его по назначению, так как я всё же опустилась на колени и все карандашики собрала в коробочку.

— Да нет, не бьют.

— А меня вот бьют, — продолжала всхлипывать Танька, почёсывая пяткой одной ноги себя по голени другой, и высмаркиваясь в рукав.

— Бедненькая! — посмотрела я на неё с жалостью.

Таня, увидев искреннее моё сочувствие, ещё пуще разревелась.

— Они меня только и делают, что лупят.

— Кто они?

— Родители.

— Они что, оба тебя бьют?

— Конечно. Как накинутся, и треплют, и треплют, кто за волосы, кто за что...

Я стояла в ужасе.

— И… что?

— Они меня ещё голодом морят: я всё время есть хочу, а они одни сухарики дают с чаем.

— Да ты что?

— Да, да. Ты то, наверное, одни булочки с маслицем поедаешь?

— Ну да, бывает, — покраснела я. И было от чего покраснеть. Ведь булочки с маслом я ела каждый божий день, да ещё и по нескольку раз в день.

Жалость переполнила всю мою душу.

— Так пойдём ко мне в гости, я тебя накормлю. У меня всё равно дома никого не будет до четырех часов, все на работе. Но, если бы родители и были дома, они бы тебя всё равно покормили.

Шмыганья, всхлипывания, оханья и аханья тут же прекратились.

— А можно я у тебя жить останусь?

— Можно, — без малейшего раздумья согласилась я.

И мы пошли ко мне домой, на мою любимую Сухопутную улицу, и по дороге совсем сроднились и стали, ну просто, как сёстры родные.

Тане у меня понравилось. Я вытащила из холодильника всё: и холодец, и щи, и тушёную капусту с мясом, и варенье, и печенье и даже булку с маслом. Танька оторвалась. Я даже переживала за неё, как бы живот не прихватило. И было точно и конкретно решено, что жить у злых родителей она больше не будет: нехай живут одни и бьют по мордам друг друга за неимением ребёнка. А Таня поживёт в это время у меня.

Мы весело провели с ней время: сделали все уроки, поиграли с моими куклами, опять попили чайку, а потом призадумались...

И чем ближе стрелка на часах приближалась к четырём часам, тем серьёзнее становились наши лица.

— Слушай, — после тягостного молчания вдруг молвила слово Танька, взъерошив себе чёлку.

— Слушай, — повторилась она, взъерошив себе чёлку ещё раз. — А, может, сразу не будем говорить твоим родителям обо мне?

— Как? — захлопала я глазами.

— А так. Вдруг они меня сразу же, сходу, слёту, домой отведут, а меня там изобьют. Ты этого хочешь?

— Да нет, что ты, — вздрогнула я. Мне представилась вдруг почему-то такая картина: Танька лежит поперёк огромной лавки, а над нею стоят грозные и почему-то лохматые её предки, и дубасят её чем не попадя.

— Давай до завтра меня спрячем, а утром, когда твои уйдут на работу, мы вместе позавтракаем и пойдём в школу.

— А куда спрячем?

— В шифоньер.

— Что ты! — ужаснулась я. — Мои туда без конца лазят, он же, сама видишь, маленький. Тебя даже вещами не загородишь, сразу найдут, помяни моё слово.

— А куда тогда? Как жалко, что у вас однокомнатная квартира. — Танька окинула взглядом девятиметровую комнату и внимательно пригляделась к полутороспальной кровати с панцирной сеткой.

— Здесь кто спит? — почему-то шёпотом спросила она.

— Мама с папой, — тоже почему-то шёпотом ответила я.

— А что под кроватью?

— Бумажные большие коробки с барахлом.

Танька уже ползала под кроватью и развигала запыленные коробки, только пятки её теперь торчали из под кровати.

— Слушай, дай подстилку какую-нибудь. Я вот тут в углу пока поживу потихонечку, а ты меня загородишь коробками. У вас полы — деревянные, это — хорошо, я не замёрзну. Только ты меня навещай иногда.

Торжественно поклявшись, навещать, свернувшуюся клубочком Татьяну два раза в час, я сделала ей небольшой продуктовый запас, состоявший из яблок, печенья, халвы, и отчалила из под кровати. И очень хорошо сделала, так как раз в эту же минуту ключ в замочной скважине заскрипел и вошёл мой папа. Мой любимый, золотой, дорогой папа! Как же я любила его! Правда, я, конечно же, любила и мать, но перед отцом я вообще преклонялась.

— Свет, ты дома?

— Да, — выскочила я в прихожую.

— Матери нет ещё дома?

— Нет.

— Кушала?

— Да.

— Отучилась как?

Я лишь скромно улыбнулась.

— Опять четверки и пятёрки? Опять двоек нет? — пошутил отец.

— Завтра принесу, — подыграла я.

— Что?

— Двойки.

— Вот умница. Вот это хорошо. Вот это совсем другой разговор и совсем другое дело. А то пятёрки получать ты умеешь, а вот лучше попробуй получить три, но три — на всю жизнь. А то получишь хорошую оценку, и у тебя сразу же все знания, полученные за эту оценку, тут же из башки вылетают. Нет. Ты уж лучше три получи, но, чтобы знания, пускай троешные, сохранились на всю жизнь.

Вот так пофилосовствовав, отец взял газеты (он всегда их очень много выписыва) и ушёл на кухню кушать. Без газет он никогда не садился за стол. Я тут же забралась под кровать.

Танька чувствовала себя превосходно. Все припасы она уже уничтожила и попросила добавки. Я — пулей влетела на кухню, отрезала хлеба и колбасы, сделала бутерброд.

— Куда?

— В комнату.

— Ну-ка, ешь на кухне.

— Ну, пап, там сейчас мультики начнутся.

— Ладно, иди.

Съев бутерброд, Таня через некоторое время затребовала воды. Я со стаканом полезла опять за коробки.

Поползновения мои прекратились с того момента, как отец пришёл в комнату и лёг на кровать. На ту самую кровать с панцирной сеткой, под которой сейчас находилась моя одноклассница. Отец стал смотреть телевизор.

Вскоре подошла и мама. Пока она возилась на кухне, а отец придремнул, я рванула под кровать; но тут во входную дверь постучали. Отец открыл глаза, а я — всё равно под кровать.

— Ты чего?

— Я, пап, тут в куколки играю.

— В куклы. О женихах уже думать нужно, а она всё в куколки играет. Рит, открой, кто там?

Вошёл дядя Толя Нестеров — двоюродный брат отца.

— Свет, ты что под кроватью делаешь? — спросил он, увидя, мои ноги, торчащие из под этой самой кровати.

— Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало, — вместо меня ответил отец и встал с кровати.

Пока взрослые здоровались, пожимали друг другу руки и беседовали о житье-бытье, я потихонечку беседовала с Танькой. Та уже не чувствовала себя так уверенно, как в начале. Видимо, тяжело было почти не двигаться уже несколько часов.

— Ты как?

— Плохо, — тихо-тихо прошептала она, — я боюсь двинуться, чтобы не скрипнули половицы, боюсь чихнуть или кашлянуть. Я устала и… хочу в туалет.

Я сочувственно вздохнула и облегчила её мучения только лишь тем, что принесла ещё бутерброд и отдала своё мороженое, которое мне принесла мама.

Отец и дядя Толя подошли к кровати и оба сели на неё. Я вздрогнула. Наверное, сетка прогнулась очень сильно, и Таньке почти не осталось места, — мелькнуло у меня в голове. Но самым ужасным было то, что братья взяли шахматы и хладнокровно расставили фигуры на шахматную доску. Это было ужасно! Потому, что это было надолго!

Я не зря переживала. Игра затянулась до двенадцати ночи. Я всё чаще ползала между ног играющих, и всё больше расстраивалась.

Танька была бледна. Она отлежала себе бок, ей хотелось в туалет, ей хотелось спать, но, к сожалению, спать она не могла.

— Что ты тут ползаешь без конца, — завозмущались дядя Толя с папой.

— Я играю.

— Пора уже заканчивать игры, время много, а завтра в школу рано вставать, — сказала мама и выключила телевизор.

Я представила, как лягу в мягкую постельку, укроюсь тёплым одеялком, а моя одноклассница будет, как собачонка, лежать на полу, и мне стало не по себе.

— Опять под кровать лезет!

— Сейчас я...

— Вот игру нашла, не вылезает прямо-таки оттуда сегодня, — услышала я голос отца под кроватью.

Танька обескровленными губами прошептала.

— Свет, делай, что хочешь. Но я так больше не могу.

Выбора и выхода другого у меня не было, поэтому я всё решила за один миг. Я спокойно вылезла из под кровати, встала перед шахматистами и, как обухом по голове.

— Папа и мама, и дядя Толя, у нас под кроватью находится Таня. Ей там плохо, и дома ей плохо, пусть она останется у нас жить.

Как сейчас помню взгляд отца.

— Какая Таня? — приглушённым голосом спросил он.

— Моя одноклассница.

Дядя Толя хлопал глазами.

Отец нагнулся и заглянул под кровать и, конечно же, кроме коробок ничего не увидел.

— Света, ложись спать, — строго сказал он, — мне надоели твои игры. — И опять сел на кровать.

— Встань, папа, пожалуйста. Ей там тесно, — взмолилась я, — я говорю правду. Здесь, под кроватью за коробками находится моя одноклассница Татьяна Белова. Можно она будет у нас жить? Она будет мне замечательной сестрёнкой.

Тут отец выдвинул коробку и… Потом под кровать заглянул дядя Толя… Потом мамочка...

Немая сцена продолжалась не особо долго, но… она была.

Дальше Таня всё время ревела и просила, чтобы её не отводили домой.

Таньку отправили на кухню и, как в сказке: покормили, попоили, только вот спать не уложили. Зато меня раздели и — в люлю.

Потом дядя Толя с отцом собрались, накинули мою жёлтую болоньевую курточку на Таню, и повели её таки до дома, до хаты.

Сквозь сон я слышала, как вернулся отец. Слышала, как он о чём-то рассказывает матери.

… — Они локти уже кусали… — отрывочно доносилось до меня, — около домов с фонарями бегали, не чаяли уже, что и найдут… Подвалы все облазили...

Всё. На этом месте я окончательно уснула.

Утром, уходя на работу, отец попросил меня так больше не делать, так как родители Тани чуть с ума не сошли. А прикладывают они к ней ремешок часто потому, что она очень хулиганистая и непослушная девочка. Я пообещала, что больше так не буду. Отец поцеловал меня в щёчку и ушёл.

В школе, я в первую очередь кинулась к Тане, но… Она, почему-то, со мной не стала разговаривать. Я не поняла, почему она себя так ведёт. Может быть, из-за того, что я её выдала? Но другого выхода тогда у меня не было, а, потом, она сама меня об этом попросила. А, если её и выдрали за такую выходку родители, то я-то здесь причём?

Я очень обиделась. Танька весь школьный день показывала мне язык, ставила подножки и делала прочие гадости. Я после уроков подошла к ней, чтобы разобраться, но она как-то грубо на меня отреагировала, даже обозвала. Я рассердилась и крикнула ей.

— Ах, вот ты какая! Я за тобой целый день ухаживала, заботилась о тебе, кормила тебя. А ты?.. — обзывать я её в ответ не стала, — отдавай сюда нашу колбасу, — почему-то вдруг вырвалось у меня.

— Жир я тебе от колбасы сейчас отдам и дырку от бублика.

Всё. На этом наша дружба с Татьяной закончилась. Я с ней больше не разговаривала, она со мной тоже. А в конце первого класса её вообще перевели в школу-интернат, который, по иронии судьбы, как раз находился за окнами моего дома. Видимо, жизнь у Таньки, действительно, была не сладкой.

Я встретилась с ней лишь в восьмом классе. Мы с одноклассницами в жаркий день весны играли на площадке интерната. Как вдруг стайка девчонок, учащихся этого интерната, подлетели к нам. Оксана Анисимова знала этих интернатских. Они о чем-то пощебетали, а потом все занялись делами: мы — своими, они — своими. Только Оксанка произнесла:"Да, изменилась Танька Белова".

— Это, какая-такая Белова? — встрепенулась я.

— Да с нами она в первом классе училась. Не помнишь?

— Нет, помню. Только узнать не могу. Это какая из них, — кивнула я на кучку девчонок из интерната.

— Да вон, светленькая, с короткой стрижкой.

Я окинула взглядом девочек, играющих неподалёку. Там было несколько блондинок. Не выдержав, я окликнула.

— Тань, Белова, подойди, пожалуйста, сюда.

Русоволосая, короткостриженная девочка отделилась от своих подруг и подошла ко мне, не скрывая своего любопытства.

— Ты меня не помнишь? — задала я ей вопрос.

— Ой, помню! Ты — Света.

Передо мной стояла красивая и стройная девчина. Мы друг другу понравились. И я тут выпалила.

— А ты случайно не забыла, как у нас дома под кроватью сидела?

Танька не помнила, или не захотела вспоминать. Ну, я ей, на всякий случай, всё напомнила, всё рассказала от начала и до конца, так же как и вам, мой читатель. Причём, я всё выставила в таком смешном свете, что мы всё время во время моего рассказа смеялись до умопомрачения. И всё.

Больше мы с ней никогда и нигде не встречались, и, похоже на то, что вряд ли уже когда встретимся.

ПРОЩАЙ ТАНЬКА!!!

Если ты когда-нибудь прочитаешь эту историю — вспомни обо мне!

БУДЬ ЗДОРОВА!