Детские страхи

Детские страхи

В то утро я проснулась рано. Родители еще спали — о чем свидетельствовал мерный храп папы за стенкой. В доме было тихо. Единственное, что создавало звуки — две синицы, сидящие на ветке возле моего окна.

Потянувшись в кровати, я встала и залезла на подоконник. Утренние лучи летнего солнца уже успели нагреть деревянную поверхность, и мне сразу стало комфортно. Я посмотрела на улицу, где уже в столь ранний час теплилась жизнь: окна нашей квартиры выходили во двор, где была построена детская площадка; детей сейчас на ней не было — лишь два кота бегали друг за другом, преодолевая препятствия на пути в виде горок и песочник в одном прыжке. В нескольких метрах от площадки старушка-дворничиха подметала мусор, оставленный и налетевший за ночь. Ее старая, сгорбленная спина почти не разгибалась, отчего она мне часто напоминала одно из тех страшно корявых деревьев в лесу, которое я видела, когда ходила в лес с папой и мамой. Мне часто снилась эта старушка, причем, как правило, сны с ее участием были кошмарами, в которых у нее вместо рук были уродливые ветки, торчащие в разные стороны.

Воспоминания о кошмарах загнали меня обратно в постель. Под одеялом было тепло, но глаза никак не хотели закрываться. Я надвинула на голову одеяло так, что оставила только маленькую щелочку для глаз, из которой смотрела на все, что было в комнате. В мухе, которая ползала по лакированной темно-коричневой дверце шкафа, я заметила, что эти надоедливые насекомые могут не падать, даже повиснув брюхом вверх. Такой поворот событий меня ужасно расстроил, потому что я надеялась избавиться от нее, переставив кровать на потолок. Но не вышло. Переведя взгляд со шкафа на стол, а точнее на пятно, которое было под ним, я покраснела. Результат моих творческих поисков оставил несмываемый след ярко-зеленой краски на бордово-красном ковре. И тут на ковре я заметила полосу, светлую, прозрачную, внутри которой двигались маленькие песчинки. «Дорожка» света шла из окна, проходила через всю комнату и касалась краем двери. Я опустила руку на пол и отодвинула тапочки с собачками подальше, под кровать, а то мало ли, что это за полоска?

Наблюдая за движение странного луча, я, вместе с ней добралась до потолка, белого, заштукатуренного, но старого и требующего какого-нибудь ремонта. Несколько листов на потолке были странной формы, по словам мамы, это из-за соседей сверху, но для меня это было не понятно. Скорее волновало то, что получалось из причудливого узора этих «пузырей». Мне казалось, что это лицо, которое смотрит на меня. Чем темнее становилось в комнате, тем страшнее становилось лицо — глаза наливались пустотой, морщины и шрамы делались глубже и темнее, а рот искривлялся в ехидной улыбке. Метаморфоза на потолке не давала мне уснуть почти каждый вечер, а иногда даже доводила до слез, и мне приходилось спать с родителями.

Сейчас, в лучах утреннего солнца, лицо было бледное, грустное, а возможно даже, и уставшее. Я легла на спину, закинула руки за голову и смотрела в глаза «незнакомцу».

— Ты не страшный, — прошептала я еле слышно. — Днем ты не сделаешь больно ни мне, ни моим родителям. Я тебя не боюсь.

— Они все равно умрут, — ответило лицо, искривив рот в насмешливой ухмылке. — Все умирают.

Я села, продолжая смотреть в потолок:

— Ты врешь. Они не умрут. Они любят меня.

Лицо не ответило. Оно лишь улыбалось.

Я снова повернулась на бок и накрылась одеялом с головой. Тепло снова окутало меня. Я лежала и смотрела на ковер, по которому струился луч света. Мысли начали мешаться в голове: «Все врет противное лицо, они не умрут…», «А вдруг они уже умерли: сейчас вот, пока я тут лежу?»

Сбросив одеяло на пол, я в считанные секунды оказалась в родительской комнате: в ней было темнее, чем в моей — тяжелые темные шторы практически не пропускали свет в комнату; родители не шевелились. Мама лежала на спине с закрытыми глазами, а папа с подушкой на голове уткнулся в стенку. Я присмотрелась, и мне показалось, что мама не дышит. Мне стало так страшно, что я, сама от себя не ожидая, закричала:

— Мама!

Мама медленно поднялась с дивана, села, поправляя кружева на груди:

— Ну что ты кричишь? Чего не спишь?

Я вскарабкалась на диван и, перекатившись через маму, нырнула в местечко между папой и ней. Там было так тепло и комфортно, что я на мгновение замерла, но сразу же повернулась к папе, который по-прежнему лежал без движения. Придвинувшись поближе к подушке, точнее к тому месту, где должна была быть голова, я громко сказала:

— Папа, вставай! Хватит спать!

— Хулиганка, — прохрипел отец, надвинув подушку еще больше на голову.

— Вставай, вставай, вставай!

— Ладно, ладно, встаю, — тяжело вздохнул папа. — Сегодня в зоопарк пойдем.

— Ура! Зоопарк! — сложно передать, насколько меня переполняло счастье похода в зоопарк.

Я вскочила на ноги и давай прыгать на диване. Пружины сослужили хорошую службу в моих стараниях — папа и мама сразу же стали смеяться, моментально проснувшись. Они любили называть меня французом, из-за моего неправильного «р», а меня это ничуточки не расстраивало.

Потом мама встала и отправилась на кухню, откуда через несколько минут стали расходиться по всей квартире запахи яичницы, бекона и кофе. Папа включил радио и принялся поднимать свою любимую десятикилограммовую гирю, которую я в возрасте пяти лет разрисовала в розовые цветочки.

Посмотрев немного на то, как папа пыхтит над своим снарядом, я поплелась на кухню, где мама почти накрыла стол, как пчелка крутясь у плиты. Я уселась на табуретку и снова погрузилась в детские мысли: «Утро. Лето. Завтрак. Мама. Папа. Люблю их. Они меня тоже. А когда умрут, то кто мне будет готовить завтрак?»

— Мам.

— Что, солнышко?

— А когда вы умрете?

Наступила пауза. Мама стояла со сковородкой в руках, уставившись на меня.

— А ты меня похоронишь? — тут в кухню вошел отец. Он услышал наш разговор.

— Эм.., — я замешкалась. Если я их похороню, то кто будут моими родителями. — А как же я? Как же я без вас?

— Смерть — это естественный этап жизни. Все умирают, — ответил папа. — Так ты меня похоронишь?

У меня навернулись слезы на глазах. Я смотрела на папу и не знала что ответить.

— Сём, оставь ее в покое, — вступилась за меня мама. — Рано её еще нагружать такими вопросами.

Она положила мне на тарелку яичницу и пару кусочков бекона, а потом погладила по голове.

— Ничего не рано, — ответил папа, и устремил на меня свой испепеляющее-серьёзный взгляд, такой, от которого у меня мурашки начинают бегать по спине. — Ну, так что, похоронишь или нет?

Я кивнула и опустила голову. По щекам текли слезы.

…Через десять лет мне пришлось сдержать обещание — я похоронила отца рядом с его матерью на Новгородском кладбище, на могиле которой каждую весну расцветали белые тюльпаны. Теперь эти прекрасные цветы будут расти и на могиле моего папы.