Каменная игрушка - пока рабочее название

Начало.

«Это постоянная головная боль. И почему она не проходит? Все она. Все она». Человек в темноте протянул руку в поисках светильника. Щелчок, и тусклый свет обнажил пару углов ветхой комнаты. Выйдя из тени, убогая обстановка только разожгла бы и без того нестерпимую боль, но только не у него. От света ему стало лучше. Он поднялся с трудом и, качаясь, побрел к тумбочке у кровати. В засаленном графине на дне была вода — то, что нужно. Он оглянулся — как будто где-то должен быть стакан или кружка, потом поднял графин. Руки тряслись, мелкая дрожь прошла по воде. Два тяжелых глотка, он поперхнулся и чуть не выронил графин. Остатки воды он вылил на руки. Засохшая кровь потекла струйкой на пол и моментально скрылась в щели, как в пасти, навечно заглотившей чью-то тайну.

Он прилизал волосы и вытер руки о полотенце, которое висело на спинке единственного стула. Еще раз оглядевшись, как будто вспоминая, что с ним было, он подошел к окну. «Как всегда темно». Внутри закопошилась злость, вновь разжигая боль, которую необходимо было отдать.

Глава 1

На ужин были котлеты из моркови. Более пресной еды и не придумаешь. Две оранжевые выпуклости гнусно смотрели прямо на Штефана, ожидая, когда он их выпотрошит вилкой. Но он брезгливо осматривал все, что его окружало. Иногда Штефан задумывался, почему он женился на Ханне и не находил ответа. Она никогда не была красавицей, не было у нее и чувства юмора. Всегда молчунья, скромно сидящая в стороне, худая и сутулая Ханна вызвалась помогать красавцу-соседу белить забор, и как-то вечером ее помощь вылилась за рамки необходимого. Она забеременела и вскоре была свадьба. И вот уже семнадцать лет Штефан ест на завтрак яичницу, а на ужин котлеты из моркови и тыквы.

Ханна домывала посуду. Капли воды то и дело выскакивали за пределы раковины и пол стал совсем мокрым. Но Ханна, казалось, не замечала этого. На кухню из окна лился тусклый свет, такой же, как и хозяйка скромного жилища. Казалось, что она сама — часть такого света. Совершая методичные движения, Ханна плавно водила руками: то споласкивая, то вытирая тарелки и вилки, появляющиеся на пути. Только плечо иногда вздрагивало, выражая то ли скрытую нервозность, то ли желание немного размять затекшие мышцы. Казалось ее руки — это единственное живое существо на этой кухне — две балерины, вынужденные до самой смерти быть рядом с этой серой женщиной. «Я похороню ее в этом зеленом платье», — возникло в голове у Штефана. Он с отвращением отогнал от себя эту странную мысль. Ханна обернулась и перехватила его взгляд. Ему стало не по себе. Ханна улыбнулась:

— Ты доедать не будешь?

— Нет.

— Давай тарелку, милый, — она протянула свою тонкую белую руку. Ее никогда не интересовало, почему он не хочет доесть или почему он уходит пить чай в кабинет, или почему он читает до полуночи, сидя на кухне. Поначалу Штефан пробовал пробудить в жене хоть какую-нибудь заинтересованность в их быте, искал общие интересы, чтобы проводить хотя бы выходные вместе но, спустя семь лет бесполезных монологов на тему «а почему бы нам…», он смирился с отчужденностью супруги и стал делать вид, что все хорошо. А Ханна неизменно отмалчивалась и на все его вопросы и упреки лишь изредка улыбалась какой-то детской виноватой улыбкой, как будто не имела понятия, о чем говорит ее муж. Иногда в такие моменты у него возникало желание ей врезать. Сильно, в кровь разбить ее некрасивое лицо. Он представлял себе, какими мягкими будут ее щеки, каким податливым будет ее тело. Возможно, он даже придушил бы ее. Поначалу он не обращал внимания на эти мысли, они были редкими и возникали в минуты злости. Но со временем, желание сделать Ханне больно становилось все сильнее, а картины в голове все более красочными. Штефан стал отгонять от себя эти образы. Ему было стыдно и какое-то время даже казалось, что он помешался. Ведь нельзя же спать с человеком и тайно думать о том, как ты будешь истязать его. А потом он смирился с тем, что иногда хочет причинить Ханне боль. Штефан нашел приемлемое объяснение — они никогда по-настоящему не скандалили и таким образом он компенсировал недостаток эмоций в их жизни. Он вновь и вновь себе повторял: «Штефан, не кори себя. Это всего лишь мысли. Во-первых, они никогда не воплотятся в жизнь, так как ты себя контролируешь, а во-вторых, никто и никогда не сможет залезть тебе в голову — пусть это будет твоя тайна». Так он и жил. Спрашивают на работе — все хорошо. Интересуются друзья в баре — все хорошо. Это лучше, чем пускаться в размышления и ставить вопросы, на которые никогда не найдешь ответа. А она улыбалась и делала то, что считала нужным и правильным. И тогда, восемнадцать лет назад, Ханна посчитала нужным помочь соседу. Она всегда хотела ему помогать, с самого их знакомства.

Ханна с отцом переехали в Чехию в 1983. Никто в маленьком городе не знал, откуда и почему они приехали. На нечастые вопросы соседей об их семье, Станислав Пинштейн отвечал коротко и уклончиво, а дочка Ханна была еще более молчалива. По городу ползли разные слухи, дошло даже до того, что Станислава записали в русского шпиона, а Ханна вовсе не его дочь, а любовница. Ей часто доставалось в школе: насмешки, глумливые надписи, иногда даже плевки, — но девочка упорно продолжала делать вид, что все нормально. Над Пинштейнами откровенно смеялись. Станислав ходил обозленный и то и дело махал кулаками в барах, а вот Ханну, казалось, совсем не заботило то, что происходило вокруг. Она тихо выслушивала выкрики взбешенного отца, находившего очередные царапины на автомобиле — оригинальные метки местной шпаны. Но со временем вопросы иссякли, и жители охладели к новым соседям. Станислав стал спокойнее, а Ханна стала засматриваться на вернувшегося из армии соседского сына. Ей было шестнадцать, и она не могла сопротивляться юношеской влюбленности.

Штефан Горчак был вторым ребенком в семье Йозефа и Сирши Горчак. Его младшая сестра, Анита, еще ходила в школу, когда он пришел из армии. Штефан мало общался с отцом, так как тот часто пропадал на работе. Йозеф Горчак вел бухгалтерию одного из самых крупных предприятий Глинко — Завода Штырске, и эта работа съела большую часть его жизни. Красавица Сирша не могла свыкнуться с тем, что супруг постоянно отсутствует и то и дело заводила романы на стороне. До рождения Штефана, Сирша работала ветеринарным врачом в пригороде Глинко, а после посвятила себя детям. Как оказалось со временем, это утомительное и неблагодарное занятие. И она искала развлечений.

Юная Анита почти сразу подружилась с новой соседкой, Ханной, которая училась в параллельном классе, хотя родители и противились их общению. Возможно, именно этот запрет и утвердил в Аните желание общаться с серой замкнутой Ханной. Ей казалось, что никто, кроме новой подружки не сможет сохранить все ее тайны, и она не ошиблась. Ханна даже после переезда Аниты с супругом в другой город, ни разу не раскрыла секретов их близкой дружбы. Даже Штефану.

В холле зазвонил телефон. Штефан оторвался от мыслей о жене и торопливо вышел. Звонок ближе к полуночи — худой знак.

— Горчак, слушаю.

Ханна выключила воду, и едва заметное напряжение прошло по ее лицу. Казалось, что она прислушивается. Штефан заглянул на кухню:

— Я ухожу. Спасибо за ужин. — Ханна улыбнулась. — Не знаю, когда вернусь.

Она осталась на кухне, вытирая уже влажным полотенцем последнее блюдо. Дверь хлопнула. Штефан спустился в гараж.

— Что? — Штефан закурил сигарету.

— Удушение. Но… я сомневаюсь, что это наш тип, понимаешь.

— Поясни.

— У нас труп мужчины.

— Тогда какого черта вызвали меня?! — Штефан попытался изобразить раздражение, хотя в последнее время любой повод уйти из дома его радовал.

— Почерк очень похож. Жертва найдена в своей квартире. Руки связаны за спиной. На теле следы. Предполагаемо от ремня, но пока не точно. Лежал лицом вниз, на кровати. Даже небольшие порезы на кистях идентичны порезам у предыдущих жертв. Только одна разница — мужчина. Может, он в темноте не разглядел? — Горак загоготал, но шутка явно не была услышана. Штефан был в замешательстве.

Ханна шла по коридору, включая свет. Щелк, щелк — дом теперь был достаточно освещен изнутри. Страхи понемногу уходили. Вечерами Ханна часто оставалась одна, и всякий раз ее охватывали тревожные мысли, предчувствия. Она не могла уснуть до возвращения Штефана. Ей было просто жизненно необходимо его увидеть и обнять. Хотя бы увидеть. Тогда сон наваливался на нее и Ханна с удовольствием закрывала глаза, прислушиваясь как Штефан принимает душ. Она любила засыпать под звуки воды, представляя себе как капли врезаются в его кожу, обвалакивают его, освобождая от пережитых тревог и печалей. Ей и самой хотелось оказаться частью этой воды.