Расследование субботним утром

С утра позвонила она. Ворковала сладким голосочком, бархатисто нашёптывала на ушко, пыталась шутить. Павел растерялся от такого потока нежностей (целый год знакомы, с чего бы вдруг?), но потом сообразил — ремонт. Долгожданное событие вызвало у неё прилив эндорфина, и нейроны услужливо извлекли из памяти все счастливые моменты жизни. В этом вся причина. Он же тут совершенно не при чём.

— Павлик, я тебя жду, — журчал её голосок. — Приезжай поскорей. Я соскучилась…

Соскучилась она… Ремонтом она похвалиться хочет, а не соскучилась.

Плохое настроение его — привет из вчерашнего дня. Грабанули квартиру Альшица — известного всей округе антиквара. Неделю назад к нему приезжали телевизионщики, а вчера вот какие-то умельцы обчистили квартиру. Да так ювелирно — ни одна сигнальная погремушка не звякнула. Профи работали, конечно. Теперь, надо думать, с телевидения опять нагрянут. Снимать скандальный сюжет.

«Ну что, парни, висяк?», — поприветствовал их вчера Хряк. И что тут скажешь? Действительно, висяк. Начальник окинул скорбным взором грустные физиономии оперов и констатировал: «Висяк». Должно быть, гастролёры заезжие работали — своих-то всех переловили. Ни одной зацепки не оставили, гады, ищи их теперь… А тут ещё эта царапина на машине…

Павел спустился в гараж, с отвращением оглядел правый борт старенькой «Фабии». Вот ведь невезуха — нарвался на подставу. Процарапали гвоздём что твоим рубанком — от крыла до крыла. Думали на испуг взять, но у Павла где вскочишь, там и слезешь. Одного самолично скрутил, второго ребята из ГИБДД подсекли. Да только машине от этого ни тепло, ни холодно…

Что ж теперь делать-то? Двери менять? Гарантия уже истекла, придётся за свой счёт чинить. Отстой.

Он вздохнул, открыл багажник, извлёк аэрозольную краску. Опять невезуха — баллончик-то пустой! Или нет? Он поднёс распылитель к царапине, надавил на кнопку — брызги синевы прыснули из пластмассового поплавка, каплями отпечатались на перламутровой поверхности. Хм, значит, краска есть. Но всё равно странно — когда покупал, баллончик вроде тяжелее был. А он им почти не пользовался. Померещилось, должно быть.

Ноздри его дрогнули от терпкого запаха ацетона, лицо непроизвольно сморщилось — какая ж мерзость! И ведь не выветривается, зараза! Тут же и вспомнилось — в квартире у антиквара тоже стоял этот запах, только послабже. Оно и понятно — маячок сигнализации закрасили аэрозолью. Того же цвета, кстати, что у Павла. Едва он подумал об этом, как сознание выплюнуло новое воспоминание. Привиделось:

Хряк бродит по разгромленной квартире, щерится с досадой, порыкивает будто пёс — досадует! Мошнаков ему: «Дрянь дело. Банда орудует — как пить дать». Тот — зверем на него: «Куда ж твоя хвалёная охрана смотрела? На обед что ль ушла?». Мошнаков разводит руками: профи обойдёт любую систему...

Павел прошёлся краской по царапине, встряхнул ещё раз баллончик — куда ж всё-таки содержимое делось? Мистика. Не иначе, память чудит.

Он прогрел машину, вывел её из гаража, покурил, раздумывая о произошедшем. Вчерашнее не отпускало, просачивалось в мысли, саднило неостановимым зудом, будто запущенный кариес. Надо было взять себя в руки. Он выкинул сигарету, встряхнулся, сел за руль. Ничего в нём не просыпалось от предвкушения встречи с любовницей, даже её внезапная нежность не теребила воображения, быстро провалившись куда-то в закоулки памяти — аккурат между ежемесячным отчётом раскрываемости преступлений и плановой уборкой квартиры. Павел выехал на шоссе, постоял на светофоре, дал полный газ и, обогнав серебристую «Камрию», перешёл в режим автопилота — руки выполняли необходимые действия, спинной мозг отдавал команды, а сознание целиком отключилось от действительности, вернувшись ко вчерашнему взлому.

«Слышь, Киселёв, может, это из твоих бывших коллег кто орудует?». «Из моих коллег?». «Ну да, ты ведь служил в охране. А квартира под сигнализацией. Вот и думай». О что тут думать? Раз вскрыли коробочку, значит, работали по наводке. Вот только при чём тут Павел? В охране он не работал уже два года — перевёлся в опера сразу после окончания юрфака. Там небось и контингент уже другой. Текучка кадров! А нам потом расхлёбывай… Была бы зарплата больше — хрен бы кто оттуда сбегал. «Третья квартира за два месяца! — орал Хряк. — Вы подумайте — третья квартира! Что я полковнику скажу? Молчите? Вот и я буду молчать, когда вас раком поставят». Дело швах. Антиквар с семьёй укатил за границу, понадеялся на вневедомственную охрану, а та возьми да и прошляпь факта взлома. Скандал на весь город. Хорошо хоть соседи утром подняли крик — увидели вынутый замок. Иначе никто и не узнал. Охране — нагоняй, полиции — головная боль. Хотя они-то тут при чём? Видно же — работали умельцы. Как и в других квартирах. Правда, там действовали проще: накидывали простыню, чтоб извещатели не засекли, и проникали в помещение. А здесь пришлось попотеть — система сигнализации другая, на тепло реагирует. Наверное, баллончик к манипулятору приделали, чтоб самим тянуться не пришлось. Вот ведь хитрые гады! И ведь знают, сволочи, кого брать! На пенсионеров-врачей-учителей не зарятся, даром, что у них двери фомкой открыть можно. Зато такие вот квартиры-крепости с инфракрасными определителями и стальными запорами — всегда пожалуйста. Будто играют, стервецы. Развлекаются. Водят за нос полицию. Ну ничего, мы тоже посмеёмся — в КПЗ. Всех глухарей на вас повесим, голубчики. Дайте только добраться…

Ожесточившись, Павел врубил радио «Шансон». Терпеть не мог этот блатняк, но сегодня на него нашло. «Всех бы перестрелял, подонков, — скрипел он зубами. — Им хаханьки, а у нас план летит». Хриплый голос из динамиков вещал про нелёгкую судьбу пацанов, а в Павле набухало раздражение, лезли в голову мысли — злобные, неистовые, — червями разъедали мозг, молоточками стучали по макушке, обручем сдавливали голову.

— Ах, ну наконец-то!

Вот она, улыбка, от которой он когда-то дурел — пухлогубая, нежно-чувственная, завлекающая. Почему же теперь он к ней так равнодушен? Отчего слова его так сухи, а поцелуй столь мимолётен? Она тоже это заметила — блеск в глазах тухнет, губы, только что такие зовущие, будто убираются в себя и начинают слегка подрагивать. Но голос не выдаёт разочарования, напротив, звучит бодро и радостно, словно запись на диске.

— Видишь, я начала ремонт. Давно собиралась, и вот, приступила. Наняла молдаван — ты знаешь, они там целыми семьями работают — говорят, за две недели управятся. Как думаешь, не врут? И взяли так недорого… Погляди, вот здесь я поставлю диван — уже присмотрела себе один, такой жёлтый — очень хорошо будет гармонировать с обоями. А вот здесь — столик. Как тебе? Люстры пока нет, я в сомнениях. Может, сходим вместе, присмотрим подходящую?..

Она лепечет что-то о кухонном уголке, креслах, подставке для вазы, сервизе, спешит поделиться радостью, но Павлу безразлична её радость. Он старательно делает вид, будто слушает, а мысли его где-то далеко. Приходится изображать заинтересованность, тянуть рот в улыбке, что-то произносить, лишь бы дождаться того заветного, ради чего он и приезжает сюда каждую субботу. Любовница что-то тараторит, возбуждённо делится с ним своими планами, а в глазах — мольба: «Перебирайся ко мне. Ведь я уже дала тебе ключи». Он игнорирует намёк. Не хочет вешать на шею новые обязанности. Ему бы в операх утвердиться для начала…

— Между прочим, я тут кое-что нашла из твоих вещей, — вдруг сообщает она. — А ты мне даже и не сказал… — её губки опять надуваются, но теперь — от полушутливой обиды. Глазки из-под выщипанных бровей — хлоп-хлоп — вроде бы кокетливо, а на самом деле в затаённой тревоге: «Не разлюбил ли?».

— Что ты нашла? — не понимает он.

— Твой кейс. Ты не думай, я в нём не рылась. Это случайно получилось. Разбиралась на антресолях — ну, на этих, под потолком в коридоре, ты знаешь, я туда никогда не заглядывала — а тут вот полезла из-за ремонта, — и нашла.

— Кейс?

— Ну да. У меня же эти антресоли сносить будут, вот я и вытряхнула оттуда всё. Ты не обижаешься? — она искательно заглядывает ему в лицо, шмыгает носиком, был бы хвост — повиляла бы.

— Нет у меня никакого кейса.

— Как это? А это что?

Она ведёт его на кухню. Забравшись под стол, выволакивает оттуда пузатый чёрный дипломат. Кожа блестит в лучах утреннего солнца, на замках играют зайчики.

— Я его вытерла, но он и так бы не особенно пыльный.

Павел озадаченно смотрит на находку, кладёт её на табурет. Открывает. Внутри — раздолье для домушника: отмычки, ключи, свёрла, маленькие пилы, кусочки проволоки, обрезки шлангов.

— Ну как? — гордо вопрошает хозяйка.

И тут же, как обухом по голове — воспоминание месячной давности:

он вышел из ванной, распаренный, довольный, и решил поменять постельное бельё. Взял простыню, расправил её и обомлел — внизу, в самом углу отпечатался след от ботинка. Как? Откуда? Должно быть, наступил невзначай. Хотя каким образом? Не имеет он привычки шляться в ботинках с простынёй в руках. Ну ладно, придётся, видно, перестирывать. Кинул в бак для грязного белья — и забыл. А теперь вот отчего-то вспомнил. Какая связь между грязной простынёй и кейсом с отмычками? Неизвестно. Но она должна быть — как закономерное продолжение той чертовщины, что с утра творится вокруг Павла: сначала пустой баллончик, потом этот странный кейс…

Он не успел додумать — сознание его вдруг померкло, словно выключилось, а в голове уже сидел кто-то другой. Как будто одни мозги вынули, и другие вставили. Смачно цыкнув, этот другой закрыл кейс, повернулся к женщине и произнёс с хрипотцой в голосе:

— Ну что, расколола ты меня, пигалица. Вякнешь кому — убью.

— П-павел? — изумлённо пролепетала та.

— Какой я тебе Павел, шалашовка! Хахаль твой по делам отлучился. Сегодня не жди.

Он взял кейс и затопал к выходу.

— Паша! — взвизгнула женщина, хлопая глазами.

Человек уже дошёл было до двери, но остановился и, коротко подумав, обернулся.

— Короче так. Если сдашь, упекут твоего Пашку в дурку до конца дней, сечёшь? И меня вместе с ним… — Он помолчал, разглядывая перепуганное лицо хозяйки, и добавил: — Зовут меня — Илюха. Я к тебе ещё загляну, может, схоронить что оставлю. И не рыпайся! Будешь молчать, всем будет хорошо. И тебе, и мне, и Пашке. А станешь трепать языком, подрежу. Так и знай. — Помедлил несколько мгновений и произнёс смягчившимся тоном: — Ну а если там с молдаванами проблемы какие, мне скажи. Уж я разберусь.

Потом открыл дверь и вышел прочь. А женщина прижала ладони к сердцу, ошалело посмотрела вокруг и промолвила потерянным голосом:

— Это что же, бросает он меня, что ли? Вот мерзавец…