туман

Туман

Утро выдалось солнечным, весёлым, безветренным. Катер, скользил по речной глади, оставляя за кормой буруны от винта. Далеко впереди, сияла куполами на солнце церковь. «Ярославец» вёз вахту на плавучие краны. Те разгружали с барж щебень на пологий берег, перед церковью, возвышающейся на высоком обрывистом холме. Все сидели на скамье перед рубкой и молчали, подставив лица под встречный напор воздуха, пахнувшего рыбой и зелёной тиной. Ещё немного и покажутся краны, с пришвартованным к ним баржами. Но за поворотом непроницаемой завесой охватывая всё ширину реки, клубился туман.

— Мать, перемать, и все святые угодники! — капитан, высунув голову из рубки, резко сбавил ход. Катер клюнул носом, гася инерцию, люди, сидящие на лавочке, невольно качнулись вперёд.

— Поаккуратнее, людей везёшь!

— Не орите! Глядите, что впереди творится! Армагеддон сплошной и несусветный! Ни черта не видно! Хоть назад вертайся!

— Зачем назад? Метров триста до кранов! Потихонечку, как-нибудь, а? — никому не хотелось возвращаться обратно. — Там люди ждут, к пересменке готовятся.

— Чёрт с вами! Кто ни то встаньте, рындой сигналы подавать! Три длинных каждые две минуты.

— Давай я! — согласился Семёныч, пожилой крановщик. Большой грузный, он, кряхтя, поднялся с лавочки, подошёл к начищенной рынде, то бишь к судовому колоколу, взял в руку верёвку, привязанную к языку колокола, и трижды ударил. Тягучий звон разлетелся по реке.

— Хорошо поёт! — одобрил Семёныч. — А у нас на кранах из чугуна, говно.

"Ярославец" медленно вползал в серую мглу. Людей, стоящих на палубе, обдало пронизывающим холодом, ледяная взвесь тумана, буквально облепила тела людей, их встревоженные лица. Пелена была настолько плотной, что тяжело было дышать. Но самое поразительное, по мере того как катер продвигался дальше, цвет марева приобретал зеленовато-жёлтый оттенок.

— Сколь живу, никогда такой срани не видывал! — изумился Семёныч.

— Склянки бей! — заорал капитан, — службу плохо несёшь!

— Дзинь! — Дзинь! — Дзинь! — зазвенела рында. Матерясь, капитан сбавил ход на самый малый. Катер неслышно продвигался по фарватеру. Ни спереди, ни сзади, ни сверху ничего не было видно, — сплошной жёлто зелёный мрак.

— И на кой хер я послушал вас, дурак старый! — крутя штурвал, матерился капитан. Чёрные усы его свисали вниз, взгляд был сердит.

— Дзинь! — Дзинь — Дзинь! — опять прозвучал судовой колокол. Катер ткнулся носом в борт баржи, скрежеща цепью кранцев о железный бок, по касательной продолжал двигаться вперёд.

— Мишка, не спи! На ходу прыгай! — Мишка, отцепив леерное ограждение, проворно перемахнул на засыпанную щебнем палубу баржи. «Ярославец» взревев, подался назад и, развернувшись, исчез в клубах тумана. Мишка минуту постоял, прислушиваясь к удаляющемуся гулу двигателя катера, потом забросив на плечо сумку, лавируя между горками щебня, направился к крану.

Выгруженная баржа, вздымалась над палубой крана, швартовы были ослаблены, отчего нос баржи отошёл в реку. Мишке пришлось идти к корме, чтобы осторожно спрыгнуть на средний кнехт, а после на влажную палубу понтона. На кране было тихо. Главный, и вспомогательный, двигатель были заглушены, тишину нарушало лишь журчание воды, струившейся сквозь висящие на цепях привальники.

«Дрыхнут, наверное. Баржу выгрузили и спят как суслики». Но на душе сделалось неспокойно, казалось весь воздух был пропитан неясной тревогой.

Он направился к трапу, ведущему в жилые отсеки, оставляя за собою отпечатки на покрытой росой стальной палубе понтона. Дверь капа была занавешена марлей от комаров, отодвинув её рукой, Мишка глянул вниз. Темень. Осторожно ступая по гофрированной металлической лестнице трапа, Мишка медленно спустился вниз. На последней ступеньке он всё же зацепился сандалией за уголок, приваренной к ступеньке, чуть не распластался на сланях. Матерясь, он щёлкнул выключателем аварийного освещения. Вверху сквозь залапанное краской стекло плафона обозначило себя жёлтое пятнышко лампочки.

«Охеренно ярко светит, аж не видно не хера!»

Расстегнув сандалии, Мишка, нагнувшись, нашарил рукой тапочки. Из-под сланей тянуло ржавчиной и тухлой водой.

«Откачать бы водичку в жилом надо», — вяло подумал Мишка. «Только кому это надо? Ему то же нет, пошло все оно…».

Он вздохнул, выпрямился и, подхватив сумку, повернул налево по узкому коридору, переступив дверной комингс. Пройдя коридор, он, перешагнув очередной комингс, Мишка очутился в освещённом красным аварийным светом тамбуре. Смутно виднелись двери, ведущие в каюты, повернув голову в направлении лестницы ведущей на камбуз, Мишка различил восседавшего за столом Юрку. Тот сидел, ссутулившись, взлохмаченная голова его была опущена. Над ним кровавым оком мерцал красный плафон, указывающий на аварийный люк запасного выхода.

— Юрка, проснись манда, нас обокрали! — заорал Мишка, присаживаясь, напротив. Весь стол был завален рыбьей чешуёй, валялись пустые банки из-под водки.

Юрка медленно поднял голову. Несмотря на тусклый кровавый свет, Мишке лицо его показалось мертвенно бледным, а вместо глаз две чёрные дыры

— Квасили вчера? Ванька спит что ли? И поварихи не слышно, что за бардак у вас? Воняет черт те чем, обосрались тут что ли? — посыпал Мишка вопросами.

— Мишка…. Привет Мишка… — медленно, как бы пробуя на вкус каждое слово, проговорил Юрка.

— Ну, мужики, видимо вчера крепко дали, слова еле выговариваешь. Как только баржу выгрузили. Кран то хоть цел?

— Цел. А Боря домой не поедет, он за борт ушёл, как Таньку кончал, так сразу и за борт… Бултых! — из Юркиного горла раздались клокочущие звуки, словно он поперхнулся.

«Что он буровит? На коня белого запрыгнул? Белочку поймал? Так вроде рано, не в запое был». — Мишка ещё раз внимательно посмотрел на Юрку

и тот ему совсем не понравился. Лицо из бледного приобрело синеватый оттенок, чернота зрачков пугала, а ещё Мишка различил на Юркиной шее широкую багровую полосу, которой минуту назад не было.

«Что происходит? У меня крышу сносит как у Юрки, может газ какой распылили? Нет, нужно на свежий воздух. Сумку с едой поварихе отдам и бегом на палубу…» — Мишка поднялся со стула и с опаской направился мимо сидящего Юрки к дверям камбуза.

— Не ходи туда, — схватил его за руку Юрка.

— Да отцепись ты! — вырвался Мишка — Дай Татьяне жратву отдать!

Он вбежал по лестнице, повернул рычаг железной двери камбуза и замер. Рука, державшая сумку, медленно разжалась, сумка упала на кафельной пол, внутри её звякнула, расколовшись, стеклянная банка, но Мишка не обратил на это внимания. То, что он увидел, заставило его оцепенеть. Среди побитой посуды, уткнувшись окровавленной головой в переборку, в луже крови, на животе, лежала повариха Татьяна. Подол её платья был задран на спину, обрывки трусов спущены на колени, бесстыдно раздвинутые белые ноги измазаны дерьмом. Из распоротого её живота, к дверям, где замер Мишка, разноцветными верёвками тянулись выпавшие внутренности поварихи. Видимо она ползла от порога, оставляя за собой кровавый след и свои кишки. Запах дерьма и крови был невыносим. К горлу подступила тошнота, Мишка захлопнул дверь камбуза, повернулся, ища взглядом Юрку, но тот исчез. Не в силах больше сдерживать рвоту Мишка бегом рванул к выходу на палубу. На полпути его вырвало прямо на ковровую дорожку, застеленную в коридоре.

Пошатываясь, Мишка поднялся по трапу на палубу. Туман и не думал рассеиваться, напротив, жёлто-зелёный окрас приобрёл ещё более зловещий трупный оттенок… Юрки на палубе не было, Мишка подошёл к береговому борту, трап был поднят.

«Что же стряслось на кране, неужто это Борис убил повариху? Баба то нормальная была, как же так-то? В ментовку звонить надо, пока самого не пристегнули». Мишка достал из кармана смартфон, но тот даже не включился, как будто аккумулятор окончательно сдох, хотя Мишка зарядил его полностью перед работой. Пространство вокруг озарилось ярким светом. Рассекая мглу, из неоткуда, возникла фиолетовая молния с корявыми отростками. Упёршись концом в нос баржи, она, шипя, извивалась, от отростков сыпались искры. Мишка увидел, как стальной нос баржи начинает краснеть, из-под днища повалил густой пар. Мишку обдало жаром, он попятился, споткнулся об грейферный настил на палубе и задом упёрся в раскрытую челюсть грейфера. Потом молния исчезла, пар заволок полностью нос баржи, слышно было, как потрескивает, остывая железо.

«Валить отсюда надо, и побыстрее! Тут неладное творится. Куда же Юрка пропал, может в машинное отделение ушёл? Пойду, проверю, а потом на берег, к ментам…»

Люки на капе машинного отделения были открыты. Мишка заглянул в один из них, внизу было темно и тихо. «Юрка!» — крикнул он. Тишина. Тогда он, распахнув дверь, спустился по трапу вниз. В ГРЩ никого не было, в дизельной было жарко, Мишка прошёл мимо генератора и дёрнул ручку железной двери компрессорной. Там тускло мерцал красный свет фонаря. Под фонарём прислонившись, к пиллерсу, спиной к Мишке неподвижно замер человек.

— Это же Юрка, бисов сын! — Мишка направился к нему, толкнул того в спину. — Хер ли ты убежал… начал было ругаться Мишка, но увидел, как от его толчка Юркино тело развернулось вокруг пиллерса, и Мишка с ужасом увидел перед собой вздутое лицо Юрки с высунутом на бок языком. Верёвка линя, продетая в отверстие между карлингсом и кницей, врезалась петлёй в его шею, голова склонилась на бок, а под висящим телом, лужа мочи. Мишка опасливо дотронулся до Юркиной руки, та была холодной видимо смерть наступила давно. Внезапно сзади в кингстоне забурлила вода, Мишка покрылся холодной испариной. Он попятился, не отрывая глаз от висящего трупа, потом резко развернулся, и что есть мочи побежал прочь. Очутившись на палубе, Мишка рванул к трапу и, развернув его механизм в сторону берега, принялся бешено крутить ручкой, опуская лестницу вниз. Берег из-за тумана был еле различим, все же было видно, как по берегу медленно двигаются неясные тени людей. Услышав скрип опускаемого трапа, несколько человек остановились, а один даже подпрыгнул, пытаясь ухватиться руками за железную лестницу.

Мишку кто-то похлопал по плечу

— Не отпускай, не надо, а то поналезут всякие чужие — за своей спиной услышал он хриплый голос.

Мишка повернул голову: — сзади стоял Юрка, шею рассекала багровая полоса, лицо отекло и посинело, глаза казалось, выскочат из орбит, язык постоянно вываливался наружу и Юрка рукой впихивал его обратно в рот. Мишка попятился, чувствуя, как по спине текут струйки холодного пота. «Крышняк то у меня капитально снесло», — и неожиданно для себя Мишка подумал, — «а раз снесло, значит и бояться нечего, мне всё это мерещится. Как говорят, если не можешь сопротивляться — то получай удовольствие. Это все туман, наверняка от него галлики» Странно, но эти мысли успокоили его.

— Юрка, а что за люди по берегу то бродят?

— Покойники местные, не отпускай трап.

«А и впрямь, зачем нам чужие, от своих волосы дыбом» — Мишка обратно повернул трап на палубу. Потом он обогнул Юрку, стараясь не прикасаться к его телу, и тяжело опустился на жилой кап. Юрка уселся рядом. Мишка достал пачку сигарет, протянул Юрке.

— Не, я не буду, горло болит — отказался Юрка

Мишка закурил. Где-то спереди, там, где должен был стоять второй кран и куда уехал катер, раздался рвущий душу тоскливый крик.

— Ещё один — прохрипел Юрка.

— Кто?

— Усопший.

— Ты сам то живой? На верёвке висящим тебя видел, да и сейчас вид у тебя, волосы на жопе встанут.

— Дохлый я, Мишка, дохлый. Когда ты меня возле камбуза видел, я уж и тогда пару часов болтался.

Под ними со скрипом кто-то открыл камбузный иллюминатор.

— Танька никак очухалась! Юрка нагнулся и крикнул вниз — Поварёшка, ты что ли?

— Я, кто ж ещё?

— Что делаешь?

— Что что… Кишки свои в пузо собираю, да подмыться надо…

— Мишка приехал!

— Живой?

­ Живой …пока.

— Ну и славно.

Со стороны верхнего крана прогремели подряд два ружейных выстрела.

— Быстро они — задумчиво произнёс Юрка.

— Слушай, Юра, спросить всё хочу, что у вас тут произошло? И почему ты в петлю надумал? — Мишка полез за очередной сигаретой. — На меня достань то же, один уж чёрт сдох — было видно, как Юркины руки покрываются трупными пятнами. Он по привычке размял сигарету пальцами с почерневшими ногтями, прикурил от протянутой Мишкой зажигалки. Но в мёртвые лёгкие дым шёл туго. Юрка закашлялся, выплюнул сгусток чёрной слизи.

— Да всё нормально было до вечера, баржу выгрузили, кран заглушили, солярой малость торганули, ну и бухнуть решили. Борька в магазин на берег сгонял, Танька закуси наготовила. Сели, пропустили одну, вторую — вышли на палубу перекурить. А там всё туманом заволакивает, ничего не видно. И на душе муторно как-то сделалось. Плюнули, вниз спустились, опрокинули ещё по несколько, только тошнотнее всё делается. Да ещё Танька с Борькой семейную драму устраивать начали. Ебаришки херовы! Взял я со стола пузырь и к себе в каюту. Юрка закашлялся, горлом хлынула чёрная кровь, на палубе образовалась зловонная лужа. «Ух, блядь!» — вытирая подолом майки рот, проговорил он. «Так вот, захожу я, значит, к себе в каюту, зажигаю свет — а на кровати сидит она, дочь моя, и с куклой играет! Увидела меня — «папа, папа!» — и на шею мне бросилась. А тельце то у неё маленькое, худенькое, а сама целует меня. Только губки то у неё холодные, ведь умерла она два года тому назад!

Погубил я её, взял с собой на рыбалку, оставил её на берегу, а сам за водкой в магазин. Прибежал, а она уж утонула, вытащил, а она водичкой захлебнулась насмерть. Увидел её у себя в каюте и решил — хоть мёртвые, но вместе будем».

Дверь в жилое открылась и оттуда вышла повариха Татьяна, живот её был обмотан окровавленной простынёю, на белом лице чёрные кровоподтёки, один глаз полностью заплыл. В дверях она обернулась и протянула кому-то свою пухлую руку. Мишка увидел, как в поварихи ладошку вцепились маленькие белые пальчики.

— Выходи, выходи Катюша! Воздухом подышишь, да и папа тебя тут дожидается. Держась за ладошку Татьяны на палубу, неуверенно вышла нарядная девочка лет четырёх. Озираясь, она увидела Юрия и бегом бросилась к нему.

— Катюша, доченька моя! — протянул ей навстречу руки Юрка, подхватив, усадил девочку к себе на колени. Та, поёрзав немного, устроилась поудобнее и, обняв Юркину шею своим тоненькими ручонками, крепко прижалась к его груди. Девочка была красива, как бывают красивы дети. Вот только смертельная белизна кожи, чёрные губы и вселенская тьма вместо глаз, делали красоту эту пугающей. Когда она взглянула на Мишку, тому стало вдруг холодно.

— Красивая она у меня правда? — целуя в гладко зачёсанные волосы на макушке, залюбовался своей дочерью Юрка. — И нарядная, мы её в этой одежде в гробик ложили.

Нарядное платьице пропитывалось сукровицей, стекавшей изо рта и носа распухшего страшного лица Юрки, от его штанов воняло мочой и говном, но девочка казалось, ничего не замечала — она сидела на коленях у любимого папы, она обнимала любимого папу. Мёртвая девочка на коленях у мёртвого отца — не в силах смотреть Мишка отвернулся. «Господи, за что всё это мне?»

— Привет Михаил — это повариха Татьяна подала голос. Из-под простыни, поддерживающую её внутренности сочилась зловонная жидкость, растекаясь по палубе

— Привет.

— Ты Борьку случаем не видел?

— Да вон твой Борька под водой, я его якорем придавил, чтоб не буянил тут, скотина — ответил ей Юрка

— Где?

— В якорный клюз посмотри, там, где шпиль, дура.

Мишка поднялся, подошёл к корме, заметил, как якорная цепь играет. Заглянул за борт, на глубине полутора метров шевелилось Борино тело. Якорь Холла придавил ему живот, не давая всплыть.

— Бедненький — жалостливо проговорила подошедшая Татьяна.

— Этот бедненький живот тебе вспорол — напомнил ей Юрка.

— Дяденька Миша! — звонким голосом прокричала вдруг мёртвая Юркина дочь. — Иди к себе в каюту, там тебя ждут.

— Кто там меня ждёт?

— А ты иди, там сам узнаешь — Мишка лишь на секунду встретился взглядом, девочкой и ощутил, как проваливается в бесконечную, безысходную пропасть. Его пробила дрожь. Он отвёл глаза, огляделся. Заметно потемнело. Окружающее пространство то и дело озарялось фиолетовыми вспышками. Беззвучно сверкали молнии, что-то тёмное пролетело над ними махая огромными перепончатыми крыльями. Страх все сильнее охватывал Мишку, страх, переходящий в ужас.

— Глянь ко, к нам гость к верху жопой с другого крана приплыл! — произнесла все ещё стоящая на корме повариха. Всю башку из ружья разворотили. Кажется, Семенычем звали. Весело там у них там, сходить что ли?

— Кишки по дороге растеряешь, — съязвил ей Юрка. Дочка его все смотрела на Мишку: — Дядя! Иди!

— Ладно — Мишка резко поднялся и решительно направился к входу в жилое. В дверях он обернулся: все трое молча взирали на него. (У Юрки глаза побелели и на фоне сине — багрового лица, чёрных губ с торчавшим изо рта языком — все это смотрелось нереально жутко), Каюта Мишки находилась слева от лестницы, в самом углу. Перед дверью Мишка нерешительно остановился, прислушался, — в каюте было тихо. Непонятная тоска овладела им. Секунду постояв, он глубоко вдохнул и резко распахнул дверь. В полумраке каюты он разглядел сидящую на краешке кровати щуплую фигуру человека.

И она была до боли знакома Мишке.

— Ну, здравствуй сын! — услышал он чуть хрипловатый голос, и это был голос отца. И человек, сидящий на кровати, несомненно, был его отцом, умершим семь лет назад.

— Здравствуй батя — глухо выдавил Мишка, вглядываясь в лицо отца, но полумрак скрывал его.

— Да вот решил всё-таки навестить тебя, а то все собирался. То тебе недосуг, то мне некогда. Что в дверях стоишь, иди хоть поздороваемся.

Отец встал с кровати и у Мишки ёкнуло сердце, как когда он увидел отца в гробу на похоронах, оттого что года и болезни иссушили отца. Мишка сделал шаг навстречу они легонько обнялись. Мишка ощутил еле заметный запах тлена (как тогда, когда отец лежал в гробу, а Мишки поцеловал его лоб прощаясь)

— Ну и ладно, давай присядем сын. Они расселись, мёртвый отец на своё место на кровать, Мишка, пододвинув стул сел сбоку, возле стола. Оба украдкой поглядывали друг на друга, оба молчали.

— Вырос ты, однако, совсем мужиком стал — прервал молчание отец.

— Ты батя совсем не изменился, такой же каким я тебя в последний раз видел.

— Это в гробу, когда лежал? Так я и явился таким, каким ты меня напоследок запомнил. Так-то в земле уж сгнил весь давно, и костюмчик этот парадный распался в клочья… Спасибо, что на похороны приехал, далеко добираться то было.

— Еле успел, тебя уж выносить хотели…

— Спасибо, постарался, уважил старого.

Мишка и вправду еле успел на похороны: — самолётами, электричками, попутками…

Мог ведь и не торопиться, если бы денег на операцию выслал. Наверное, и доселе отец живой бы бегал по своему огороду! Нет, жена: — «Машину покупай, сколько долго копили! Отец ещё потерпит!» Не потерпел… И уже ничего не исправить. Боль да злоба на себя на всю жизнь. Вот и сейчас подкатила к горлу, сжала сердце.

Мать просила тогда робко в письме: «мол, не может ли он сколь помочь деньжатами, отец хворает, возможно, на операцию деньги понадобятся». Клятвенно обещал, чуть попозже, — не понадобились… Только на похороны.

— Могилку справно изладили, на бугорке, под деревом. Только вот

супружница моя, рядом со мной лечь хотела, что не способствовали? Отгородить для неё место нужно было. Просила она, наверное.

Просила… И оградку на двоих уж заказали, да только люди, наглые вперёд на это место покойника закопали. Мать узнала, разговаривать перестала, да и померла в одночасье. Похоронили недалеко, но не там. Ох, господи! Передрался тогда Мишка со всеми этими сволочами, чуть жив остался. А толку? За мать обидно до слез. На душе больно. Сейчас вроде договорился за деньги перезахоронить, положить мать рядышком. Дочь школу кончила, на обучение деньги надо… Да пошло все!

— Кредит батя возьму, в этом месяце обязательно матушку рядом с тобой положу. Прости меня, батя! — слезы душили Мишку

— Ладно, сын! Ты о живых думай, не подличай, заботься о родных, вот на душе камня то и не будет висеть.

Тяжело. Мишка враз вспомнил все обиды, нанесённые им отцу и матери, всю чёрствость свою перед ними, невнимание к ним пренебрежение ими… Невыносимо. Пока живы были, разговаривал с ними нехотя, через силу: — «Что надо старые от меня, что прилипли с расспросами? Вырос ведь уже, своя жизнь, и не лезьте, сам разберусь» Искренне удивлялся, когда видел, как те обижались. Только когда своя дочь подросла, и на все стала огрызаться и все ею бесило, тогда и вспомнил он своих родителей… Да только мёртвые они, не покаешься. Будучи живым, отец все время копошился по дому, постоянно что-то чинил, колотил, строил. Помер и все пошло прахом Дом просел, трубы осыпались, парники сгнили. Гвозди, всякие железяки заржавели в гараже, как и заржавел старенький мотоцикл «Восход». Вещи его, мать перед своей смертью, сожгла на заднем дворе. Был человек, нет человека, словно и не было вовсе. Как и матери. Жена, тварь, единственный семейный альбом и тот сожгла. Говорит нечаянно, только врёт сука, от злобы все.

— Как семья, жена, дочь? — прервал молчание отец. — Ладите?

— Нормально, батя, как все.

— Инструмент то мой жив, пользуешься?

— Конечно, батя, добрый инструмент, всегда под рукой (на самом деле пропил за пару пузырей, когда в запое был).

— Береги инструмент, германский, теперь такой не делают. Ну ладно сына, пора мне. — Отец встал, одёрнул пиджак — Ты уж это, насчёт матери постарайся, положи нас рядом, ладно?

Мишка, наконец поймал взгляд отца и было в нем столько скорби и в то же время любви и абсолютного понимания и всепрощения.

— Батя … — только и смог выдавить Мишка. Фигура отца медленно растаяла в воздухе.

Мишка неподвижно сидел на стуле, из глаз его лились слезы. А ещё ему вспомнилось, как покойница мать напекла им с женой в дорогу пряжеников, а жена брезгливо выкинула их в мусорный бак….

— Суки мы, суки! — обхватив голову, повторял Мишка — И как только земля нас носит?

Воспоминания теснились, громоздились в его мозгах и от воспоминаний этих делалось невыносимо больно и стыдно. Наконец не выдержав, Мишка вскочил и с воплем — Не могу больше! — ринулся прочь из каюты на палубу. Возле дверей его сторожил Юрка.

— Стой, Миха! Прежде чем с собой сотворишь что, будь другом сними меня с этой чёртовой петли! Перед дочерью стыдно. Сними да вылей на меня пару вёдер воды из кингстона. Чтобы не вонял так. Сделаешь?

Мишка глянул на чудовищное лицо Юрки, перевёл взгляд на дочку, что держала того за руку.

— Ладно, сделаем!

Он устремился в компрессорную — Юрка все висел там. Схватив пожарный топор, Мишка с размаху перерубил верёвку, Юркино тело кулём рухнуло на слани. Освободив Юркину шею от петли, Мишка почерпнул пожарным ведром воду из кингстона и вылил на Юркин труп. Проделав это несколько раз Мишка отбросил ведро в сторону. И тут же на него опять нахлынула нестерпимая тоска, жить казалось невозможным и никчёмным. Осталось только придумать способ как покончить с собой. Это состояние подавленности, безысходности разрывало душу, казалось ещё немного и Мишка начнёт головой бить об железную переборку… Что-то наехало на баржу с краном. Под бортовыми подзорами зашуршала галька, скрипнув, распахнулась дверь в машинное. Это отвлекло Мишку от суицидальных мыслей. Он быстро вбежал по трапу и выскочил на палубу. В нос баржи бортом прибило катер, на котором Мишка ехал на смену. Было видно, что «Ярославцем» никто не управлял, палуба была пуста, сам же катер медленно разворачивало течением вдоль баржи.

— Уезжай отсюда Мишка скорее! Живи! — это хрипел Юрка забравшись на лебёдочную крана. Его дочка Катюша подбежала к Мишке схватила своей ледяной ручкой Мишкино запястье и потянула к барже. — «Уезжай дяденька Миша, раз живой ещё! Ты своему папе обещал, помнишь? Нехорошо мёртвых обманывать!»

Татьяна лишь молча махала рукой в сторону катера. Тот, уже скрежеща цепями кранцев скользил вдоль баржи

Мишка рывком поднял мёртвую девочку прижал к себе — «Ты самая красивая и самая умная» — прошептал ей на ухо. Потом он опустил ею на палубу крана, запрыгнул на баржу и уже в самой корме догнал и заскочил на «Ярославец»

Некоторое время он молча наблюдал как растворяется кран и баржа в зелёном тумане. Вот они исчезли совсем. Катер медленно относило все дальше и дальше. Жёлто-зелёные хлопья тумана заслоняли весь мир, казалось катер плывёт среди облаков в абсолютной пустоте. Мишка сел на лавочку перед рубкой. На душе было невыносимо гадко. Позади остались его знакомые, хоть и мёртвые, но дорогие ему. А что впереди? Туман, кажется, стал рассеиваться. Мишке показалось, что он на миг даже различил церковные купола. Огромная фиолетовая молния ударила в катер. Мишка бездыханно упал на палубу. Он увидел отца, совсем молодого, сидящего на скамейке и стругавшего черенок от лопаты. Рядом с ним сидела мать, почти девочка и перебирала в подоле ягоды. Они то и дело смотрели друг на друга и улыбались счастливо.