я снова хочу видеть ангелов

Я точно не помню, когда это началось. Скорее всего, мне хотелось покончить с собой уже в утробе матери, и я старательно обмотал вокруг шеи пуповину, повернувшись вокруг своей оси. Но затем какая-то неведомая сила или чья-то рука бережно размотала все это дело в обратную сторону и намертво закрепила в нужном положении — головой вперед. В общем при рождении меня как будто выплюнули, со свистом и чмоком, и никто кроме родительницы этого и не заметил. Следующие несколько лет совсем ничем не запомнились, как — будто стёрли запись. Их я просто не помню. А затем сознание начало постепенно возвращаться ко мне. Милое детство. Вокруг происходили странные события, но ПОНИМАНИЕ пришло позже. Как-то раз, когда мне было лет пять, мы с пацанами пошли рыться в старых окопах и нашли прекрасно сохранившийся немецкий снаряд. Разбирать его никто не решился, поэтому просто притащили на поле, развели костер и затолкали внутрь длинной палкой. После этого с криками разбежались в разные стороны — кто в окоп, кто за дерево, кто еще куда-то. Но взрыва не было. Уже прошло несколько минут, которые показались вечностью, а обещанный старшими ребятами фейерверк так и не случился. К костру потянулись самые смелые, потом и все подошли. И только появился последний из нас, посмотреть, чего это он не взорвался, то тогда-то и бахнуло. Как — будто снаряд ждал, когда последний любопытный подойдет, что — бы сказать всем сразу какую-то великую тайну. Последствия оказались ужасные: пятеро убитых, трое покалеченных и один вообще не пострадавший. Им был я. Правда, если не считать, что пришлось наглотаться какой-то дряни и первые десять секунд только плотная пыль стояла вокруг, набиваясь в рот и уши. Когда она рассеялась, то обнаружилось, что точно так же сижу на корточках только в метре от здоровой ямы. Таким образом, друзей в деревне у меня не осталось. Не стоит, наверное, рассказывать, что об этом случае узнала вся страна — столько детишек погибло. Деревню заполонили неизвестные военные дяди, множество вообще непонятных лиц. Потом похороны ну и все такое. Из-за своего малолетства, я мало, что понимал в происходящем, но ясно было одно — надо ехать обратно в город, так как здесь друзей у меня больше нет и делать тут, соответственно, больше нечего. Я сказал об этом маме, она встала на колени передо мной, поцеловала, потом обняла и расплакалась. Видимо поняла мою просьбу по-своему. Мы уже на следующий день приехали в город и в квартиру, затем, стали заходить даже самые дальние родственники, да и не родственники тоже. Всем хотелось погладить меня по голове, потрогать, пощупать, так как, наверное, не верилось, что мне что-нибудь не оторвало. Но не оторвало. Они убеждались в этом, удивлялись, говорили про какую-то рубашку, в которой родился, и больше мы почти никого из них никогда не видели. А на счет рубашки они ошибались. Это мне было точно известно. Родился я совершенно голым и липким. Ну да ладно. Следующий эпизод случился прямо перед самой школой, когда уже исполнилось семь лет. Случилась автокатастрофа, в которой нашу машину несколько раз перевернуло и погиб таксист и его правый пассажир. Мама сидела со мной на заднем сиденье и сильно ударилась, а я не получил ни малейшего синяка. Это казалось очень странным — как будто некто свыше взял и уберег. В этот момент у меня, похоже, и начало появляться ПОНИМАНИЕ. Словно ЭТОТ вышел с утра на свой балкон, как и обычно, и начал оглядывать гуляющее внизу стадо. Чудные, переливающиеся блеяния вызывали умиление, все были равны перед ним. И тут он замечает одну невзрачную овечку, предположим с черной точечкой под хвостиком, и так это его задело, до самой глубины души задело, что решил он сделать ещё одно доброе дело — дать ей умереть своей смертью. Ведь индюшки на день благодарения в Америке все как одна попадают на стол милым обывателям, они должны погибнуть от чего угодно, топора, ножа, тяпки — только не от старости. Но одна толстая птица обречена скончаться от старческого маразма или склероза в специальном огороженном для этого месте. И чтобы она ни делала — все равно откачают. Так вот, эта овечка с чёрной точечкой под хвостиком тоже обречена. И ею был я. Такая мысль пришла мне в голову в семь лет. И то стало началом ПОНИМАНИЯ. Школа, первый класс и я начинаю проверять ЕГО. Спуск с крыши школы по водосточной трубе — и три из них за первый год уже позади. В четвертой, где внезапно мне стали ставить одни пятерки, плотная коробочка из учителей от парадной дома до школы и обратно. А там бедная мама. Хотя я каждый день ей объяснял, что случиться ничего не может, так как я всего лишь забавная плюшевая игрушка у НЕГО. В таком вот калейдоскопе продолжалась жизнь. Честно говоря, надоедать это начало уже лет через пять, а еще через столько же плавно переросло в паранойю. Цель существования в шестнадцать лет была уже совершенно ясна — попасть в аварию или просто разбиться где-нибудь. Даже как-то забавно становилось, все хотели стать ну если не космонавтами, то бандитами, проститутками или, наконец, просто подонками, а я хотел стать самоубийцей. Чтобы, когда ОН на секундочку отвлекся, отвернулся, чихнул, то мои мозги размазал бы по асфальту огромный грузовик, с дурацкой надписью на борту. Вот я тогда бы сильно ЕГО расстроил. И правильно, пусть мучается, коли не смог отвести беду от своей любимой болоночки, от милейшей овечки, от лучшей в мире плюшевой игрушки, которая теперь валяется вся разорванная в пух и прах на улице Ленина или Мира. Люди убивались по поводу прищемленной лапки отвратительного и кусачего шпица, а беда за стеной их ни капельки не трогала. Думалось мне, что ОН еще более сентиментален к малому, чем люди и еще более индифферентен к остальному. Так что шпиц понемногу начал борзеть. Представляю себе, как ОН отдавал указания своим замам с крыльями на мой счет. Наверное, выглядело как-то так:

— Если что случиться в мое отсутствие с этой забавной тварью, вот именно той, что с точечкой под хвостиком, то после будете иметь дело лично со мной. Всем понятно?

И, думается, что ненависть ко мне была ТАМ еще более сильной чем любовь. Так что если бы ЕГО чувства вдруг внезапно остыли, то я не имел бы шансов даже пройти от кровати до туалета. Внезапное цунами из крана смыло бы меня в канализацию. Но все складывалось неплохо, и ОН был, похоже, во здравии.

Мне уже двадцать и появление интереса к такому индивидууму со стороны заведения имени Степана & Скворцова было вполне логично. Незадолго до этого я несколько раз на спор выбегал на середину проезжей части и бросался под колеса самой большой фуре. Катастрофа была неизбежной. И действительно, для меня последствия были самыми ужасными. Переломы ребер, лицо вообще не узнать. В общем, били все. В том числе старый дедушка — пердун на потрепанном москвиче, выезжающий на дачу раз в год, был ужасен в своем гневе. А что говорить об этих мордоворотах на больших машинах, скобарях так сказать, приехавших из какого-нибудь Мухосранска. Никакой интеллигентности. Монтировки даже не обматывали тряпками. А местные, между прочим, били элегантно, с оттягом, хотя и больно. Когда казалось, что всё, следующий удар будет для меня финальный, появлялись эти трусы, ангелы, в милицейской форме и спасали, отрывая от измученного тела какого-нибудь разъяренного интеллигента. Далее под крик толпы типа ”В тюрьму психа” я спокойно отрубался. Ведь вокруг были они — ангелы, которые оторвались от своих важных дел для того, что — бы вытащить меня из переделки. Я тогда каждый раз называл их в приступе благодарности — ”мои милые ангелочки”. Хотя чувствовалось, что они не прочь и добавить. Или как менты, или как ангелы. Но после третьего захода спорить стало уже не кем и пришлось тогда пошутить несколько иначе. Мне было очень интересно, что ОН сделает, если выпрыгну из самолета без парашюта. Я перед этим своим первым в жизни прыжком с самолета так ржал, прямо до коликов, что чуть не выдал себя, инструкторы уже думали, что новичок от страха сошел с ума. Пришлось заткнуться и давиться дальше от смеха про себя. Там наверху, в самолете, когда освободился от парашюта, самым трудным было пройти к двери мимо инструктора. Этот жлобяра не хотел меня выпускать, поэтому пришлось, с ним немного побороться в проходе. Совсем новую американскую куртку, зараза, порвал в трех местах. Кусок рукава остался у него в руке, когда я, наконец, покинул этот долбаный самолет. Быстро закинул руки за спину и стал ждать. Сто метров, ещё столько же, да ещё чутка.… Даже подумалось, где то через секунд десять, что я мог и трагически ошибаться насчет той овечки с точечкой под хвостиком, но разъяренная морда инструктора, пристёгивающая меня к себе карабином, вернула к реальности. Это что же нужно было сделать, что бы этого гоблина вытолкать из самолета спасать мою жизнь. Я ему не помогал — сам справиться. А когда справился — начал бить. До земли было ещё метров четыреста, и они тянулись очень долго. Плохо, что совсем некуда спрятаться или закрыться. А еще все остальные экстремалы начали выписывать круги рядом с нашим парашютом, полагаю, что им было совсем невтерпёж. Просто стервятники какие-то из передачи «В мире животных» с Дроздовым. Когда мы приземлились, я продолжал ещё слегка улыбаться — без монтировок им меня не одолеть. Но они всё-таки одолели, и ближайший месяц улыбаться больше не получалось. А хуже всего оказалось то, что мной очень сильно заинтересовались в мрачном заведении Степана & Скворцова, поэтому приехали в больницу в день выписки и перевезли к себе. Всю дорогу я пытался им, как когда-то маме, объяснить, что погибнуть не могу, так как ангелы, это как раз те, которые белые и с крыльями, все равно меня спасут. Или их накажут. Безрезультатно.

У этих людей мне очень понравилось. Они всегда предельно внимательно слушали, а потом задавали вопросы, которые выдавали в них искреннюю заинтересованность. Хотя, верили все-таки не до конца. Иначе чем объяснить, что мне совершенно негде было попробовать погибнуть. Да и решетки на окнах.…Но, в конце концов, ОН сжалился над своей любимой букашкой — и вот я на пути домой. Всего полтора года в гостях у этих непростых, милых людей и привет мой отчий дом. Первое время я даже не вспоминал о НЁМ. Долгими, зимними вечерами сидел на кровати перед шкафом и не вспоминал. Неделя, две, две с половиной, еще день, ещё три часа и потом ещё двадцать минут с гаком и всё. Я снова хочу видеть ангелов! И чем быстрее, тем лучше. Мы столько не виделись. Все. Решено. Сегодня в полночь, весь в белом, что бы так же как они выглядеть, и крыша дома на Невском. Здравствуй старая жизнь! Сказано — сделано. Дом был выбран не просто так. С крыши открывался отличный вид на большую площадь. Какая-то бабушка внизу, может консьержка, а может просто старая дура, которая постоянно суёт свой нос куда не надо, спросила меня: “куда, мол, иду”

— С крыши прыгать, старая, с крыши прыгать — не шибко любезно пришлось ответить. Она что-то формально пробурчала, отвернулась и продолжила дальше вязать. Как будто более естественного, чем прыганье с крыши, занятия в этом доме и не существовало. Уже через пять минут я переоделся в темноте во всё белое и шагнул из чердачного окна на крышу. Уклон был большой и, что бы не сорваться раньше времени, пришлось пробираться к перилам очень осторожно, на карачках, цепляясь руками за ржавые листы железа. Поскольку простыни, которые пришлось порезать на одеяния, были старые, то они и не оказались совершенно белыми. Немного желтых пятен в центре и, в принципе, всё. По-моему, я неуважения ни к кому не проявил. Кстати, первым зрителем оказалась всё та же самая бабка, которая так равнодушно отреагировала на моё недавнее намерение. Она потом сидела на земле, прислонившись к какому-то дереву, и что-то там судорожно глотала. А я, тем временем, прогуливался по самому краю крыши, уже за перилами, руки были опять за спиной, да и зрители стали потихоньку подтягиваться. Ангелов, правда, пока не было видно, но я точно знал, что они за мной с интересом наблюдают и кого-нибудь скоро пришлют. Пока же толпа снизу перегородила улицу, и прислали, к сожалению, только милицию, видимо чтобы зеваки не передавили друг друга, да скорую для той бабки. Очень правильно. Зрелище то не для слабонервных. Хотелось курить и пришлось сесть, свесив вниз ноги. Площадь со зрителями чем-то смахивала на стадион, а я был главный актёр. Прима, так сказать. Звук, прогибающихся под тяжестью тел, ржавых железных листов, покрывавших крышу, подсказал, что здесь, кроме меня, уже кто-то есть. И действительно. Группа людей в неизвестной форме осторожно передвигалась по центру крыши, держась пологих мест.

— Эй, мужик, давай слезай с крыши, зачем залез, ведь упадешь — начал оттуда видимо главный — Мы тебе поможем спуститься. Если какие проблемы дома — только скажи — мигом разберемся. Верь нам. И накажем, если что.

Я сразу понял, что он насмотрелся этих дурацких боевиков про полицейских, спасающих самоубийц. Но я-то совсем не псих, я-то всё понимаю. Он начал потихоньку спускаться вниз, хотя это было опасно, на мой взгляд.

— Постойте — пришлось мне начать — Я не самоубийца, мне просто хотелось покурить на вашей крыше.

Это его остановило, он понял, что иду на контакт и ему, может, не придется рисковать своей драгоценной жизнью, что спасти придурка в белом балахоне с желтыми пятнами. Потом ведь куча всякого разного на асфальте, улыбки подонков, и бесплатный салютик над могилкой. То есть перспективы не очень. А мне, на самом деле, просто нужно было немного времени. Что бы докурить сигарету и спокойно прыгать. Ведь внизу опять будут бить и станет уже надолго не до курева. Что там ещё говорил этот переговорщик, я не слушал — только поддакивал. Он рассказывал, что не любит свою тёщу, так не любит, что даже не знает как дальше жить с ней под одной крышей, а сам, хитрец, потихоньку продвигался ко мне. Боковым зрением я-то всё видел. Он хотел, что бы я понял, какой он тоже несчастный, как его задолбала эта тёща, но ведь он же не прыгает из за этого с крыши. Типа, положительный пример такой. Примитивный тип. Но насчет меня он заблуждался. В моей жизни было всё прекрасно, ни одного облачка, и меня любили, в основном ТАМ, но может чуть-чуть и здесь. Так что лечить надо было его, а не меня. Когда же до этого философа уже оставалось меньше метра, и толстенный ботинок медленно пересек невидимую границу, проходящую по прошлогоднему окурку, то тогда и прыгнул. В этот раз не били, но мне было очень неудобно перед всеми. Особенно перед женщинами и детьми. Сначала я зацепился своим балахоном за край крыши, с которой только что сиганул, и постепенно начал потихоньку из него вываливаться, а затем, когда остался висеть совсем голым, держась за кусок ткани, та вдруг и порвалась. Этот мент очень переживал за меня и постоянно твердил, пытаясь подтянуть балахон: “Держись парень, держись”. Мне кажется, что когда я окончательно покинул крышу, его слеза летела рядом со мной. У него большое сердце — так мне даже подумалось. Хотя, может, это был и дождь. С этими словами в ушах и мыслями в голове я и хряснулся. Но они успели, пока я болтался, что-то внизу расстелить, так что при приземлении совсем не пострадал, но мне было стыдно за свой внешний вид. А не били, наверное, потому, что, говорят, шла прямая трансляция, рейтинг аж зашкалило. Бить то не гуманно нынче, права человека и всё такое. Вот так-то.

Сейчас у меня всё хорошо. Какой-то старик в Степана & Скворцова, где я живу уже несколько лет, научно мне доказал, что ЕГО не существует, и ангелов тоже нет. Так что стал атеистом и читаю только их книги. Ницше, Фрейд, Ленин, Брежнев ещё. Умно написано у некоторых из них. Но больше в библиотеке ничего нет, или просто мне не дают. В общем, литература, что бы всякие психи тут окончательно не рехнулись. Шучу, конечно. А нормальному человеку, пожалуй, здесь скучновато. Даже любимую песню из фильма “Вертикаль” не дают послушать. Сразу кассету отнимают. Говорят также, что еще несколько лет, и я пойду на поправку, а потом меня выпустят. Я с этим совершенно согласен. Да. Делать-то мне тут, в принципе, уже нечего. Пора выпускать давно. Только вот откуда прыгать в следующий раз? Время есть подумать.