Гайка

Ночь.

Луна, у тебя тихий грустный свет.

Опалесцирующие в глубине, тихо плывущие призрачные фантазии, наполненные счастьем, это именно то, чего я так жду. Нереальные, колышимые ласковым весенним ветерком ветви, тонкие паутинки проводов. Белесая дымка обволакивает, наполняет покоем, уверенностью и забвением.

Тук-тук.

И ещё тук-тук-тук.

Это не дятел. Это чужой, инородный, металлический звук, не настолько громкий, чтобы сразу разорвать сон, но тупой, навязчивый, цепляет как крючок, подсекает и начинает тянуть. Становится, нет, не тревожно, но как-то глупо и неустроенно, как-то неуютно и сиротливо.

Тук-тук-тук.

В окне, в свете луны виднеется тень, тёмный женский силуэт. Старушка-ведунья?

Тук-тук.

— Инна, пусти в дом. Мне холодно.

И тихонечко, жалобно-жалобно — плач младенца.

Тук-тук.

И ещё тук-тук-тук.

Звук вытягивает на поверхность. Судорожно глотаю воздух, вслушиваюсь не открывая глаз.

Тук-тук.

Блин, вот же дятлы привязались. Именно, что дятлы, и именно, что привязались. Сидят сейчас за частоколом изгороди и осторожненько дёргают за нитку.

Тук-тук.

Гайка ударяет именно в то место, где рама стыкуется со стеклом, поэтому и звук получается отменный — глуховатый, инородный, нездешний.

Ведьма появляется в моих снах с конца февраля. Появляется как тень, почти каждую ночь, просится в дом, слышен плач младенца, отдалённый и жалобный. Надо в церковь сходить, свечку поставить и молитву заказать за упокой души.

Добротный пятистенок достался мне в полное владение в конце лета, когда я приехала по распределению в эту школу на центральной усадьбе. Директор школы, Семён Васильевич, майор-афганец, оставшийся без ступни ещё в пятой Панджшерской операции, одним своим присутствием в селе не позволил устроить такой же беспредел, как в остальной стране.

— Инна Сергеевна, — сказал он мне при первой встрече, — выбирайте: комната в малосемейке рядом со школой или дом в Андрюшино. Я, конечно, выбрала дом — проживавшая в нём старушка-ведунья тихонько почила по весне, снесли её миром на погост, а дом этот недоброй славой в селе пользуется, боятся его селяне, называют ведьминым домом. Ну да мне не привыкать — друзья байкеры меня уже лет пять ведьмой обзывают. Уважают.

Обстановка в доме на меня произвела ошеломительное впечатление. Прямо как в детских сказках — русская печь на полдома, чугунки, ухваты, пучки трав, связки корений.

Биофаковское образование спасовало в половине случаев, но любопытство пересилило, к тому же нашлись несколько старинных тетрадочек исписанных с ятями, фитами и ерами — «от головы», «от живота», «от шеи» и прочие премудрости — и составы, и заговоры, и даже ритуалы, записанные каллиграфическим почерком, от этого не ставшие более понятными и вразумительными. Но кое-что я всё же освоила: зверобой, пустырник, череда, пижма в рецептах обнаружились под своеобразными названиями, я даже изготовила несколько настоек, ради любопытства исполнив ритуалы. Благо, посуда серебряная у меня своя нашлась — кубок за пятое место по кроссу на пересечённой местности — я честно гонялась, до призового не дотянула. Судьи вручили « кубок единственной участнице» — обидно же, я чуть не разревелась и миской этой из благородного серебра Большому Волку по шлему заехала с криком: «А пенис серебряный на подставочке не нашли!!?» Еле меня ребята успокоили, а вот и пригодилась мисочка. Соседки, заходившие тёмными зимними вечерами со своими болячками, остались вполне удовлетворены содержимым заветных бутылочек, курочки, свежие яички и домашние соленья-копченья приятно разнообразят нехитрое девичье меню, а редких гостей, взявших в привычку заваливаться оголтелыми компаниями неизменно приводят в восторг.

Бамц!

Дверца сараюшки с треском распахнулась, форсированная Ямаха разорвала полуночную тишину в мелкие клочья. «Дятлы» поди, в штаны наделали — будут знать, как с ведьмами шутить — гаечка на верёвочке, которую я ещё в сумерках заметила, надолго им запомнится. Вылетев за околицу, уверенно держу курс вдоль речушки, потом по просеке — и вот она, лысая горушка. Пять костров на вершине, вся честная компания в сборе. Черная кожа блестит заклёпками и амулетами, радостно оскаленные рожи увенчаны банданами, байки притулились у подножия. Делаю оглушительный круг почёта, пускаю верную Ямаху мирно попастись на травке, а сама попадаю в братские объятия.

Бочка пива пенного с вбитым краном и здоровенные деревянные кружки в руках — непременный атрибут праздника, нестройное, но очень громкое пение, издалека смахивающее на рыки, хрипы и всхлипывания — язычество, а может и чего хуже.

— Давайте козла! — заорал Большой Волк, свирепо вращая белками на покрытом сажей и копотью лице. «Козла» вытолкнули на круг. Невзрачный мужичонка в кроссовках и трениках, в пуховике с порванным рукавом вылетел в центр круга и сел на задницу.

— Ты понял, козёл, зачем ты здесь?

Я с трудом узнала в трясущемся «козле» Егора, электрика с фермы, отчима семиклассницы Марины.

Марину в феврале искали всей деревней, она опоздала на школьный автобус и ушла в Андрюшино пешком. Нашли её уже к утру, замёрзшую насмерть в двенадцати километрах от дороги, дело не возбуждали, в свидетельстве написали «несчастный случай». Вскрытие показало, что Марина была на четвёртом месяце. В деревне поговаривали разное. Десятиклассника Игоря участковый долго мурыжил с пристрастием. Игорёк затравленно смотрел на соседей и одноклассников, а в весенние каникулы в город уехал. К тётке. Документы из школы забрали, сказали, что поступил Игорёк в какое-то там училище.

В круг выскочил поп-расстрига. Волосья всклочены, бородища перепутана. Размахивая аршинным крестом и бормоча что-то невразумительное поп пританцовывая, закружил вокруг «козла». Меня тоже вытолкнули в круг. Поп, он же «свободный художник» Гаврюша, широко известный в узких кругах авангардист, дебошир и запойный пессимист высоко заскакал, задирая толстые босые волосатые ноги. Я, выкидывая коленца, закружилась вокруг электрика, пока ещё не понимая, что именно тут происходит. Остальная братия, угрюмо отхлёбывая из кружек, выплясывает какой-то дикий мрачный танец, ритмично выкрикивая нечленораздельное.

Трясущийся «козёл» на четвереньках выползает из круга и исчезает в темноте. Ему никто не препятствует.

***

Ночь.

Луна, у тебя тихий грустный свет.

Опалесцирующие в глубине, тихо плывущие призрачные фантазии, наполненные счастьем, это именно то, чего я так жду. Нереальные, колышимые ласковым весенним ветерком ветви, тонкие паутинки проводов. Белесая дымка обволакивает, наполняет покоем, уверенностью и забвением.

Тук-тук.

И ещё тук-тук-тук.

Я улыбаюсь сквозь сон. Это не «дятлы». Это ветер. «Дятлы» спят без задних ног, сюда они больше не сунутся. Верёвочку с гайкой я убирать с оконного косяка не стала — только нитку протянутую к забору оборвала. Иногда ветер раскачивает её и раздаётся уже ставший родным звук.

Тук-тук.

Электрика нашли первого мая в лесу, повесившимся на осине, похоронили за кладбищенской оградой. Мать Марины с десятилетним сыном дом продали, перебрались в город.

Старушка-ведунья по ночам ко мне больше не приходит.

Тук-тук.

И ещё тук-тук-тук.