Спальник и Казарма: две байки на заданную тему

Спальник

Ловозерские тундры близ Хибин. Геологическая партия.

Вторую недель непроглядная пасмурная хмарь и дождь-дождь-дождь. Работать невозможно.

Вся партия, семеро мужиков от тридцати до пятидесяти, мается в старой охотничьей избушке. Делать совершенно нечего, только пить. Спиртяги, слава богам, предостаточно.

В единственной комнате избушки уже который день висит тяжелый пьяный угар. Одни сидят, другие тут же валяются. Прочухавшийся с трудом поднимается — и снова за стол, за стакан. А сосед между тем тихонечко сползает на пол и занимает освободившееся лежачее место. Круговорот. В природе вообще куда ни плюнь — круговорот. Время от времени кто-нибудь высовывает опухшую морду за дверь, вдыхает свежего туману, матерится и возвращается в теплую во всех смыслах этого слова компанию.

Хомяков, геолог второй категории, дюже устал. На четвереньках он отползает от кособокого, сколоченного из грубоструганных лиственничных досок, стола и останавливается в задумчивости. Инстинкт подсказывает ему: надо домой! Хомяков слушается и направляется домой, в свой спальник. Его он находит по родному запаху. Чужие спальники и пахнут чуждо, Хомякова не обманешь! Он неуклюже втискивается в родной, такой уютный и домашний, спальник и там мирно засыпает.

Отряд не заметил потери бойца, пиршество продолжается. Сильный Кузнецов сгребает за грудки мозгляка Дорощенко и что-то гундосит ему прямо в ухо. Дорощенко вяло рыпается и попискивает в душных объятиях товарища. Похоже, он категорически не согласен с приводимой аргументацией.

И тут раздается страшный, душераздирающий крик. У бражничающих натурально стынет в жилах кровь, их взорам предстает абсолютно фантастическая картина. Один из спальников вдруг ВЗЛЕТАЕТ в воздух и ВЗРЫВАЕТСЯ в клочья. Это невозможно! Разорвать изнутри двуслойный «зимний» спальный мешок не сумел бы даже лучший тяжелоатлет планеты!

Хомяков сумел! Продолжая истошно вопить, он бросается на дверь и вместе с ней вылетает вон! Счастье для остальных, что дверь открывалась наружу — не то бы он вынес ее вместе со стеной, развалил бы всю избушку!

Еще пару минут назад все были в говно, а теперь — трезвые как стеклышки. Что это было?

Хомяков возвращается нескоро. Но возвращается — это уже хорошо. И дождь, словно по заказу, закончился, впервые за долгие дни небо прояснилось.

Хомяков рассказывает. Его все еще бьет нервная дрожь.

Геолога второй категории едва не сгубила общая интеллигентность. С Кузнецовым бы такое в принципе не могло приключиться. А Хомяков, собака, начитанный. Просыпается он, значит, от того, что душно, мало воздуха. Пытается открыть глаза, а кругом тьма тьмущая, не зги. Пробует поднять руку — и никак, жуткая теснота! И Хомяков, будучи с жестокого бодуна, не к месту вспоминает американского писателя Эдгара Аллана По — того самого, боявшегося быть похороненным заживо! В умученную алкоголем бедную голову Хомякова прокрадывается жуткая правда: упоротые собутыльники сочли его мертвым и закопали!

Ну, а дальше все понятно. Дикий, первобытный ужас, удесятеренные от страха силы, позволившие совершить невозможный подскок вверх из горизонтального положения и потрясающий воображение, поистине чемпионский, разрыв спальника изнутри.

А не фиг было дожираться до такого состояния, чтобы в спальник вперед головой лезть!

… С тех пор Хомяков в рот не брал. Вообще!

Казарма

Эта история об особой разновидности юмора: казарменной. Далеко не факт, что дамы будут в восторге. Но не все ж им одним угождать, представителям ужасной половины тоже не грех потешиться. А я больше никогда в жизни так не смеялся. Пару раз вообще чуть не склеил ласты от смеха, натурально. И жаль, что здесь публика приличная, нельзя использовать популярную казарменную лексику. Она бы добавила неповторимого аромата.

Итак, дело было зимой. На Украине. В советских ракетных войсках. Наш полк проводил очередные плановые учения. Это значит, что вся основная техника покинула стационарную позицию, переместилась на пару десятков километров и развернулась по новой в не очень-то дремучем бору на севере Полтавщины. Меняли дислокацию мы, как обычно, ночью и очень медленно; стотонные тягачи с ракетами натужно перли по самой широкой трассе, где редкие мосты могли выдержать наш вес. Один из водителей-прапоров прикемарил за рулем, его тягач вильнул за обочину в лес и, выворачивая назад, легко, будто кегли, сшиб пару десятков подвернувшихся крепких сосен. Ничего, бывает. Командир дивизиона вяло обматерил неудачника по связи и пригрозил лишить квартальной премии. Но это еще не юмор; так, фигня.

Самый юмор был на ночных сменах — уже когда мы развернулись на лесной позиции и бдительно несли круглосуточную вахту, нацелив свои ядерные боеголовки в ближайшие НАТОвские базы. Шесть часов на дежурстве, шесть — отдыхаешь, день и ночь, сутки прочь. Наше отделение боевой охраны располагалось в бронированном МАЗе, оборудованном мощным танковым пулеметом и всеми необходимыми системами слежения. Оператор сидел перед мониторами, часовой рядом, в пулеметной башне. Ночью спать хотелось дико, особенно около трех часов, когда помогал только «ракетный» коктейль: чифир со спиртом. Пара глотков этого поганого пойла — и ясность в мыслях необыкновенная, бодрость такая, что готов пуститься в пляс. Релакс настигал уже после смены — некоторые засыпали и падали прямо на ходу. А то и головой в миску с кашей.

Так вот. Сидишь себе ночью подчифиренный, все чувства обострены до предела, и люто хочется драйва (тогда мы еще не знали этого басурманского слова), веселухи! А веселуха тут как тут!

Чтобы донести всю соль истории, необходимо сделать еще одно лирическое отступление: о шмотках. Да-да, о шмотках; дамам можно навострить ушки. Солдаты и офицеры в зимней форме одежды более всего походили на капустные кочаны: целых пять слоев снизу и сверху. По две пары белья (надетые друг на друга кальсоны и рубашки), поверх них полушерстяная повседневная форма (галифе и гимнастерка), и сверху еще ватная пара с отдельной наружной «техничкой» из похожей на парусину ткани. Итого по пять штанов и курток на каждом воине. И вся эта хрень на пуговицах!

Понимаете, к чему клоню? Именно. Нельзя ждать, пока по-настоящему приспичит — нужно готовиться заранее, ибо процесс разоблачения долгий и непростой, есть риск банально опоздать. Особенно зимней ночью, когда вокруг темно и пальцы мерзнут.

А нам, охранникам только того и надо! Мы поджидаем жертву. В качестве таковой обычно выбирается кто-то из недружественного рядового или младшего командного состава. Самых-самых отцов-командиров, разумеется, не трогаем; нам тоже жить охота. И вот из одного из соседних МАЗов вылезает подходящий боец. Топает до ближайшей сосны привязать мустанга. Это нарушение! Мустангов полагается привязывать в специальном оборудованном в семидесяти пяти метрах от крайнего агрегата отхожем месте. Но какой же дурак попрется туда зимней ночью? В лесу, где ни одной бабы? Верно: нет таких дураков, все норовят поблизости.

Часовой отслеживает неудачника в прибор ночного видения. Тут главное проявить выдержку и, не спугнув раньше времени, дождаться кульминации. Большой кульминации, не побоюсь этого слова; по малой эффект все же не тот.

Наконец, солдырь или прапор растелешивается, усаживается гордым орлом над пока еще белым сугробом — и тут ему приходит трындец! Часовой врубает прожектор, выхватывая беднягу из темноты яростным снопом света, а оператор одновременно объявляет по громкоговорящей на всю позицию, что такой-то (звание, ФИО) НАРУШАЕТ, занимаясь тем-то (ах, как жаль, как жаль, что нельзя все это правильными словами!) в квадрате таком-то!

Для интимно застигнутого, даже в энный раз, это всегда жуткий шок. Потерпевший забавно подскакивает, а затем начинается заполошно метаться туда-сюда в бесполезной надежде вырваться из безжалостного светового пятна, которое, по воле часового, будто приклеивается к нему. А ведь пять пар штанов! И неудобные сугробы вокруг! Ни один цирковой клоун не сумеет повторить те кульбиты и антраша, что выделывали наши жертвы, сражаясь со светом, штанами и сугробами!

Вот здесь мы, оператор и часовой, хохочем до усе… упаду, я хотел сказать, валимся на пол и дрыгаем ногами. Без всякого преувеличения: валимся и дрыгаем! Это безумно смешно! Это сдохнуть, как смешно! Это самое веселое зрелище на свете! Джентльмены поймут, дамы, увы, вряд ли. Жаль, нельзя включить в этом месте закадровый казарменный ржач!

Что дальше? Да ничего особенного, финита ля комедия, собственно. Заходясь в пароксизме смеха, мы уже не способны держать потерпевшего под прицелом. Он выскакивает из светлого пятна своего позора, наспех натягивает все эти проклятые штаны, хватает первый попавшийся дрын и бежит бить нас. Несколько минут азартно лупит по бесчувственному бронированному кузову многотонной машины, ругаясь стотридцатиэтажным матом, порой поистине виртуозным. Это нормально, человек спускает пар. Потом, получив хотя бы такое моральное удовлетворение, он лезет обратно в свой МАЗ, чтобы продолжить несение службы. Мы тоже дохохатываем, утираем портянкой скупые слезы и возвращаемся к своим обязанностям. Делу время, потехе час!

Утром? Утром все благополучно забыто! Это армия, детка!