Отель "Отчаяние"

Бесполезно выпытывать у случайных прохожих, как найти дорогу к отелю «Отчаяние». Потому что в этом городе нет дорог. Придерживайтесь чёрной полосы и, рано или поздно, вы нас найдете.

Проживание здесь стоит недорого: десять рублей в сутки. За эту цену можно спокойно сидеть на успокоительных дома.

У здешних постояльцев нет смысла жизни. Это брошенные мужьями жёны и родители пропащих наркоманов, это потерявшие веру священники и бизнесмены с ножами лучших друзей в спинах, это бездарные писатели, художники и музыканты — мы все здесь: сломанные, униженные, размазанные в луже собственной значимости. Каждый из нас потерял больше, чем приобрел.

По вторникам к нам поступают новенькие. Сегодня одной из них я должен показать её комнату в три квадратных метра.

— А это что? — указывает она на свежие желтые разводы под потолком.

— Сосед сверху вчера в ванной утопился, — поясняю я. — Придурок, мог бы и предупредить, мы бы кран после него закрыли.

Из отеля есть только два выхода: один под воду, другой на виселицу.

— Чего-то здесь не хватает, — осматриваясь, произносит Новенькая.

— Раскладушку разложить, или сама справишься? — пропускаю я её размышления под видом истинного джентельмена.

— Справлюсь, — пожимает плечами гостья. — Здесь всегда льёт такой мерзкий дождь?

— Нет, иногда светит мерзкое солнце. Располагайся.

Иногда в среду сюда звонят люди. Да, те самые люди, которые лучше нас знают, с кем мы должны трахаться и как должны воспитывать своих детей. Те люди, которые всегда имеют право на своё личное мнение. Это наши дальние родственники или наши соседи. Изредка это наши коллеги по работе или бывшие однокурсники. Ещё реже это наши бывшие любовники или те, с кем мы хоть раз поцеловались.

Зачем они звонят? Ну, им интересно. Нет, они не так говорят. Они говорят, что переживают за наших близких, которым мы вечно создаём проблемы. Близкие нам тоже звонят, и мы снова слушаем о проблемах, которым мы виной.

Эта девушка, которая поселилась у нас, она не помнит даже своего имени. Ей никогда не позвонят родственники и не скажут, что она проблема, потому что она не помнит своих родственников и не помнит свою проблему. У неё нет прошлого, а у меня нет будущего.

— Еда здесь всегда такая мерзкая? — спрашивает она во время завтрака.

«Мерзкая»… И почему раньше мне это слово не приходило в голову?

— Повар, наверное, плакал, — ответил я, пережёвывая пересоленный омлет.

— Я, наверное, и вовсе готовить не умею, — предполагает Новенькая. — Наверное, я мерзкий человек.

В четверг сюда приходят письма. В них нам рассказывается о том, как бы мы жили, если бы… Если бы нашли хорошую работу. Если бы выбрали правильного человека. Если бы не нарушали правила дорожного движения. Если бы… Кто отправляет нам эти письма, и с какой целью, нам неизвестно, мы их даже перестали читать, эти письма, мы и так всё знаем.

— Тебе никогда не хотелось вернуться к нормальной жизни? — спрашивает Новенькая во время просмотра дневного ток-шоу, в котором показывают людей, которые вот-вот к нам присоединятся.

— Не думаю, что нормальная жизнь доступна каждому, — отвечаю я шёпотом, чтобы не раздражать других зрителей. — Я думаю, что нормальная жизнь — это что-то вроде многомиллионного состояния: одним достаётся по наследству, другие зарабатывают сами, а третьи так и продолжают копаться в мусорных ящиках.

— Получается, мы — бомжи?

— Да, вроде того. Социальные бомжи, жалкие неудачники.

— А почему? Мы плохие люди?

— Вряд ли. Глупые — да, наверняка. Нормальная жизнь — для умных людей, которые знают как жить.

— Мерзко, — подытоживает она.

Умные люди приходят к нам в пятницу. Они собирают нас в актовом зале и со сцены рассказывают, как нужно жить. Они называют себя нашими наставниками и, разумеется, уверены, что занимаются благим делом. Это такой подвид благотворительности.

И вот какой-нибудь очередной скучающий дядька или несущая свет в мир тётька смотрят на нас со сцены глазами, полными нежности и любви. В начале своей лекции они обязательно произнесут фразу вроде: «Не мне вас учить», а потом начнут урок. Они расскажут, кого стоит слушать, а от кого нужно держаться подальше. Они объяснят, что всё это должны были нам рассказать наши родители, но либо у нас были «такие» родители (они очень точно выделят это «такие»), либо мы «так» их слушали. Они скажут, что все наши проблемы от нашей долбанной самооценки: слишком низкой или слишком высокой — не важно. «Вы такие же как все, вы не особенные, не избранные», — обязательно уточнят они с милой улыбкой на половину лица. «Спуститесь с небес на землю», — обязательно посоветуют они нежно, дабы не ранить наши чувства.

— Я думаю, они делают это не для нас, — делится со мной Новенькая во время вечерней прогулки. — Скорее всего, им приятно думать, что где-то есть такие как мы: которым можно вешать на уши любую истину, и тебе не станут возражать. Это приятно.

— Это мерзко, — отвечаю я.

Плохие люди к нам приходят в субботу и, в отличие от умных, они хотя бы честные. В том же актовом зале они рассказывают, что мы сами виноваты в своих проблемах. Они говорят, что никто не заставлял нас выбирать неправильных людей и устраиваться на лажовую работу. Никто не просил нас рожать детей и выбирать в друзья предателей. Никто не заставлял нас верить в бога и уж точно никто не ставил нас на путь атеизма. Они объясняют, что мы не умеем жить, не умеем бороться за своё счастье. Мы просрали свою удачу, и так нам и надо. Они уверены, что рядом с нами всегда были люди, на которых мы должны были быть похожи: это наши братья и сёстры, это дети наших соседей, это наши одноклассники-медалисты. У этих людей растёт идеальный ребёнок, у них зарплата, на которую можно летать на самолёте, у них стройные жёны и верные друзья, они талантливы и перспективны. И они хорошо готовят.

— Мерзко, — передёргивает Новенькую, как только мы выходим из актового зала.

— Теперь лучше? — спрашиваю я ночью, прижимая её к себе под одеялом.

— Это же не навсегда, — то ли спрашивает, то ли предполагает она.

— Не здесь.

Она прижимается ко мне ещё сильнее, как будто хочет стать единым целым со мной.

— Мы уйдём из отеля, — чуть слышно произносит она. — Ты и я. Мы вместе.

— Отсюда только два выхода, — напоминаю я.

— Под воду я не хочу.

— Угадаете заданное слово — уйдёте, — объясняет правила Охранник.

Мы с Новенькой переглянулись. В школе мы часто играли в «Виселицу». Тогда это было весело, сегодня мерзко.

— Что за слово? — спрашиваю я.

— Её имя, — кивает он на Новенькую.

— Аня? — наугад называет она первое имя, которое приходит в голову. — Мне бы понравилось, если бы меня звали Аней.

— Нет, не Аня, — качает головой Охранник и ведёт нас на эшафот в комнате с жёлтыми разводами под потолком. — Количество попыток ограничено.

— Подсказки будут? — спрашиваю я.

— Это имя — единственное, что поможет вам выйти из отеля, какие ещё подсказки вам нужны?

— Любовь? — предполагаю я, глядя в огромные глаза Новенькой.

Но Охранник жестом указывает нам забраться на табуретки.

— Вера? — предполагает Новенькая, не желая отворачиваться от меня.

Охранник затягивает петли на наших шеях.

Я поднимаю голову вверх. Я смотрю на эти жёлтые разводы, оставленные очередным утопленником. «Чего-то здесь не хватает», — сказала она в первый день.

— Надежда, — произношу я.

— Здесь красиво, — говорит Надя, закрывая за нами огромные двери отеля «Отчаяние».

— Красиво, — соглашаюсь я и беру её за руку. — И совсем не мерзко.