Художник

Ты больше не веришь в вдохновение. И заставлять себя больше не можешь. Не передать сколько раз ты уже видел одних и тех же людей, одни и те же лица. Все глухи. Ты глух. Мы просто эхо. Даже твоя боль слилась и стала одной, всемирно замеченной, на которую уже никто не обращает внимания. Она стала пресной, обыденной, сформированной в профессиональные навыки после выпуска из академии. Её любили, оценивали, критиковали, забывали. Ты оставался там же, где и весь художественный хлам, где-то в глубине старого пыльного шкафа, о котором ты больше не решаешься вспомнить. Твоя боль больше ничего не значит. Ты пытался забыть про умения и рисовать то, что выходило из сердца. Надавливая, пока уголь не сломается, настолько неаккуратно, что хотелось порвать свою работу. Она была настоящей, и такой неприятной, что тебе хотелось забыть об этом и вернуть свой день назад. Тебе было невыносимо.

Однажды неосознанно ты забинтовал себя. Сначала тело, а потом лицо. И посмотрел на себя в зеркало. Ты не хотел, чтобы кто-то видел то, чем ты никогда не являлся. Но ты не чувствовал, что был в жизни день, когда ты кем-то являлся, тем более собой. Перед тобой лежала аптечка, на твоей правой руке перетянут жгут. Ты отрезал себе руку, чтобы избавиться от своих умений, чтобы наконец стать собой.

Стены в башне моего разума гладкие, острые, из стекла и стали, и кровь по ним течёт лишь в воображении. Воняет ложью, везде, и я нюхаю её носом охотника, выискивая, где труп реальности зарыт. Я сжёг все чувства ради абсолютной честности, но начинаю чувствовать только боль. Боги плодятся, как тараканы в голове шизофреника. Каждый племенной шаман, каждый городской псих, каждый философ со звездой во лбу — и уже новый бог. Новая вертикаль страха. Новый приёмник лести. Я не отдыхаю, потому что мне нельзя. Я нахожусь в осаде, каждый день. И всё, что у меня есть — мой ум, моя воля, мой язык. Я под наблюдением. Я привык, что всё, что я делаю — контролируется. Мои действия, моё поведение, моё состояние, мои чувства, мои мысли.

Кровь капает прямо на льняную бумагу, расплываясь, оставляя следы. Ты рисовал так небрежно, что помял свою картину. Вмятины стали шрамами. Ты не был творцом. Ты никогда не был художником. Ты рисовал потому, что боли было некуда деваться. Ты наблюдал за санитарами. И калечил себя каждый раз, чтобы они задавались вопросами, и пытались разобраться, что с тобой не так. Ты не умеешь выражать словами, но твоё тело уже всё сказало. Оно говорит ссадинами. Оно шепчет ожогами. Каждое утро — как репетиция смерти. Всё было уже. Всё было. Ты не живёшь — ты повторяешься.