День Черного Ежа.

Польша.Бельское воеводство.1-е февраля 1939-го года.

Пограничная станция Тересполь.

Городок Тересполь при одноименной железнодорожной станции в трех километрах к западу от Брест-Литовской крепости, скучился вокруг станционных построек и подъездных путей.В городке, бывшем одним из крупнейших владений князей Чарторыйских нынче царила полусонная, тихая жизнь провинциального захолустья.А каких-то полгода тому назад жизнь в городке и на станции кипела.Железнодорожные мастерские, депо, десятки паровозов и вагонов: товарных, международных пассажирских, местных «подкидышей», цистерн.Пассажиры, пассажиры, пассажиры…

В июне прошлого,1938 года все это закончилось— весной вспыхнул польско-литовский конфликт, впрочем, быстро переросший в войну с Советами, и большевики скоро пришли в Брест-Литовск, остановившись на правом берегу Западного Буга.Тересполь сильно пострадал от войны— в апреле, мае и в первых числах июня станцию и городок бомбили почти ежедневно, депо было разрушено, мастерские сгорели.Сгорела и большая часть станционных построек и пакгаузов с различным военным имуществом, который всю весну польские военные торопливо свозили на станцию для отправки на восток.

...Значительная часть населения городка покинула его, разбредясь по окрестным селам или перебравшись в Брест-Литовск на сторону, занятую Советами.Поезда теперь останавливались на полуразрушенной и пришедшей в запустение станции редко-в основном это были местные «подкидыши» из Бялы-Подляски, Менджызеца, Вышкува, да международные составы, наполненные всевозможного рода дипломатами с семьями, и репортерами, направлявшимися в красную, варварскую, коварную, непонятную, азиатскую Москву, или возвращавшимися обратно, в лощеные европейские столицы.Возвращавшимися туда, где, как им казалось, в президентских дворцах, министерских кабинетах, на официальных приемах и светских раутах, в тиши закрытых привилегированных клубов, в гостиных со свечами, за карточными столами, покрытыми зеленым сукном, решались вопросы европейской и мировой политики.(глупцы, глупцы…Любой житель Тересполя, даже самый неграмотный мастеровой из еврейской механической артели Губельмана и Сноровского, мог на пальцах объяснить европейским дипломатическим дурням перипетии мирового политического закулисья, ибо прекрасно знал-вся европейская и мировая политика вершится ныне в небольшом, скромно обставленном кремлевском кабинете великого вождя, товарища Сталина, по-домашнему спокойно попыхивающем трубкой, набитой папиросным табаком не то сербской, не то болгарской марки).

Пассажиры международных поездов с удивлением, испугом, изумлением, некоторые со злорадством, плохо скрываемом на безупречно выбритых(до пугающей своей мертвенностью синевы) щеках смотрели на полуразрушенный, но все же сохранивший остатки довоенного уюта и обывательской мирности городок-и ехали дальше, в Брест-Литовск, где была оборудована площадка для смены колес с европейской на русскую колею, и где имелся просто-таки шикарный ресторан в здании брестского вокзала, с великолепным оркестром и пальмами в кадках, с огромными, по-русски щедрыми бутербродами с красной и черной икрой и настоящей микояновской колбасой, с водкой, с армянским коньяком, с крымскими винами(европейские дипломатические дураки, а особенно европейские репортеры, ехавшие в Россию впервые, бешено скупали в ресторане Бреста всю снедь, полагая, что до Москвы ничего подобного приграничному изобилию они не увидят.И сильно удивлялись: в Барановичах, в Минске, Смоленске-там тоже царила брест-литовская вокзально-ресторанная сытость…).

Поручик Ярослав Кутшеба возвращался из служебной командировки варшавским экспрессом-полупустым и молчаливым.Поезд вкатился на станцию мягко.Кутшеба из тамбура посматривал на припорошенные мелким снежком полуразрушенные остовы сгоревшего при июньской бомбежки бронепоезда «Смелый»(ремонт и восстановление БЕПО сочли ненужным и затратным делом, оставив на путях возле самого вокзала-когда бронепоезд окончательно выгорел, все мало-мальски ценное с него сняли местные жители).Поручик решительно не одобрял подобного положения-«Смелого»нужно было бы убрать подальше, чтобы не бросался в глаза проезжающим и не напоминал о беспомощном.полуразрушенном состоянии самой Польши.Он даже засопел сердито и решил непременно выпить в буфете чего-нибудь, для поднятия бодрости…

…Площадь перед тереспольским железнодорожным вокзалом была занята гомонливым базаром.С возов торговали немудреной крестьянской снедью-вареными курами, картошкой, серым пеклеванным хлебом, салом, бимбером в квадратных тяжелых бутылках.Справа от вокзала, в одноэтажном кирпичном домике невзрачного вида находился теперь железнодорожный буфет.Кутшеба решительно отправился к зданию-машину из Милошевичей, где на авиабазе дислоцировалась его истребительная эскадрилья, поручику предстояло ожидать не менее часа, а то и двух.

В буфете было чисто, опрятно и немноголюдно.Возле входа расположились два сумрачных таможенника.У дальнего же столика, к своему удивлению, поручик Кутшеба увидел техника эскадрильи поручика Рыдзевского, пилота-инструктора подпоручика Лисоеда и двух моложавых девиц из военно-административной части.Имен девиц Кутшеба не помнил, а фамилии в голове всплыли сразу: Тромчинская и Миколайчик.Обе появились на авиабазе в конце лета, когда возникла необходимость заполнить военно-административные должности(взамен переведенных в строй на пополнение убыли кадровых и мобилизованных офицеров) доброволицами из всевозможных патриотических организаций и варшавских союзов.Обе явились в армию за женихами и не скрывали этого, всячески жеманничая и флиртуя с любым встречным-поперечным, лишь бы на нем был военный мундир и «рогатывка» на голове.

Рыдзевский пил кофе из миниатюрной фарфоровой чашечки, Лисоед аккуратно тянул анисовую, а девицы"клювали"через целлулоидные соломинки апельсиновый коктейль.

Поручик Кутшеба прошествовал к их столу и коротко, радостно улыбаясь, приветствовал всех.

— Где тебя носило, генеральский родственник? — лениво поинтересовался Рыдзевский.

— Ездил в Варшаву вступать в наслество внезапно умершей американской тетки-миллиардерши, — пошутил Кутшеба.

— Серьезно? — тотчас вскинулся Лисоед.

— Шучу-шучу…Вы что здесь делаете? И какие дела на базе?

— А-а, служебные пустяки…Получаю груз-два новых авиамотора со складов в Вышкуве.Жду когда придет состав.Подпоручик Лисоед выразил желание мне помочь, а наши прекрасные административные дамы прибыли двухчасовым из Бялы-Подляски и теперь ожидают штабной автобус.Ну а на базе…На базе спокойно.Вчера приехали из Варшавы два хлыща-англичанина и с ними переводчиком бывший опереточный конферансье.Некто Сегалович…

— Англичане? У нас в Милошевичах?

— Что ты удивляешься? В Люблине их целая добровольческая эскадрилья на «Бленхеймах».А в Варшаве чуть ли не целый штаб королевской бомбардировочной авиации развернут.Ты разве не видал их в столице?

Кутшеба помотал головой: мол не видел и даже не слышал про это.

— Поручик.что нового в Варшаве? — спросила одна из девиц с томным, немного усталым лицом: не то Тромчинская, не то Миколайчик(нет, Тромчинская-та, что помоложе, с модной химзавивкой и озорным прищуром, а Миколайчик лицом попростоватее, с морщинками у глаз.С усталым лицом.Вроде бы.Или наоборот? Черт, не помню.)

— Все тоже, сударыня. — Кутшеба решил с девицами выражаться неопределенно, чтобы не рисковать ошибиться. — В столице болтают о новинках в парижских модах.

— Да? А мы тут другое слышали..

— Что же слышали вы?

— Мы слышали?! Говорят, будет война с немцами! Потому что якобы Ротшильд (ну тот, знаете, у которого гостил принц Виндзорский) сбежал в Прагу, и немцы сказали: или им отдадут Ротшильда, или они забирают Карлсбад. Ну вот, в Париже и приняли решение начать войну.

— Да, и пани Адольфина утверждает, что если начнётся война, в моде будут высокие сапоги и шляпки с козырьками вроде военных фуражек. Но не всем они к лицу.

— В этом смысле я войны не боюсь. — сказала пани Адольфина(кажется Миколайчик, будь она неладна), — Своих ног, слава богу, мне стыдиться не приходится, а маленькие шляпки мне всегда шли.

— Мир на краю бездны, а они про моды щебечут, — неожиданно громко и развязно сказал Рыдзевский и по голосу его, по его виду, поручик Кутшеба неожиданно понял, что техник эскадрильи пьян.И довольно сильно.

— Мир на краю бездны, — повторил Рыдзевский. — Мы все также пьем кофе, болтаем как сороки без умолку о шляпках…А вокруг ничто иное, как преддверие ада.Польша-предверие ада.Ха-ха! Польша-первый круг ада.Хотя нет, второй..

— Если Польша по-твоему второй круг ада, то первый, полагаю-Советы? — спросил Кутшеба.внимательно вглядываясь в лицо техника.Странно, Рыдзевский был пьян, но лицо его было как у совершенно трезвого человека.Ясный осмысленный взгляд .

— Нет. — Рыдзевский махнул рукой, — Не Советы.Не восток.Наоборот-Запад.Запад, черт бы его побрал! Европа стала превращаться в ад не в тот момент, когда возникла по воле Создателя, а в тот самый миг, когда в Берлине засел бесноватый автрийский художник, вождь германского народа с примесью неарийской крови..

— Но почему не Советы? — спросил Кутшеба.Почему не Москва? Не из-за нее ли довелось нам весной и летом прошлого года вдоволь хлебнуть военного лиха вкупе с унижением проигравших войну?

— Весной все было предельно просто и ясно: мы переоценили себя, свои возможности, свои силы.Захотели отожрать больше, чем могли бы переварить.Москве не понравилось.Они съели этот кусок и успокоились.

— Они съели наш кусок, — сказал Лисоед.

— Они съели не наш кусок.И даже не нами приготовленный.Но кусок, на который и мы имели определенные виды…

— -Говоришь, успокоились? — спросил Лисоед. — Ой ли..

— Да.Успокоились.Мы им не нужны.Неинтересны.Они отгородились от Европы нами и строят свой мир.По-моему.это честно…А вот иное дело, совсем иное дело, коллеги, — Рыдзевский запнулся: иногда в его речи проскальзывали несвойственные военному обороты и словечки-то были отголоски прежней.довоенной жизни пана поручика, преподававшего в Варшавском политехническом институте стандартизацию и метрологию. — Иное дело-бесноватый германский канцлер.Он глотает все, не глядя и не переваривая.Самое страшное конечно же впереди.Когда он нажрется, когда он почувствует приятную сытость в утробе, ему наконец, дадут хорошенько проср…, прошу прощения, здесь дамы…Ну надеюсь, вы все меня поняли…Так вот.Тогда будет не узнать ни Польши, ни Европы…Хватит на всех и с лихвой…

— Кстати о еде, — вступил в разговор Лисоед. — Завтра День ежа.Ну-ка, польские невесты, — и он подмигнул девицам из административной службы, — Завтра будете печь хлеб в форме ежа?

— Завтра будем есть мясо ежей. — сказала пани(Тромчинская, кажется). — Капрал Вихура из аэрофотографической лаборатории вчера наловил три десятка возле аэродрома.

— Ежей в этом году развелось… — сказал Лисоед, хищно улыбнувшись чему-то.

Катшуба отвернулся, стараясь не смотреть на Лисоеда, на его мелкие неровные желтые зубы, на плохо выбритое лицо.

— Ежей едят с древних времен. Самый простой способ приготовления — обмазывают в глине и запекают. Потом такой глиняный сосуд разбивают. В черепках остаются колючки ежей. — деловито пояснил Лисоед.

— Да, мясо ежа считалось целебным при выпадении волос: иглы ежа являли собой прообраз крепкого волоса. — сказал Рыдзевский, — А в христианстве символ ежа— злодей, творящий зло. Еж ворует виноградные гроздья точно также, как дьявол крадет души людей.

— Кстати об англичанах и о ежах, — заметил Катшуба. — В Великобритании предусмотрена уголовная ответственность за спаивание ежей. Местные садоводы выставляют миски с пивом в качестве борьбы с улитками. Ежики, напившись пива, теряют способность сворачиваться клубком и становятся легкой добычей для хищников.

— Совсем как про нас.Вы не находите, коллеги? — вставил Рыдзевский. — Мы тоже становимся легкой добычей для хищников…И все от того, что захотели фермерского пива…

— Хватит о плохом думать, поручик.Вспомни про Черного Ежа и дело с концом! Есть у нас в Польше старый обычай. То не для всех, для шляхтичей, и не всяких, а воинских. Говорят же, что все шляхтичи — рыцари. Рыцарей мало. ..

— Ага, — мрачно подтвердил Рыдзевский, — Большей частью — умеют только водку пить, девок валять да жрать от пуза. Пся крев, из-за них польская слава загинула. Из-за них Польшу делили три раза.

— Но есть и настоящие, из тех, что в гусарах, да в панцырных в старые времена были, что на порубежье стояли, рубились с татарами, шведами, с москалями. Да только не просто так наши рыцари такими храбрыми становились. Со старых времен, еще от Завиши, а то и от Болеслава, был у шляхты обычай. Если хотел шляхтич стать настоящим рыцарем польским, шел он в полночь в лес, да искал там ежа. Еж, как человека увидит, в клубок сворачивался. Тут надлежало шляхтичу снять штаны, да помолившись Ченстоховой, с размаху на того ежа и сесть. Ежли раздавит — будет добрый рыцарь. Если нет — ну, может в другой раз счастья попытать. Даже поговорка есть: "Перша доблесть для жолнежа голым дупем забить ежа".

— Господа, здесь же дамы, не забывайтесь, — Лисоед деланно возмутился и озорно вертел глазами.Девицы из административной службы, пунцовые как раки, тем не менее слушали историю Кутшебы, затаив дыхание.

Кутшеба покосился на них и продолжил:

— И был при короле Казмире шляхтич Пшепомуцкий. Храбр был, богат, любили его женщины. Но не в радость ему это было, и червонцы не в радость. Желал он славы, за Речь Посполиту хотел биться, как никто до него. И пошел ночью в лес, искать ежа. Долго ходил — лес как вымер. Уж он совсем отчаялся, как вдруг слышит — фырчание. Возблагодарил он Ченстохову, подкрался, видит — еж. Да не простой, а при луне видно — черный совсем, а не серый, как всем честным ежам положено. Ну, снял шляхтич Пшепомуцкий штаны свои алого шелка и, не дрогнув, с размаху на ежа и прыгнул, тот и не пискнул. Поднялся Пшепомуцкий, раны, как сумел, перевязал, и только штаны надел — смотрит, стоит перед ним паненка красоты неописуемой. Упал ей в ножки шляхтич, спрашивает: "Что ты, ясновельможная панна, среди ночи в лесу одна делаешь, или заблудилась? Позволь тебя до дому довести, или пойдем со мной, у меня в Пшепомутах переночуешь". Страшно посмотрела на него панна, сверкнули алым очи, и говорит она тихим голосом: "Ты зачем, шляхтич Пшепомуцкий, ежа моего убил?" И пошел у шляхтича мороз по коже от этого голоса. А панна продолжает: "Будешь ты, шляхтич, славен подвигами, но за ежа моего, будет теперь жолнежам польским поруха. Попомните вы черного ежа!" И пропала. Еле добрался шляхтич до дому, а на другой день уже на Русь поехал. Много там сражался и с хлопами, и с татарми. Великую славу добыл. Но с той поры и впрямь стала поруха рыцарям. Тот тут, то там, бывало, пойдет шляхтич ежа искать — и не вернется. Нечасто, но бывает. Говорят, встречают они в чаще Черного Ежа".

— Господи, охота вам панам офицерам такие пакости рассказывать.И веры в рассказы эти нету.Ну вот нисколечки. — сказала одна из административных девиц.И показала, насколько нисколечек веры нету.

— Так может капрал Вихура все-таки не зря ежей наловил? — подмигнул Лисоед. — Может, пан командир эскадрильи решил сделать из всех нас настоящих рыцарей? А, господа?!

И захохотал во все горло.Следом грохнул смехом Кутшеба, засмеялся Рыдзевский, прыснули девицы…

Завтра День Черного Ежа…Першу доблесть творить жолнежи будут…