Сто с лишним дней тому назад (Илья Кукушка)

Гипермаркет

Бульдог в солнцезащитных очках смотрит на меня с брошюры в гипермаркете. В линзах отражена водная гладь, тропический простор. Никакого отражения меня, хотя и стою я прямо напротив. Я нахожусь не на пляже. Пробы представить себя на там обречены: всюду раздаются кассовые сигналы в одну и ту же ноту. Когда я их слышу, чуть зависая в безмыслии, мне начинает казаться, что это звуки (ре)анимации, и всё окружение маячит передо мной лишь по мере течения бреда, с того самого дня, когда я действительно был близок к провалу. Кажется, один момент, и вся эта пластиковая группа лего-человечков с их цветастыми корзинками одного и того же наполнения — всего миг и пространство под ними провалится, словно натянутая скатерть. Почему-то я представляю клетчатую. Сползая в искривления пространства, они ощутят тесноту сингулярности, съезжаясь в одну точку, теряя вес, габариты и саму трёхмерность. Я бы хотел этого. И невдомёк мне, насколько это близко к истиной физике этого фиктивного мира, состоящем из налитых в пустую форму домыслов, таких же пустых двуногих сущностей. Мир вокруг — точно сон при горячке. Это либо призрачное эхо того, что раньше ощущалось как явь, либо несуразица символов, слов и обрывочных образов, переключаемая потерянным тв-пультом, найденным то ли детьми со двора, то ли твоим альтер-эго. Сколько ни жмурься, а этот мираж никак не рассеивается; я всё так же потерян в нём, как часть некогда целой игрушки, где-то под тумбочкой или диваном. Сравнение пришло мне в голову, и я вспомнил слова из песни: «Очень страшно быть снаружи. Я теперь сижу в коробке. Как ненужные игрушки, мы просто сломаны…».

Позади за мной наблюдает безголовая женщина-манекен, она носит чёрный топ и юбку с узором в виде перьев, уже целую вечность. Зачем ей эти отчётливо выделенные, просвечивающиеся соски? Скорее всего, для демонстрации тонкой эстетики… Я хотел сказать синтетики. Конечно же, я не сексуализирую, а просто отмечаю нечто рационально объяснимое как странность. Понимание видимости сосков при ношении без лифчика — серьёзная вещь. И всё-таки манекен с выделенными сосками вызывает во мне недоумение. Будто эта маленькая деталь демонстрирует акт производственного онанизма или онанизма при производстве.

Живая женщина в зелёной рубашке леопардового узора открывает пепси. Она сотрудница гипермаркета и делает это довольно по-хозяйски. Я тоже хочу сделать глоток, но было бы странно на такое отважиться. Иногда я представляю подобные нелепости ради развлечения. И вот эта женщина кому-то звонит. Её дочь зовут Ангелина и это всё, что я понял из её слов по телефону. Она заметила меня и я перевёл взгляд обратно на брошюру. С бульдогом в солнцезащитных очках целое семейство. У папули выражение лица то ли чеширского кота, то ли демона. Мать в соломенной шляпе помогает ему держать огромный купон на миллион. Дочь тоже держит его с обречённым видом. Выражения их лиц по отдельности пугают — они вообще никак не перекликаются и не подходят под лотерейный сюжет. И всё же меня умиляют эти славные обитатели мира билбордов. Я перевожу взгляд и случайно читаю: «растерзание без хлопот» — хотя должно было получиться «растение». Беспризорный арбуз на пороге кассовой ленты колышется, как на дне пришвартованной лодки.

На улице, в пути

Женщина с чашечкой кофе изображена на кофейном аппарате. Шатенка с химической завивкой и мелированием концов смотрит многозначительно, с видом человека, занимающегося исключительно верными вещами, без пустяков в графике. Я выхожу на пропёкшуюся улицу, как астронавт, ощущая бьющий в лицо пар разгерметизации. Передо мной, вдоль огромной раскалённой парковки у гипермаркета, проезжает двухмерное изображение гардероба — целое помещение, нанесённое на кузов грузовика. Передвижная комната. Затем точно так же мимо едет множество огромных пирожных, снова принтованных на кузове. Женщина с зонтом прячется от жары, как матрёшка в панцире. Внутри зонта изображён киви в разрезе. Билборд предлагает мне перейти на мы. Цветочный орнамент, летящий по улице на спине рубашки пожилой женщины. У другой женщины на пакете розовые бабочки на чёрном фоне. Всё это едва не плавится в подвижном, парном воздухе. Если проходишь мимо стены или автомобиля, от них исходит жар индукционной плиты. То же самое касается и этой газовой трубы, в которую кто-то распылил краску, оставив поплывшую точку. Дальше, на стене одного из панельных домов, дворами которых я теперь иду, вижу поплывшее розовое сердце, нарисованное, по-видимому, тем же балончиком. Кто-то натянул банер с изображением осенного берёзового леса, прикрывая непотребство стройки. Сквозь эту драную сетчатую ткань я вижу арматуру.

Тропинка в гору между хрущёвками: сплошные фантики, мусор, банки из-под пива, этикетки, много-много пакетиков от кошачьего корма. Раздавленная алыча и её кислый, удушливый запах. Измалёванный, отлитый из цемента короб с канализационным люком. На золотых воротах гаража, выкрашенных под металлик, разноцветными маркерами нарисован щетинистый кружочек — какой-то радужный микроб. Я иду по пустой дороге: час дня в конце июля, никто не ходит тут в это время. Слева заросшая детская площадка, справа зелёный исписанный гараж, но я не имею времени разглядеть, что написано. Скорее всего, там никнеймы и обзывалки, хотя это не отменяет моего удовольствия их разглядывать. Подхожу к конечной остановке сорок шестого маршрута. Пока прохожу мимо трёх автобусов, ожидающих рейса, слышу, как в каждом из них играет песня «Любите, девушки». Она скачками проникает мне в голову из открытых окон этих дремлющих машин, пока водители, сидя за столиком под большим зонтом, играют в нарды.

Двигаюсь дальше. Кто бы мог подумать, что я увижу на подпорной стене иудейскую звезду? Я поднялся на холм ступенчатыми двориками, кое-где треснувшими от сползания лестницами. Обернувшись, я вижу панораму города, томящегося как в духовке. Это зрелище прекрасно ровно так же, как и обречено. В воздухе веет палёной проводкой. Город в чадящей дымке шевелится, как снимок из намокшей газеты, колышущейся в прибое волны или в луже. Чёрная рожица смотрит на меня с очередной подпорной стены, издевательски кривыми глазками.

Почти пришёл

Полуденные дворы хрущёвок, усеянные цветами, которые высадили женщины, скучая на выходных и пенсиях. Эти места напоминают чистилище — гробницу для одних этих бутонов, выкрашенных покрышек и заборчиков, фрагментов мебели и фанерных листов. В полдень эти глубокие тени сохраняют черты вещей, не давая слепящей белизне съесть каждый клочок этих пустошей. И холодок гуляет этими коридорами, образованными зданиями и опорными стенами, продувая арки, сочась из прохладной земли под магнолиями.

Новостройка

В коридоре новостройки безумный китч: в рамках по соседству друг с другом висят древнеегипетские рисунки-иероглифы, портрет знатной дамы пушкинских времён, зимний русский пейзаж, вышитый крючком, пейзаж в стиле гудзонской школы с прилепленными камушками янтаря и блестящей поверхностью воды. Тут же детсадовская наклейка с дедом морозом и снегурочкой под ёлкой, среди блестящих серебром шишек и снежинок.

Дальше

Через 10 минут я снова иду по улице. Всюду в овощных лавках арбузы, сваленные горками и пирамидками, ступенчато расположенные в ящиках и т.д. А кругом спальный район: заваленные мусорки с тряпьём, игрушечными насыпями, пухнущими на жаре липкими пакетами. Прохожу мимо лавки, где продают только стекло и зеркала. Она смотрится магически, выхватывая из пространства десятки фрагментов, проплывающих с эффектом паралакса, пока я находу в них смотрю.

Передышка

И вот я решаю укрыться на скамейке под бамбуковыми зарослями. Мне хочется просто присесть, но интерес пересиливает, и я начинаю разглядывать ворота напротив стоящих гаражей, точнее то, как они разрисованы. Здесь я вижу странного вида робота. Из его головы торчит то ли труба, то ли антенна. Туловище в пятнышко на манер мухомора. Рука с тремя клешнями для хватания, как в автомате с игрушками. Одна его нога сегментированная и подвижная, другая просто прямая. Треугольная голова с двумя глазами без рта. У него одно крылышко, как у ангела, но всего одно. Рядом нарисована принцесса с большой грудью и в коротком платье, её волосы подкручены. Кроме того, на ней надета корона, а в руках она держит что-то наподобие жезла. На ноги у автора не хватило либо времени, либо фантазии, либо (что более вероятно) желания — всё-таки грудь и изгиб талии были нарисованы изрядно тщательно, в отличие от прочего. За её спиной стоит странный, то ли крокодил, то ли динозавр. И все они говорят что-то непонятное, при помощи облачек, как в комиксах (кажется, из называют просто «пузырь» или «баббл»). Содержание их сообщений хаотично или не так важно, поскольку там сплошь номера, буквенные сочетания без смысла, отдельные слова. Пристрастный взгляд во всём отыщет смысл, как говорил один мой друг. Я тоже кое-что надумал, но тут же стряхнул за ненадобностью. Бред есть бред. И всё-таки в подобные моменты мне как никогда кажется, что наш мир в действительности сгенерирован.

Я смотрю на следующие ворота этой сплошной стены гаражного кооператива. Тут же вижу робота, держащего квадрат с нарисованной рожей, как тарелочку или бумеранг. Робот явно зол. Он произносит слово «цензура» в таком же пузыре для текста. Дальше портрет какого-то мужчины, похожего на Ван Гога, а рядом профессор в очках и какие-то измалёванные существа, по-видимому, порождения его экспериментов. Рядом подпись «шпагат». Удивительно, как бескорыстно и свободно люди рисуют на трубах и гаражах, если конечно это не сгенерированная искусственным интеллектом симуляция. Конечно же я несерьёзно, просто играю с самим собой, разлекаюсь. Не надо меня ловить, товарищ администратор сети.

На других воротах надпись «скучно» с восклицательным знаком. Дальше: скучно/рыба. Выглядит эта дробь как деление, поэтому получается «скучно» делёное на «рыбу». Следом такая же надпись, но протяжная: «скучнооооо». Ещё машина, нарисованная сбоку, и розовое сердце. Две попытки изобразить голову шута, одна страшнее другой. Далее какая-то странная таблица умножения, похоже что на девять, но равняется почему-то всегда одному. Я всё ещё надеюсь, что это просто ребёнок. Порой столь внимательное изучение пейзажа подводит меня к ощущению собственного безумия, что, вдобавок к записи, только удваивает свой эффект.

Снова иду

Пожилая женщина идёт впереди меня, в длинном цветастом сарафане. Эти узоры так извиваются в психоделическом калейдоскопе метаморфоз, что напоминают мультфильм, снятый студией Арменфильм. Пока говорю это, поднимаю голову и вижу конструктивистский узор на сушащейся простыне, вывешенной из общежития. Мир всегда полон каких-то образов, как гиперссылок, ведущих к культурным явлениям или их имитации. Мир притворяется тем, чем он был раньше, ровно как я притворяюсь вменяемым. Хотя на его фоне я вполне адекватен, просто в новой шизойдной форме, созвучной окружающему потоку. Потому и иду я вовсе не по улице, а по этим самым образам и гиперссылкам. Поле реальное теперь от поля информационного едва ли отличишь. В перегруженной вывесками, знаками, разметкой, дизайнами и товарами реальности всё до боли надумано, и настоящими ощущают себя лишь эти воробьи, лишь застывшие в крике цикады. А я — нет. Просто текстовая интерпретация реальности. Скорее код, чем органика.

Иду и вижу вывеску ремонта телефонов. На ней изображена пародия на картину «Рождение Адама», Сандро Боттичелли. Только одна рука тянет другой телефон, а другая в ответ тянет ей рубль. Вот и вся система взаимоотношений. Особенно умиляет, что в данной схеме место бога отдали потребителю. Я испугался, глядя на седовласую старушку в солнцезащитных очках. Она выглядит так неуместно и строго, будто является агентом матрицы, желающим выдернуть девианта, вроде меня, из этого слаженного потока цифр.

Сибирская медитация

Все охранники у гипермаркетов и детских садов носят камуфляж. Вполне логично было бы печатать на их форме розовые качели и бутылки пива, которые они, судя по животам, и так хорошо знают и любят. Их озлобленные лица, лишённые всякой шутки в отношении к жизни, заражают любого взглянувшего на них злобой, агрессией, страхом. Я вижу, как один из таких, сидя в своей будочке из профлиста, смотрит в маленький чёрно-белый телевизор с мерцающим экраном, на котором невозможно что-либо различить. Впрочем, смотря вокруг я вижу то же самое — и делаю вид, что съёмка вполне документальная. Взять хотя бы этого надувного пришельца, показывающего двумя руками пальцы вверх. Я снова поворачиваюсь на охранника. Такое ощущение, будто это ещё один вид транса или медитации.

Я вспомнил рассказ о режиссёре с прозвищем Дебил, из тусовки питерских некрореалистов, конец восьмидесятых, начало девяностых годов. Про Евгения Дебила Кондратьева говорили, что он был мастером так называемой сибирской медитации. Суть практики заключалась в том, чтобы лечь в снежную погоду посреди поля, попросив друзей завалить тебя досками, тряпками и вообще хламом на десять минут. После чего практиканта откапывали и давали ему выпить водки. Среди них это считалось сродни смерти с перерождением. Выпитая водка тоже имела место символа, как живительный нектар самой жизни или типа того. В одном андеграундном фильме я видел это своими глазами. Сейчас, стоя у входа в гипермаркет, съедаемый по периметру лунной белизной, в этой тридцатидвухградусной жаре, я как никогда хочу это попробовать.

Гипермаркет. Снова или заново?

Голубой надувной медведь. Туника на манекене: на ней изображение женщины, на манер французских плакатов начала прошлого века (аля арт-нуво). Она опустилась на одно колено, кажется, подхватив упавшую сумочку согнутым локтём. Длинные жемчужные бусы спадают с её шеи, похабно обвивая бёдра, и почти касаются пола. На ней надеты огромная широкополая шляпа и короткое чёрное платье с тоненькими лямками на плечах, так что ноги почти полностью обречены. Я хотел сказать «обнажены». Словом, эту тунику можно довольно долго разглядывать.

Перевожу вгляд и читаю: «мир огромен, карта одна». Звучит глубоко, если не считать, что речь идёт о кредитке. Ещё одна табличка: «работа на все случаи отдыха». Кажется, я вырываю это всё из контекста, а может быть просто умею читать и смотреть по сторонам.