Гостинцы

Вечерело. Было пасмурно. Вчера в Петербурге прошёл дождь. Переваливаясь с лапы на лапу и быстро шлёпая по грязи, торопился на чаепитие один опрятный селезень. Его звали Виталий, он спешил к своим приятелям-птицам. Крайне странно, по его мнению, было проводить дружеский вечер на кладбище. Тем не менее, опаздывать было бы невежливо. Ровно, как и приходить с пустыми руками. Мама, пока была жива, всегда говорила, что если идёшь на чаепитие, то обязательно надо брать с собой какие-нибудь гостинцы. Виталий, в общем-то, потому и опаздывал, что заходил за пирожками в булочную.

Попав на Выборгскую дорогу Богословского кладбища, он перешёл на неуклюжий бег. На перекрёстке повернул по указателю на Братскую дорогу. По бокам проносились тёмные ряды надгробий. Если бы селезень был повнимательнее, то заметил бы пьяницу, который спал беспробудным сном на чьей-то могиле. Думаю, не стоит говорить о том, откуда он здесь взялся. Обойдёмся без лишних слов. Добежав до участка, где они договорились встретиться, Виталий никого не обнаружил. Селезень подумал, что перепутал день недели, либо число, но, сверившись с карманным календариком, он понял, что не ошибся. Виталий робко поправил пенсне, затем снова тщательно осмотрел участок, однако и в этот раз никого не обнаружил: могилы одиноко томились под пасмурным небом. Решил немного подождать.

«Ведь могло же случиться такое, что они тоже зашли за гостинцами!» — с долей надежды подумал он.

Спустя два часа пошёл мелкий дождь. Стемнело окончательно. Разумеется, никто не объявился. Виталий всё понял, но недоумевал, почему с ним так поступили. Как он мог их обидеть? Может это оттого, что не дал Мише ущипнуть для забавы того маленького человека? Да впрочем, какая ему теперь разница? Расстроенный и намокший, селезень медленно пошлёпал домой.

Теперь времени было гораздо больше, и Виталик смотрел по сторонам внимательнее. Но по дороге обратно так никого и не увидел. Кроме больного ворона, что в одиночестве сидел на газоне вблизи от Братских могил. Тот ворон выглядел очень плохо и даже жутко: сломанное и оттого неестественно оттопыренное крыло, грудь с обширными проплешинами и тусклые зрачки, через которые уже вряд ли когда-либо пробьётся свет. Сидит и лишь иногда вздрагивает, не пойми с чего. Селезня вовсе не пугал его вид, ведь мама всегда говорила ему…

— Не дадут спокойно помереть. Ну, чего тебе? — проворчал ворон.

— Мне? Да, собственно, ничего… а н-нет, всё-таки есть вопросик…

— Так задавай же! — прервал его ворон.

— Вы случаем не видели тут небольшую стаю уток, штук пять? Мы договорились встретиться и провести здесь чаепитие, — поспешно проговорил Виталий, стараясь избегать томного взгляда больного.

— Чего? Чаепитие?! — громко спросил ворон, после чего раздался громкий вороний смех, который через мгновение прервался не менее громким вороньим кашлем. Откашлявшись, он продолжил:

— У вас, уток, видать, очень специфические вкусы. А если по делу, то с таким херовым зрением я бы не заметил, даже если б здесь стадо коров промчалось!

— Боюсь показаться невежливым, но можно тогда ещё спросить: что с вами сталось?

— Заболел я — вот что… Не знаю, чем именно, знаю только, что это мой конец. Крыло вот сломал, ослеп почти полностью. Не летать мне больше на свете белом, и всё тут.

— Может, позвать на помощь? Вас наверняка ещё можно спасти! — спохватился селезень.

— Слушай, между спокойной смертью на газоне и мучительной в руках ветеринара я, пожалуй, выберу первую. Ты лучше присаживайся да расскажи о себе чего-нибудь, а потом и я тебе свою историю поведаю. Меня Слава зовут.

— Почему бы и нет? Очень приятно, Виталик, — он сел подле ворона и принялся разворачивать пакет с гостинцами — Я тут пирожки нёс, хотите?

— Нет, аппетита у меня уже пару дней как не бывало, — с некоторым сожалением ответил ворон.

— Ну, тогда и я воздержусь. Так сказать, для приличия.

И так общались они до глубокой ночи обо всём на свете. Виталий рассказывал о том, как и чему учила его мама, и как ругался отец, когда молодой селезень её не слушался. Слава поведал ему о том, какие блестящие сокровища ему достались по достоинству ума и хитрости. Когда все темы для разговора и байки закончились, случился их последний диалог:

— Слава, вы, вернее ты жалеешь о чем-то в своей жизни?

— Да как тебе сказать… Скорее, жалею ни о чём.

— А это как?

— Я жалею о тех вещах, о которых жалеть бы не стоило.

После этого они долго сидели в тишине взаимопонимания. Виталик очень устал и изо всех сил пытался не смыкать глаз, но всё же поддался сну. Открыл глаза он с рассветом. Дождь закончился, небо было украшено медным заревом. На мокрой траве неподвижно лежал больше не жалеющий ни о чем Слава.

Мама, пока однажды её не заклевали вороны, всегда говорила Виталику, что лучший наш друг — это смерть, потому что только она своим приближением может сделать тебя по-настоящему честным перед самим собой.

Селезень сквозь накатывавшие слёзы решил помянуть ворона, ставшего ему другом всего за одну ночь, и откусил пирожок. Плевался он дальше, чем видел: пирожки оказались с утиной печенью.