Гололёд. На сибирском тракте две аварии видел — дистанцию соблюдать не умеют и дорожные условия учитывать. Все живы и слава богу. «Белая гвардия» в музкомедии далеко не комедия. Правда, как бы и не совсем Булгаков, вернее не только Булгаков. Когда запели «Боже царя храни» — захотелось встать. Так захотелось, как не хотелось ни разу при исполнении второго Михалковского гимна, и первого, который совместно с Гарольд Эль-Регистаном… а у гимна Глинки слов не нашлось. Этому я немой свидетель.

А всё равно вначале было слово. Именно слово, и именно то самое, которое есть у Татьяны Бориневич. Иногда она представляется, как Эклога. И она знает Слово.

 

Свежекрашеные стены-пионеры на параде,

С белым верхом, с синим низом. Я, обломком кирпича,

Выцарапываю строчки бурых неглубоких впадин

И подъездные котята рядом ласково урчат.

 

Эти три огромных буквы написать пытаюсь ровно,

Чтобы словно на плакатах слово МАЙ и слово МИР.

Пусть испачкала я платье, стерла пальчики до крови.

Не могу не поделиться новым знанием с людьми.

 

Я хочу, чтоб это слово стало праздничным и рыжим.

Как ирландский сеттер Этна, как пахучий мандарин.

А оранжевое солнце сквозь стекло окошка брызжет.

-Солнце! Хоть немножко цвета, подари мне, подари!

 

Но шаги уже я слышу, — это мент наш дядя Коля,

Тишину густого полдня разбивает в черепки.

Я к котятам наклоняюсь. Я успела! Я довольна.

И старательно сметаю пыль с натруженной руки.

 

Поднимаясь по ступеням, мент пыхтит: — Ах, еб те! Жарко!

И смущается, заметив вдруг меня среди котят.

Он еше пока не знает, что ремонт пошел насмарку.

Сер мундир его мышиный-ярко пуговки блестят.

 

Ущипнул меня за попку. Сообщил, что солнце светит.

Но, увидев это слово, тут же перешел на крик.

-Суки! Падлы! Пидарасы! Здесь же женщины и дети!

Уходи гулять, Танюха! Эту пакость не смотри!

 

Я невинными глазами обласкала дядю Колю

И трехбуквенное слово… Вниз по лестнице лечу.

Лишь бедро мое царапнул кирпича обломок колкий,

Через розовый кармашек. Но слегка. Совсем чуть-чуть.