Может ли ЭТО служить ПРОЛОГОМ к роману фэнт-зи?Пролог
ОффтопикПролог (греч. prologos, от pro — перед, logos — слово) — один из видов вступления в литературном произведении: введение, знакомящее читателя с событиями, предшествующими событиям, изображённым в произведении, или общим замыслом автора.
На самом деле, эта история началась задолго до Нью-Йорка с его бешеным ритмом и захватывающими дух небоскребами. Пока древние тайны мёртвыми свитками пылились в заброшенных библиотеках, угрюмые камни молчали под грузом вины, а правда небесной птицей томилась в тесной клети, где ее кормили забвением, многие вопросы оставались без ответов. Почему старейшины спрятали свои знания? Увы, разорвана наша связь с природой. С тех пор истину можно подменить, заплатив высокую цену. Возможно, придет день, и накопленная праотцами мудрость будет забыта неблагодарными потомками. Никто не захочет прислушаться к голосам камней, когда те заговорят. Да и кому будут нужны слова правды, если клетка — золотая?
Случалось и так, что служба переростала в крепкую и верную дружбу.
Небывалая для середины лета жара сводила всех с ума, расплавляя сознание.
«Пусть, как мороженное, растают остатки рассудка отдельных личностей и восторжествует единый коллективный разум!»
Такие гипотезы веселили Эрика, но часто ему было не до шуток. Зная, что его воронам, его «металлическим» любимцам, нечего есть, волшебник не мог расслабиться ни на минуту. Еще бы, прокормить сотню плотоядных птиц! Сколько же можно держать их на жучках да полуфабрикатах! Скоро и на бродячих собак нападать начнут, а то и на людей, если не улетят. Необходимо постараться, иначе — останется он совершенно один. Проблем только добавится — некому будет патрулировать улиц, рассказывать о происшествиях и всем подозрительном, прикрывать при стычках, координировать операции по захвату. Хоть и с обессиленных птиц нечего взять.
Летом сложнее с кормежкой: в такой-то парилке мясо быстро портится, большими партиями тушки продают неохотно, а холодильники ломаются, словно под проклятием. Но вороны не покидали хозяина, безропотно терпели голод и каменное «пекло».
Уко — самый ручной — жил на кухне, всегда был рядом, чтобы скрасить одиночество Эрика.
Немало хлопот доставляли металлические когти и перья, особенно длинные маховые. Если месяц не менялась сталь, кожа начинала нестерпимо болеть; тогда птицы беспокоились и нередко своевольничали, а то и клевали ему руки в приступах злобы. Замена пластин тоже проходила болезненно. И только в перепалке или погоне вороны метко стреляли ими по нарушителю, легко и без боли. Даже Эрику перепадало от них. Бывало, Уко, прилетев с дежурства, неудачно садился на плечо и складывал крылья. Тонкие стальные перья, острые, как бритва, любую рубашку довольно скоро приводили в негодность, а случалось и так, что оставались глубокие порезы на лице, шее и руках. Порой волшебнику приходилось скрывать за прядями волос и вредной челкой свежие царапины, что предательски алели у висков, от скул до подбородка или в уголках губ. Прохожие, замечая «боевые» шрамы, пугались и в страхе избегали его. Конечно, целительные зелья помогали, правда, медленно. И все же он не злился на ворона. А вот случай: приболел Уко, птицы плохо переносили летний зной, сидел под кондиционером, гонял его — не гонял, не слушался, простыл, в руки не давался, царапучка, как ребенок малый!
Поэтому Эрик облегченно вздохнул, когда осенняя прохлада завладела мегаполисом. Духота спала. Выхлопные газы, пленив Нью-Йорк, лишили свежего воздуха, а теперь жара прошла и дышать стало легче. Вороны тоже обрадовались похолоданию. Он видел в этом какое-то оправдание своей непонятной разбитости, странной печали, что поселилась в сердце со времен прибытия сюда.
Прогуливаясь побережьем у гарлэмского парка, Эрик чувствовал, как соленый океанский бриз затмевал городские сквозняки, еще свежие в памяти, что несли с собою тяжелый и удушающий запах смога и паленой резины вперемешку с сигаретным дымом. Нью-Йорк где-то позади. Но начинается новый день — и уже вдалеке что-то гудело, оживала шумиха, стали слышны хлопки, крики… Всюду суета. Редко-редко, ранним утром, наступали тихие мгновения для раздумий.
Солнышко, лениво поблескивая из-за туч, приветливо играло на стеклах домов, а плиты, укрытые ковром из разноцветной опавшей листвы, ждали первых дворников.
Манхэттенская мостовая остывала под северным ветерком, настраиваясь на ежеутренний час пик. С утра по ней еще пробегутся сотни тысяч башмаков и простучат не меньше шпилек-каблучков.
На самом деле, эта история началась задолго до Нью-Йорка с его бешеным ритмом и захватывающими дух небоскребами. Пока древние тайны мёртвыми свитками пылились в заброшенных библиотеках, угрюмые камни молчали под грузом вины, а правда небесной птицей томилась в тесной клети, где ее кормили забвением, многие вопросы оставались без ответов. Почему старейшины спрятали свои знания? Увы, разорвана наша связь с природой. С тех пор истину можно подменить, заплатив высокую цену. Возможно, придет день, и накопленная праотцами мудрость будет забыта неблагодарными потомками. Никто не захочет прислушаться к голосам камней, когда те заговорят. Да и кому будут нужны слова правды, если клетка — золотая?
Случалось и так, что служба переростала в крепкую и верную дружбу.
Небывалая для середины лета жара сводила всех с ума, расплавляя сознание.
«Пусть, как мороженное, растают остатки рассудка отдельных личностей и восторжествует единый коллективный разум!»
Такие гипотезы веселили Эрика, но часто ему было не до шуток. Зная, что его воронам, его «металлическим» любимцам, нечего есть, волшебник не мог расслабиться ни на минуту. Еще бы, прокормить сотню плотоядных птиц! Сколько же можно держать их на жучках да полуфабрикатах! Скоро и на бродячих собак нападать начнут, а то и на людей, если не улетят. Необходимо постараться, иначе — останется он совершенно один. Проблем только добавится — некому будет патрулировать улиц, рассказывать о происшествиях и всем подозрительном, прикрывать при стычках, координировать операции по захвату. Хоть и с обессиленных птиц нечего взять.
Летом сложнее с кормежкой: в такой-то парилке мясо быстро портится, большими партиями тушки продают неохотно, а холодильники ломаются, словно под проклятием. Но вороны не покидали хозяина, безропотно терпели голод и каменное «пекло».
Уко — самый ручной — жил на кухне, всегда был рядом, чтобы скрасить одиночество Эрика.
Немало хлопот доставляли металлические когти и перья, особенно длинные маховые. Если месяц не менялась сталь, кожа начинала нестерпимо болеть; тогда птицы беспокоились и нередко своевольничали, а то и клевали ему руки в приступах злобы. Замена пластин тоже проходила болезненно. И только в перепалке или погоне вороны метко стреляли ими по нарушителю, легко и без боли. Даже Эрику перепадало от них. Бывало, Уко, прилетев с дежурства, неудачно садился на плечо и складывал крылья. Тонкие стальные перья, острые, как бритва, любую рубашку довольно скоро приводили в негодность, а случалось и так, что оставались глубокие порезы на лице, шее и руках. Порой волшебнику приходилось скрывать за прядями волос и вредной челкой свежие царапины, что предательски алели у висков, от скул до подбородка или в уголках губ. Прохожие, замечая «боевые» шрамы, пугались и в страхе избегали его. Конечно, целительные зелья помогали, правда, медленно. И все же он не злился на ворона. А вот случай: приболел Уко, птицы плохо переносили летний зной, сидел под кондиционером, гонял его — не гонял, не слушался, простыл, в руки не давался, царапучка, как ребенок малый!
Поэтому Эрик облегченно вздохнул, когда осенняя прохлада завладела мегаполисом. Духота спала. Выхлопные газы, пленив Нью-Йорк, лишили свежего воздуха, а теперь жара прошла и дышать стало легче. Вороны тоже обрадовались похолоданию. Он видел в этом какое-то оправдание своей непонятной разбитости, странной печали, что поселилась в сердце со времен прибытия сюда.
Прогуливаясь побережьем у гарлэмского парка, Эрик чувствовал, как соленый океанский бриз затмевал городские сквозняки, еще свежие в памяти, что несли с собою тяжелый и удушающий запах смога и паленой резины вперемешку с сигаретным дымом. Нью-Йорк где-то позади. Но начинается новый день — и уже вдалеке что-то гудело, оживала шумиха, стали слышны хлопки, крики… Всюду суета. Редко-редко, ранним утром, наступали тихие мгновения для раздумий.
Солнышко, лениво поблескивая из-за туч, приветливо играло на стеклах домов, а плиты, укрытые ковром из разноцветной опавшей листвы, ждали первых дворников.
Манхэттенская мостовая остывала под северным ветерком, настраиваясь на ежеутренний час пик. С утра по ней еще пробегутся сотни тысяч башмаков и простучат не меньше шпилек-каблучков.