Сквозь слезы

Белая птица взлетела вверх, над горой, покрытой древним лесом. Её силуэт сливался с пухлыми, словно вата, облаками. Все движения птицы были резкими, совсем неестественными, будто она только учится летать, ещё совсем не познав небо. Птица пролетела немного, прежде чем пронзительно закричать и броситься вниз. Сквозь слёзы я следила за её падением. Когда послышался глухой удар о землю, я закрыла лицо руками и задержала дыхание, пытаясь остановить волну рыданий.

— Её больше нет, — пробормотала я, не отнимая рук. — Она мертва.

Мэри сидела немного поодаль меня и ковырялась в земле палкой от леденца. Она неровно выдохнула и шепотом ответила:

— Я знаю.

Мы ходим к этому обрыву каждый день. Отсюда хорошо видно голубое небо и высокие деревья на горе. Наблюдая за тихой жизнью природы, забываешь обо всех бедах, обрушившихся на наш город. Полгода назад случилась биологическая авария. Подробности мне не известны, только то, что произошел выброс какого-то вируса. Весь город заболел, а лекарств нет.

Тем осенним утром во мне что-то умерло, что-то очень важное. Каждый раз, когда я видела врачей, одетых в громоздкие костюмы химической защиты, внутри всё сжималось и становилось трудно дышать. Но, сидя здесь в одиночестве и, свесив ноги вниз, улыбаться намного легче: перед глазами не маячат умирающие люди, врачи с каменными лицами и тела, скрытые под белой простынёй. Тут не пахнет смертью и отчаяньем или невыносимой тоской, как у меня дома. Если вдохнуть полной грудью, можно почувствовать бесконечное спокойствие и уверенность, что всё будет хорошо. Жаль, что это не так.

Кажется, люди уже привыкли к смертям, и на похоронах никто не плачет. Они отрешённо глядят в пустоту, молча выслушивая молитвы священника. Когда умирают дети, тишина становится оглушительной, и мне хочется закричать: «Да очнитесь же вы! Хватит быть сильными! Поплачьте, ну же!». Но все молчат, и я молчу.

— Я пожарила яичницу с беконом, тебе надо поесть, — сказала мама, нарезая салат в небольшую мисочку. Мама стояла ко мне спиной, и я не могла видеть её лица, но я была уверена, что оно как всегда печально-отрешенное.

— Не хочу.

Мама повернулась ко мне. Синяки под её глазами стали больше, а кожа желтее, чем несколько дней назад. Грязные волосы свисали сосульками на худощавые плечи. Она опёрлась дрожащими руками на спинку стула и опустила голову.

— Миранда, не делай этого со мной, — прошептала мама. — Не смей.

Я презрительно хмыкнула и, смахнув накатившиеся слёзы, воскликнула:

— Я не хочу продлевать это жалкое ничтожное существование, и я лучше умру сегодня, прямо сейчас, чем буду смотреть, как все гниют в этом городе! Оставь меня в покое, наконец!

Я выбежала на улицу в проливной дождь и побежала к обрыву. Мысли спутались, и мне было стыдно признаться, что я боюсь умирать, что мне противно и страшно смотреть на бледную маму, которая с каждым днем выглядит хуже. Я боялась проснуться в один день и не увидеть её на кухне, сгорбившуюся над плитой. Мне было легче оттолкнуть её от себя, выкинуть из своего сердца. Я хотела сделать ей больно, чтобы заглушить свою боль.

Когда я вернулась домой, мама лежала на диване и смотрела новости. Сняв отяжелевшие от грязи ботинки, я села перед ней на колени и положила голову на её ноги. Она молча начала гладить мои промокшие волосы.

— Ш-ш-ш, всё будет хорошо.

Я вцепилась в её руки, зная, что делаю ей больно, но не в силах остановить себя, и замотала головой.

— Ты скоро умрешь, мама. Не оставляй меня. Как же я без тебя?

Я начала плакать, впиваясь ногтями в её кожу, а мама продолжала терпеть боль и нежно поглаживать мои волосы.

— Я злилась на тебя, потому что ты оставляешь меня. С каждым днем тебя всё меньше рядом со мной. Прошу, не уходи!

Я подняла голову и посмотрела на маму. Она вытерла худыми пальцами мои слёзы и сказала:

— Я никогда не оставлю тебя, дорогая. Просто буду не тут, рядом с тобой, а вот здесь, — мама коснулась моей груди, где неровно билось умирающее сердце.

Я сжала холодную руку матери, пытаясь запомнить это мгновение и не потерять любовь, которой была пропитана моя душа.

Я аккуратно положила цветы на могилу отца и отошла на несколько шагов. Его имя для меня было чужим, я не чувствовала по нему тоски, словно эта могила незнакомого человека. Он умер от рака лёгких, когда мне было всего шесть месяцев. Я не знала и не любила его, но мне было необходимо присутствие отца. Поэтому я пришла сюда. К нему.

Холодный ветер развевал подол голубого платья, нежно щекоча голые ноги, заставляя меня поежиться. Я обхватила себя руками и оглядела кладбище. Мама говорила мне, что тут, рядом с папой, она чувствует себя в безопасности, ощущает его присутствие за спиной, будто он запускает свои длинные пальцы в её волосы, как делал когда-то.

Стоя здесь, среди каменных плит, я чувствовала только одиночество и неприятное покалывание ветра. Мысль, что тут я смогу найти успокоение и, возможно, смирение, теперь казалась мне абсурдной. Я еще раз взглянула на выбитые буквы, отдающие бронзой, продолжая изнывать от холода, а затем, облизнув пересохшие губы, сказала:

— Прости, что не навещала тебя. Мне казалось это бессмысленным, — я усмехнулась. — Мама говорит, что я законченная атеистка.

Я опустила голову, грустно подумав, что скоро некому будет напоминать мне об этом.

— Может, мама права. Мне кажется глупым верить в жизнь после смерти, чтобы потом тешиться мыслью, что те, кого ты потерял, наблюдают за тобой. Мне кажется глупым и то, что я делаю сейчас.

Я неровно выдохнула и охрипшим голосом добавила:

— Я всегда справлялась без тебя, мне не нужен был отец. Но теперь всё изменилось.

Дикий плач подступил к горлу, но я не дала ему вырваться наружу.

— Всё изменилось, когда в нашем городе объявили карантин, когда охранники оцепили границу, безжалостно стреляя во всех, кто пытался её пересечь. Пап, а ты помнишь Боба, нашего соседа? Он… он решил, во что бы то ни стало, уехать из этого места. Наплевав на все предупреждения, Боб шел вперед, волоча за собой больную ногу. Они его застрелили. Вот так просто, как бродячую псину, без всяких сожалений. Я смотрела, как его тело дергалось в смертных конвульсиях, пока мама не закрыла мне глаза и не увела прочь. Многие смирились, папа, а я не могу. Иногда мне хочется выбраться из этого города смерти и заразить всех остальных, чтобы они почувствовали, каково это — медленно умирать!

Я коснулась белого гранита и провела по нему рукой.

— Как знать, папа, может, и ко мне так будут приходить поговорить по душам. Жалко, что не мои дети.

За столом было шумно и очень весело. Именинница сидела в центре стола и принимала поздравления. В этот день она завила волосы и надела лучшее платье, надушившись духами так, что у меня слезились глаза от едкого запаха. Ей исполнялось семьдесят три. Старушка была в отличной форме, казалось, болезнь не настигла её. Она подняла стакан и, что-то неразборчиво прошепелявив в ответ на пожелания, сделала глоток шампанского.

— Теперь моя очередь, — улыбнувшись бессильной, измученной улыбкой, сказала мама. Она поднялась со стула и произнесла:

— Я желаю вам, милая миссис Роуз, здоровья, чтобы каждый ваш день был наполнен безграничным счастьем, и чтобы вы прожили до ста лет, радуя нас своей очаровательной улыбкой.

Старушка широко улыбнулась, обнажив вставную челюсть. Когда пожелания закончились, все накинулись на еду, на время прекратив разговаривать.

— Не понимаю, зачем ей желать здоровья и долгой жизни, если мы скоро все умрем? — спросила я у Мэри, нагнувшись к её уху. Она откусила жирный кусок мяса и с наполненным ртом ответила:

— Потому что если всё время напоминать себе об этом, можно сойти с ума.

Ближе к вечеру начались танцы. Мэри громко хохотала, танцуя с каким-то парнем, который неуклюже наступал ей на ноги. Меня тоже пригласили танцевать, но я отказалась. Парень подошёл ко мне уже в третий раз, когда Мэри толкнула меня в его объятия и велела повеселиться.

— Миранда, мне нехорошо, я пойду спать, — прохрипела мама.

— Мне с тобой пойти?

— Нет, что ты, веселись. Я давно не видела тебя такой!

Мама коснулась моей щеки и несколько долгих секунд глядела в глаза, а потом, шаркая, пошла домой. Я смотрела ей вслед, пока её измученная фигура не скрылась за поворотом, а затем продолжила танцевать.

Я бежала вдоль дороги, задыхаясь от изнурительного бега. В наушниках орал тяжелый рок, но я ничего не слышала кроме неровного биения своего сердца. Прошел месяц с тех пор, как я нашла маму мёртвой в постели. Её стеклянные глазы были открыты, а пустой взгляд устремлен в потолок. Я ещё долго плакала у её кровати, прежде чем смогла взять себя в руки и позвонить в службу медицинского контроля.

Моё самочувствие после этого сильно ухудшилось. Начались бессонница и галлюцинации, при виде еды желудок сворачивался в трубочку, и меня рвало. Всё это происходило и раньше, но намного реже. Мэри переживала, её состояние оставалось стабильным, в то время как я уверенным шагам приближалась к смерти. Она пыталась убедить и меня и себя, что врачи разработают вакцину от этой болезни, но её убеждения были жалкими. Скорее всего, лекарство изготовят, когда мы все умрём.

На похоронах матери я молча глядела на её урну с прахом. Усталый голос священника еле пробирался сквозь мои печальные мысли. Внутренняя боль и нестерпимая тоска парализовали тело, и я не могла плакать или кричать, как мне того хотелось. Я ждала, когда все пойдут по домам, чтобы наедине проститься с частичкой своей души.

Я продолжала бежать вдоль дороги, прокручивая в голове жизнь городка. Раньше здесь всегда было солнечно и уютно, все друг другу тепло улыбались и желали доброго утра. Сейчас же его жители прячутся в своих домах, редко вылезая из норок, чтобы пойти на день рождения или похороны родственников. Некоторые бросаются в омут пьянства или погружаются в мир хаоса, развлечений и экстрима. В любом случае, мы все уже не те, что были раньше.

Я остановилась, опёршись руками о колени, и неровно задышала. На глаза навернулись слёзы.

Я не могла вспомнить тот день, когда узнала, что наши жизни обречены. В памяти осталось лишь чувство всепоглощающего ужаса. Нас предупредили слишком поздно. Быть счастливой тоже слишком поздно.

Я выпрямилась и медленно побежала дальше.

Мэри была на нашем месте, у обрыва. Она глядела вниз, ногой сбрасывая маленькие камешки. Я встала возле неё, вглядываясь в небо и пытаясь найти в нём спасение.

— Я беременна, Миранда, — прошептала Мэри, не отрывая взгляда от пропасти. — Врачи сказали, что мой ребёнок здоров.

Я почувствовала, как что-то во мне рухнуло. Не знаю, что именно это было. Словно её беременность доказывала, что моя жизнь не может быть счастливой. Глупо, наверное.

— Я не знаю, что тебе сказать.

— Может, поздравить?

Мэри повернулась ко мне, но я на неё не взглянула.

— Ты всё равно умрёшь.

— Но ребёнок будет жить!

— А ты нет.

Несколько минут мы молча смотрели на зелёную гору, которая всё это время была нашим раем, но вскоре Мэри тихо заговорила:

— Помоги мне выносить малыша. Я хочу, чтобы ты была рядом.

Над своей головой я услышала жалобное чириканье. Подняв глаза, я увидела синицу. Она внимательно меня разглядывала, наклоняя голову в разные стороны. Синица запела тоненьким голоском, а затем взмахнула крылышками и полетела в пропасть. Сначала я испугалась, что она разобьётся, но птица тут же поднялась ввысь, вскоре скрывшись за деревьями. Хотела бы я, как и она, быть свободной. Но я в плену болезни, а этот малыш — нет. Он свободен, как и синица, и ветер, и все остальные счастливчики на планете.

— Как мы его назовём? — спросила я, почувствовав долгожданное облегчение от осознания того, что скоро появится маленький человечек.

Столько смертей впитал в себя этот город, столько боли и печали он повидал, что казалось — нет места для счастья. Оказывается, для него место есть всегда. Главное — его впустить.

Мэри улыбнулась и со слезами на глазах бросилась ко мне в объятия.

«Мы будем счастливы, — решила я. — Сквозь слёзы, сжав зубы от боли. В конце концов, это и есть смысл жизни: быть счастливыми, несмотря ни на что…».