Банка

Жила-была девочка. И была у неё банка. А ещё этой девочке везде и всюду попадались гусеницы. Падали в волосы с деревьев, залетали с ветром в окна, самозарождались на листьях комнатных растений, вылезали из узоров на обоях, выглядывали из дырок в штукатурке. Она их собирала — это же были её гусеницы, раз к ней пришли — и сажала в большую такую банку, чтобы не потерялись. И кормила понемногу травой и листьями.

А потом случилось так, что девочка начала забывать про них. Отвлекалась на что-то другое, потом играла на компьютере, обсуждала мальчиков, красилась перед зеркалом, ненавидела себя за ширину талии и за размер груди, страдала бессонницей, сухостью глаз, нервными расстройствами и расстройствами желудка, тахикардией по ночам, сонным параличом по утрам, неразделённой любовью, непрошеной дружбой, высокомерием, близорукостью, завышенными амбициями, заниженной самооценкой, цинизмом и декадансом, страхом и ужасом, плохими фильмами и хорошим аниме, потрясающими актерами и отвратительными голосами озвучки — в общем, всеми теми дурацкими вещами, которыми страдает дышащий человек. Вернее, она думала, что страдает, потому что так положено, потому что так все делают, а на самом деле всё это время она спокойно сидела в кресле. Про гусениц же совсем и думать забыла.

Вспомнила о них лишь через год, когда любимая бабушка подарила ей на день рождения золотую рыбку. Она была толстая, неуклюжая и очень-очень оранжевая — как рыбка, так и бабушка. Рыбке нужна была банка, чтобы жить, а не доживать свой кислород в кульке, поэтому девочка взяла ту единственную, что стояла у нее в углу дальнего комода за какими-то пыльными учебниками по матанализу, де соссюру и фрейду. Банка была пустая, совсем, только пыль на дне, и девочка просто взяла и сняла крышку.

И тут же изнутри полезли гусеницы. Все, о которых не думалось. Их было много, гораздо больше, чем, как помнила девочка, их туда угодило. Они размножились, окуклились, возмужали, отложили яйца и снова стали личинками. Личинки породили личинок, много, очень много личинок, лысых и пушистых, и все они прятались под крышкой, через которую проникало чуть воздуха, а теперь хотели на свободу. И они поползли, темной, зеленой и синей массой переваливаясь через край, вытягиваясь вперёд на маленьких присосках, цепкими крючочками хватая пустоту перед собой. Огромный кусок гусеничной массы упал на пол и зашевелился, расползаясь и скрываясь под кроватью. Девочка испугалась. Она попыталась давить их, но им не было числа. Она закрыла банку, потому что самые огромные и страшные чудовища по-прежнему шевелились на дне, но юркие пролазы просачивались под крышкой и та шла волнами. Она попыталась отнести банку в ванную и утопить их — гусеницы вываливались по дороге, а сама банка была холодна, как лёд. Вода шла, но сливное отверстие отказывалось затыкаться, и гусеницы ползли по своим утопшим и перебирались через железные края ванной. Нашествие было не остановить. Личинок было много, так много, что девочка уже ничего не могла сделать с ними, только думала о том, как же сильно будет ругаться мама. Гусеницы покрыли ковёр и спрятались во тьме под шкафом, столом, кроватью, батареей, под старым проигрывателем, под обогревателем — везде были они. Девочка поняла, что уже никогда не сможет спать в своей комнате, и поэтому легла у порога. Ночью, когда включили фонари, она увидела, что гусеницы оставили свои убежища и теперь в поздних сумерках сидят на обоях. Стены, некогда белые, целиком скрывало это темное, живое, шевелящееся полотно, которое существовало теперь само по себе так, как привыкло к этому за долгий год за стеклянными стенками, питаясь собой же и множась, как раковые клетки.

Когда диктор по радио объявил начало очередной ночной музыкальной программы, девочка закрыла глаза и заснула. И снилось ей, что все гусеницы в её комнате превратились в бабочек. Розовый луч уходящего дня окрасил их крылья в цвета летнего луга, по которому в детстве она бегала босиком, на котором спасала от коров соседскую собаку, боялась заброшенного дома у края леса и однажды спутала ядовитый аконит с колокольчиком — долго пришлось потом отмывать ладони. И всё то время, пока солнце неспешно спускалось за горизонт, крылья бабочек шуршали и шелестели, как стебли полевой травы на полуденном ветру.