Тётя Лиза и дядя Толик

Тётя Лиза и дядя Толик

РАССКАЗ

Она приезжала несколько раз в году. Маленькая, сухонькая, востроносая, она уже тогда мне казалась старушкой, хотя ей не было и сорока. Ночевала у нас. Стелили ей на полу. Впечатление было такое, что под одеялом лежит собачонка. Ранним утром на первом автобусе она уезжала. Через несколько месяцев, когда разрешали очередную свиданку (а тетя Лиза ни одну не пропускала), он снова появлялась у нас. Она явно смущалась и стыдилась того, что стесняет нас своим присутствием. Хотя чем она могла стеснить. Тем, что вечером за общим столом поклюет, как птичка, жареной картошки и выпьет стакан слабо закрашенного и слабо подслащённого кипятка? Но в этот раз она тяжело вздыхала.

С ней были две тяжелые сумки. А ехать с несколькими пересадками. Как она всё это будет таскать? И мать предложила взять меня в помощники, поскольку я был на каникулах. Темным противным ноябрьским утром я мерз с тетей Лизой с полчаса на остановке. Потом еще одна остановка, еще одна и долгая езда до тюрьмы. Автобус был переполнен, всю дорогу пришлось стоять на ногах, то и дело передвигая туда-сюда сумки от входящих и выходящих пассажиров.

Когда мы подошли к тюрьме, первое, что поразило меня, были три зэка, которые какими-то скребками отскребывали грязь с тротуара. Делали они это молча, а в сторонке на бетонной тумбе сидели двое охранников. Курили и о чем-то мирно беседовали. При них не было никакого оружия, даже дубинок. И на зэков, которых им было поручено охранять, они не обращали совершенно никакого внимания. Даже не смотрели в их сторону. Те, не то, что убежать, могли уйти неторопливым шагом куда хотят. Но почему-то они не делали этого. До этого, начитавшись книг, был я уверен, что зэки только что и делают роют подкопы и при любой возможности бегут из неволи.

Мы с тетей Лизой зашли в большое холодное помещение с высоким потолком. Вдоль стены стояло несколько женщин. У всех были одинаковые большие черные сумки. По очереди они подходили к стеклу с окошком, за которым сидела женщина в форме, а сбоку от нее стоял обогреватель, который в народе именуют «козликом».

Очередная стояльщица принялась ее о чем-то слезно молить. Но служительница Фемиды была непреклонна и то и дело сухо и коротко произносила: «Нет! Не положено!» Наконец женщина со слезами отошла от окошка. «Ох, Господи!» — выдохнула она. Ухватилась за сумку и поволокла ее к выходу.

Подошла очередь тети Лизы. Она отошла довольной. Открылась боковая дверь, и другая женщина в форме попросила ее пройти за ней.

— Ну, вот, Коленька, спасибо! — улыбнулась мне тетя Лиза. — Поезжай домой! Ой! Беспокою я вас!

Она с сумками пошла в боковую комнату. Я вышел из этого мрачного помещения. Оглянулся. Высокое темное кирпичное здание с маленькими зарешеченными оконцами, за которыми проходят годы жизни многих людей. Если это можно назвать жизнью. Почему районо не догадается привозить сюда на экскурсию время от времени оболтусов из школы, которые, захлебываясь от восторга, под пивко и сигаретный дым треплются про тюремную романтику? Из чувства гуманности щадит их легко ранимые души?

Всё в той же позе сидели охранники, и зэки на том же самом месте скребли тротуар. За то время, как я их увидел в первый раз, они должны были проскрести в нем немалую дыру.

У дяди Толика тогда это была первая ходка. Дали ему три года по году за каждый мешок зерна, который он украл с совхозного тока, чтобы обменять на водку.

Меня всегда, хотя тогда я был еще мальчишкой, поражал этот странный союз двух совершенно непохожих друг на друга людей. Что из себя представляла тетя Лиза, я уже рассказал. А дядя Толик (его все почему-то называли Толиком, не Анатолием, не Толей, а именно Толиком) был высокий, плотный и видный мужчина. Хохотун, весельчак, из породы тех людей, которым всё по барабану. Единственный ребенок у них скончался еще в младенчестве и больше детей уже у них не было. Тетя Лиза, как девчонкой пошла в совхоз, так и работала то дояркой, то пояркой. А дядя Толик на разных работах, которых в совхозе полным-полно круглый год.

Жили они довольно бедно, как, впрочем, и большинство совхозников тех лет. Маленький бревенчатый домишко с кухней и спаленкой, в которою влезла только кровать и шифоньер. И, разумеется, корова, теленок, свинья, птица.

Теперь, судя по объемистым сумкам тети Лизы, все ее совхозные и домашние доходы уходили на тюремное содержание Толика. Все три года подряд…вру! Толику за какую-то провинность продлили срок на год или два… так вот все эти годы тетя Лиза приезжала к нам в потертом шушуне, который шубой не поворачивался язык назвать. И в одном и том же платье, латанном-перелатанном, тех же чулках и ботинках «прощай, молодость» с коротенькими застежками-молниями. Мать ей однажды стала отдавать свое старое платье. Тетя Лиза долго отказывалась.

— Лиза! Возьми! — уговаривала мать. — Ты же уже всё ему перевозила. Скоро надеть будет нечего.

Действительно, как оказалось, всю домашнюю скотину тетя Лиза продала или перевозила дяде Толику в виде сала и мясных продуктов. Было бы у нее стадо, она бы и стадо перевезла дяде Толику с его сокамерниками. Покушать, как и выпить и крутить романы с деревенскими афродитами, он был большой любитель.

Родни у тети Лизы не было. Она была детдомовской. А родственники дяди Толика не очень-то стремились помочь, как они называли его, «тюремщику». Слово это было в деревне ругательное, и родственников тех, кто оказался за решеткой, не очень-то жаловали. Что греха таить, и мои родители были такие же.