Горбатые дохлые кошки

Марь Иванна возвращалась с работы поздно. Она подрабатывала в кафе уборщицей. Недавно вышедшая на пенсию и привыкшая за что-то отвечать, Марь Иванна вдруг обнаружила, что у неё огромное количество пустого времени. Не свободного, а именно пустого.

Пустота пугала её. Жизнь стремительно менялась, и Марь Иванна в который раз в неё не могла вписаться. В кафе ей нравилось, там всë было по-старинке, душевно и просто. К тому же рядом с домом.

Первым делом после выхода на пенсию она завела кошку, чтобы заботиться о ком-то. А потом устроилась в кафе. На полставки. После работы нянечкой в отделении лежачих больных уборка в чистом, сверкающем стеклянном кафе казалась лёгкой, и даже приятной.

А сегодня выдался особенный вечер. Пианист, седой импозантный мужчина, почему-то задержался, ждал кого-то. И чтобы она не скучала, стал играть. Набравшись смелости, она спросила у него, знает ли он песенку «Ландыши». Оказывается, он знал. И пока она мыла пол, поиграл ей на рояле.

Песню эту в семье пела мама, а маму научила этой песне бабушка. Пианист играл, мурлыкая под нос слова песни по-немецки и добавляя куража с каждым куплетом, а Марь Иванна настолько осмелела, что стала подпевать. По-русски. Немецкого она не знала. Получилось весело, на душе потеплело от песни и от мужского внимания. Так и пролетел её рабочий вечер. Потому вернулась она с работы в приподнятом настроении. Песня всю дорогу не выходила у неё из головы.

«… Ты сегодня мне принёс не букет из алых роз, не тюльпаны и не лилии, протянул мне робко ты очень скромные цветы, но они такие милые...» — шёпотом напевала она, заходя в подъезд. Взлетев по ступенькам, остановилась у почтового ящика, продолжая мурлыкать, но уже чуть громче, вполголоса: «… Ландыши, ландыши, светлого мая привет… Ландыши, ландыши, белый букет… »

Пока доставала почту из ящика, услышала шаги. Кивнула, едва обернувшись. Замок на почтовом ящике отчего-то заел.

— Ваша кошка нагадила в подъезде! — заявил Марь Иванне толстый мордатый сосед по лестничной площадке.

— Моя кошка не выходит. У неё в квартире судочек с импортным песком… — с лëгким кокетством парировала женщина.

— Меня не интересуют ваши оправдания! — елейным голосом начал Пал Богданыч. — Извольте вымыть подъезд, а я проверю! А не то, вызову кого надо. И усыпят. Усыпить недолго!

— Вы что? — растерялась Марь Иванна. — Я же говорю, моя кошка ни при чëм...

Желая смягчить атмосферу, она заискивающе улыбнулась.

— Пал Богданыч… Не лепите мне горбатого...

— Что значит «лепить горбатого»?! — взвизгнул сосед, переходя на петушиный фальцет.

Его круглое щекастое лицо с подстриженными усиками выражало крайнее негодование и презрение. Но он быстро овладел собой и произнёс назидательно, вложив в свой голос весь холод и металл, который нашëлся у него в организме:

— Узнав, что вы… Вы пользуетесь такой лексикой… Хотя… С кем я говорю...

Запнувшись, он смерил соседку взглядом и вдруг взорвался.

— Тьфу. С этим ничтожеством! Ах! — задохнулся от осознания собственной важности Пал Богданыч. Голос его разлился по всему подъезду, как лай.

— Это же из советского кино… Про джентльменов удачи… — робко возразила Марь Иванна и виновато развела руками.

— Пошутила я… Вы ведь на меня всех дохлых кошек вешаете, так нельзя...

Пал Богданыч выпучил глаза, и его толстое усатое лицо побагровело.

— Да как вы смеете! Мне! Интеллигенту в седьмом поколении! Про каких-то дохлых кошек! Уголовница! Плебейка! Зэчка...

Он перевёл дух и завëлся по-новой.

— Итак! Теперь, узнав, какой лексикой Вы пользуетесь для выражения своих мыслей… Не мой это круг общения, не мой контингент! — выкрикнул в лицо Марь Иванне внук военного полицая эпохи прошлой войны.

— Что поделать… Не ваш… Контингент… — растерянно пожала плечами Марь Иванна. Она была внучкой узницы немецкого концлагеря.

Её воспитывали в духе уважения. Людей к людям. Будь то бывшие заключённые или бывшие сотрудники вермахта. Учили обращаться ко всем одинаково приветливо. Потому что война давно закончилась. И каждый получил своë — от самого Господа.

Марь Иванна усмехнулась про себя — горько и смиренно. На душе кошки скребли. Всплыла в уме пословица: горбатого могила исправит. Всплыла ни к селу, ни к городу. И почему-то слилась с поговоркой о дохлых кошках. Образ был спонтанным, но жутким, пугающим.

Она аж вздрогнула, представив себе почему-то этих горбатых дохлых кошек. Руки затряслись, перестали слушаться. Замок на почтовом ящике вдруг открылся. На пол посыпались квитанции, рекламные флаеры и газета. Она села на корточки, собрала рассыпанные бумаги и, стараясь поскорее исчезнуть отсюда, торопливо поднялась по лестнице на непослушных ногах. Ладони покрылись испариной, сердце перепугано колотилось в груди...

Лишь войдя в квартиру, она почувствовала себя в безопасности. Кошка вышла в прихожую. Марь Иванна взяла её на руки, прижала к себе и заплакала. Покачала головой. Надо же… Два мира жили бок о бок много лет. И лишь тюремное слово «контингент» расставило всё по полочкам. Или разложило по нарам. Каждому своë, как говорится. Гены не истребишь...