Голод

Я стоял перед помутневшим зеркалом и рассматривал свои ненормально выпирающие рёбра. Я же как скелет! Если так будет продолжаться, ни к чему хорошему это не приведёт.

Люба зашла в комнату, посмотрела на моё отражение и ужаснулась. Мы встретились взглядом. В её глазах — беспокойство вперемешку с сожалением.

— Надо идти, искать что-нибудь… — сказала она еле слышно.

— Подожди. Сейчас закончу, и вместе пойдём, — ответил.

Вдвоём мы живём в брошенной деревне. Практически никого вокруг не осталось, за несколько лет только пять человек к нам приходили, и те рассказывали, что везде пусто. После тех вспышек в небе мир опустел. Даже животина вся передохла.

Я всеми силами пытаюсь привести в порядок наш дом. Мы пришли сюда из города, этот двухэтажный домик посреди деревни сохранился лучше остальных — в нём и стали жить. Только вот крыша протекает, да окна разбиты. Да дерево гниёт. Ох и замаюсь я с этим всем...

Как я закончил ковыряться на крыше, вдвоём мы пошли в лес. Он недалеко от дома, там речка есть. Дай Бог, удастся рыбы поймать, ягод или грибов найти.

Взялись за руки и пошли неторопливо. Я посмотрел на Любу: щёки впалые, под глазами большие синяки, губы бледные. Она слабо улыбнулась мне. Люба сильная, хорошо держится. Молодец.

Дошли. Оставил её по кустам шерстить, а сам к речке пошёл. Месяц назад посчастливилось найти в одном из домов старые рыболовные сети, пошаманили над ними и теперь используем. Только вот толку, рыбы-то нет… Две крохотных рыбёшки вперемешку с мусором берега застряли. И на том спасибо. Хотел было к Любе возвращаться, но дёрнуло меня силки проверить. Глупо на зверюшку какую-нибудь надеяться, уже несколько месяцев ни намёка хотя бы на крысу. Но сегодня случилось чудо, звёзды сошлись — заяц поймался! Да ещё какой! Килограммов на пять тянет! Крепко схватил его, шею ему свернул. Побежал к Любе, надо скорее обрадовать её. А её на старом месте нет. Сердце в пятки ушло, начал суетиться, по лесу бегать. Пришёл обратно к речке. Она перепуганная за деревьями сидит, сжалась вся. Меня увидела, рукой машет.

— Там кто-то с топором ходит! Тебя не нашла, вся извелась! — голос дрожит, еле получилось разобрать, что она сказала.

— Не бойся, пошли домой скорее, — шепчу и зайца показываю, чтобы отвлечь её. Сам тоже перепугался, драться нечем, ничего не взял с собой.

Дали крюка через лес и другим путём к деревне пошли, чтобы с собой не привести никого. Дома все переживания как рукой сняло. Счастью не было предела: Люба трав нашла, несколько грибов и немного ягод, и заяц попался; страшно подумать, когда в последний раз ели мясо. Истекая слюной, разделали тушку, в печи приготовили суп из всего, что было, а остатки в погреб положили на грядущий день. Как с готовкой закончили, за окном уже стемнело.

Хороший сегодня был день, надо отпраздновать. Сделали мы как-то раз немного настойки, сегодня можно выпить бутылочку, повод есть. Суп по тарелкам разлили, зажгли несколько свечей в роскошных подсвечниках. Настойка бардовая в серебряных бокалах, которые мы из соседского дома стащили. Вот она, романтика умирающего мира.

Ел и чуть ли не рыдал — наконец-то еда нормальная, наконец-то мы хоть чуточку наедимся! Вижу, Люба уже доедает своё, говорю ей:

— Принеси ягод на закуску.

Пока она уходила, я быстренько перелил половину из своей тарелки ей. Она вернулась, аккуратно поставила блюдо с кучкой разных ягод на стол. Заглянула в свою тарелку, а потом печально, с укором посмотрела на меня. Глаза на мокром месте. Кажется, она готова была обругать меня всеми нелестными словами, которые знала. С трудом игнорируя её крайне красноречивый взгляд, я вручил ей бокал.

— Кушай… Нормально всё будет. Как говорится, выпьет вина бедняк и забудет о своей бедности… — как ни пытался из себя что-то хорошее, ободряющее выдавить, только тяжкий как наша жизнь вздох получился.

— Господи, помоги...

Чокнулись, выпили, поели ягод. Кислые, сладкие, горькие — где она столько разных ягод вообще нашла? Идёшь по лесу и нет ничего вокруг. Сели ближе друг к другу, обнялись. Повспоминали былые дни, предались ласкающей ностальгии: вот раньше-то жили! Спокойно, уютно, вечно бы так сидеть вместе. Надолго бутылку растянуть не получилось. Зато повеселей стало, не так уж и плохо всё, кажется. Затушили свечи и, шатаясь, пошли спать. Укутались в одеяла, прижались друг к другу. Надеюсь, завтрашний день тоже хорошим будет.

***

Не знал, что люди могут настолько исхудать.

Опять стою у зеркала и разглядываю себя. Буквально кожа да кости. Отростки позвонков безобразно торчат на спине, ноги-руки как спички. Сил нет, все мышцы иссохли, ходить тяжело. Кажется, меня теперь и в правду ветром сдувать будет. У Любы ситуация немногим лучше.

За едой я теперь один стараюсь ходить. Она сопротивляется, вместе со мной напрашивается, но вдвоём ходить нельзя. Если кто-нибудь опять на нас нападёт, мы уже не убежим. А одному спрятаться легче. Да и если убьют, то только меня...

В голове постоянно туман. Думать трудно. Начал замечать, что иногда забываюсь и часами в одну точку смотрю. Это потому, что я ничего не ем? Как мы вообще ещё живы?

Сегодня утром с трудом проснулся, еле-еле притащил к нам окно из соседского дома, заместо нашего разбитого приспособил. Всё утро провозился. Какое же это чёртово окно неподъёмное! Хотя нет, не в нём дело — это я теперь ходячий скелет. Но дом нужно дочинить во что бы то ни стало. Единственное наше безопасное место, как-никак, негоже в развалюхе жить (я давным-давно обещал жёнушке своей в роскошный коттедж переехать, поглядим, насколько удастся его облагородить). Люба с недавних пор начала в огороде возиться, что-то хочет там вырастить. С раннего утра на карачках отчаянно ползает с лопаткой по грядкам. Как бы мы не надеялись, ничего почему-то расти не хочет. Словно какая-то необъяснимая сила нам палки в колёса вставляет. Ну ничего, терпеливым воздастся.

Наказал Любе сторожить дом, а сам в лес пошёл. Теперь такая ходка почти весь день занимает — идти не особо далеко, но теперь я ковыляю раза в два медленней, чем прежде.

Ещё одна напасть: с памятью беда в последние дни. Не помню, как оказался на месте, шёл по полю и вот я уже в лесу. Ничего страшного, с огородом разберёмся и всё образуется, будем выращенные овощи кушать, на ноги встанем. Вот бы сегодня рыбёшка хоть какая-нибудь попалась, хоть что-нибудь найти бы...

За несколько часов поисков удалось нарыть немного желудей, пару горстей ягод и одну маленькую рыбку, которая чуть не выскользнула из дрожащих рук. Лес пустой, ничего съедобного практически нет. Ох, как же всё плохо, как же всё плохо!

Отставить! Нечего нюни распускать! Хоть что-то нашёл, уже жить можно. До дома бы только дойти...

До дома шёл, то ли засыпая на ходу, то ли теряя сознание. Отрывками помню, как назад на поле вышел, а потом уже калитку нашу открыл, и Люба на пороге стоит, грустно улыбается. Чуть не свалился в обморок прямо перед ней. Пока сидел за столом, уставший до безобразия, она сделала кашу из желудей, сварила что-то, похожее на похлёбку из рыбёшки и каких-то трав. Едой это можно назвать только из уважения к Любиному труду у печи.

После незавидного ужина Люба помогла мне добраться до кровати, я с трудом переоделся и наконец-то положил голову на подушку.

— Как успехи в огороде?

— Не лучше, чем вчера, — она немного помолчала, щупая мою костлявую кисть. — Не растёт оно и всё тут! Я уже и так, и сяк, а толку никакого! Да что же это такое!.. — Люба почти перешла на крик, залилась слезами. Попытался её утешить. Едва вышло обнять её, потребовалось приложить нечеловеческие усилия — руки совсем не двигались.

***

С недавних пор я боюсь смотреть в зеркало. Не потому, что я ещё сильнее исхудал — уверен, хуже уже некуда. Что-то нехорошее, ужасное смотрит на меня оттуда.

Бедная моя Люба! Не могу смотреть на неё, насколько же она тощая. И я ничего не могу с этим сделать! Она спит по полдня, а как пробуждается, много лежит в постели и почти не двигается. С недавних пор, когда начинаю с ней разговаривать, она вздрагивает, на её лице совершенно непонятный мне испуг. Этот испуг со временем сменился на тоску и отчаяние. Почему она испытывает такие эмоции, глядя на меня? Нестерпимо больно смотреть ей в глаза. Мы почти не общаемся в последнее время. Со мной происходит что-то плохое.

В отличие от Любы, я не могу долго спать. Сплю всего пару часов в сутки, больше не получается. Всё остальное время тщетно пытаюсь найти хоть что-нибудь поесть. У нас закончилось абсолютно всё.

Я не успел дочинить дом. В моём нынешнем состоянии ремонтом заниматься невозможно. А древесина продолжает толстеть от влаги и гнить. Мне так досадно из-за этого.

Разум рассыпается от голода. Всё нечёткое, отрывочное, исковерканное. Иногда меня всего пронзает неописуемый страх, и в эти моменты я не знаю, что делать. Меня трясёт, я задыхаюсь, земля уходит из-под ног. Хочется забыться, провалиться под землю, умереть. Но нет худа без добра — почти всё время я в беспамятстве, и сил на раздумья и страх нет.

В речке ни намёка на рыбу. В лесу только деревья да трава. Вокруг нет больше абсолютно никакой живности. Я больше не надеюсь найти хоть что-нибудь съедобное, но всё равно бездумно шатаюсь в поисках пищи. Что ещё остаётся?

События нескольких дней слипаются в однородную хаотичную массу. Времена суток скачут, перемешиваются друг с другом. Многие дни забыты, словно их и не было вовсе. Ощущение времени поломано. Больше я себе не хозяин. Я не могу контролировать себя.

Я стою рядом с речкой в лесу. Не знаю, как и зачем пришёл сюда. Из-за деревьев выходит мужчина с топором. Чего он хочет от меня? Иду ему навстречу. Он замирает на месте, начинает трястись от страха и роняет топор под ноги. Я бросаю взгляд на топор, затем смотрю прямо в глаза грабителю. Он громко взвизгивает и бежит прочь. Я машинально бросаюсь за ним. Почему-то он убегает очень медленно. Или это я так быстро бегаю? Мужчина спотыкается и падает на землю, ударяется лбом об камень. От его головы растекается большая лужа крови. В воздухе сильно пахнет железом. Кажется, от этого запаха я опять потерял сознание. Когда пришёл в себя, ощутил руку мужчины у себя во рту. Челюсти сомкнулись сами собой. Перекусить кости было так же легко, как сломать соломинку.

За спиной раздался шорох. Я, всё так же не давая себе отчёта о том, что делаю, спрятался в кусты. Люба медленно-медленно шла в сторону трупа, опираясь на деревья. Её потёртое белое платье подчёркивало её истощённое тело. Дойдя до мёртвого мужчины и увидев его откушенную кисть, она закрыла рукой рот и начала тихо плакать. Немного успокоившись, побрела дальше. Наверное, меня ищет. Когда звук шагов стих, какая-то сила потянула меня обратно к трупу. Не знаю, как долго я пожирал его. Будто что-то нечистое вселилось в меня и управляло моим телом, я не мог ничего сделать. Кости и хрящи отвратительно хрустели у меня во рту. Кровь текла изо рта. Весь измазался в ней. Вкуса, как и насыщения, я не чувствовал.

Вновь потерял сознание. Когда очнулся, сзади обнимала меня и громко рыдала Люба. Из моих глаз тоже полились слёзы. Мне так стыдно перед ней...

Сквозь плач она повторяла:

— Не ешь людей, нельзя! Зачем же ты!.. Прекрати сейчас же! Родной мой, не ешь! Прошу тебя! — она пыталась оттащить меня от остатков мародёра, дёргая за плечи.

Я развернулся к ней, посмотрел ей в глаза. Люба, видя моё нечеловеческое лицо, искривлённый в злобной ухмылке рот с множеством огромных острых зубов и налитые кровью глаза, зажмурилась. Я нежно обнял её. “Какая же ты красивая, моя любимая Люба,” — подумал. Она вновь посмотрела на меня, всхлипнула, вытерла рукой мои слёзы и положила голову мне на плечо. Я засмотрелся на её светлую худую шейку. Изо рта непроизвольно вырвался хищный рык. “Господи, дай мне забыться, потерять сознание, не видеть этого! Молю!” — мои мысли и отчаянные попытки вмешаться в происходящие были бессмысленны. Я бессилен перед ужасным чувством голода.

Я вгрызся в шею самого любимого человека на земле. Из её рта вырвался почти неслышный болезненный стон. Её позвонки хрустели под натиском моей пасти. Кровь хлестала фонтаном, заливая моё лицо. Люба обмякла, повисла на мне, продолжая обнимать мёртвой хваткой. Всё её белоснежное платье окрасилось в багровый. Остатки сознания метались в панике, бились в истерике. Вместо истошного крика я смог выдавить лишь хрип, тело уже давно мне не подчинялось. Я рвал её плоть на куски, жадно глотал их, не жуя, жалобно скулил. Я утолил свой голод самым дорогим мне человеком. Неподъёмная вина вскоре окончательно добила мой разум. Остался лишь мерзейший бездушный монстр, вечно скитающийся в поисках человечины.