Размороженный голубь

Размороженный голубь

РАССКАЗЫ

ГУСИ! ГУСИ! ГА-ГА-ГА!

Круглолицый крепыш шофер Николай балагурил без конца. Истории из него сыпались, как горох из лопнувшего мешка. Он оживленно жестикулировал и то и дело смеялся. Николай водил хлебовозку, ездил в соседнюю деревню и развозил хлеб по деревенским магазинчикам. Я «подсватался» к нему, чтобы заехать в одну из деревушек по служебному делу. Больше никакой транспорт туда не ходил.

Вдруг Николай резко надавил на тормоза. Я подался вперед и едва не впечатался лбом в лобовое стекло. Но обошлось. Потому облегченно вздохнул.

— Смотри! Гуси! — закричал он.

И тут же приказал:

— Выскакивай! Чего сидишь?

Я выбрался из кабины. Из пшеничного поля к высохшему болоту выходил целый выводок гусенят, возглавляемые двумя взрослыми гусями. Николай, выдернув мешок из-за сидения и крикнув мне: «Ну, чего стоишь-то?», бросился бежать к выводку. Конечно, гусак и гусыня могли бы улететь, но, как чадолюбивые родители, они в первую очередь стали спасать потомство. Само собой, остановить двух мужиков она не могла, поэтому пустилась на хитрость, которая известна многим животным.

Издавая тревожные крики, она вначале указала путь гусятам в густую траву, потом ринулась в другую сторону, надеясь отвлечь нас на ложный путь. Но мы сразу раскусили ее хитрость и бросились не за ней, а за гусятами. Вот Николай схватил одного гусенка и бросил его в мешок, потом другого и третьего. Я бежал вслед за гусиным криком и внезапно остолбенел: прямо у меня под ногами лежал дохлый гусенок. Глаза его были закрыты, а шея далеко вытянута и выброшена вперед. «Неужто умер от страха? — подумал я. — Бывает же такое!» Но раздумывать было некогда, я побежал дальше догонять выводок гусят. Но через несколько шагов увидел такую же картину.

Передо мной лежал еще один сдохший гусенок. Смутное подозрение закралось м не в душу. Что-то здесь не так. Я постоял над ним какое-то время. Гусенок не шевелился. Я поддел его ногой. Нет, гусенок всё-таки был дохлой. Я сделал несколько шагов, остановился и оглянулся назад. Сдохшего гусенка уже не было на месте. Ах, ты хитрец! Такой малыш, а всё-таки перехитрил меня! Я быстро вернулся назад и схватил его. Потом догнал еще одного гусенка, который минуту назад прикидывался дохлым. Затем поймал еще одного «дохляка» и еще одного. Но удержать четверых гусят в руках — а они были уже крупненькие — не смог. Четвертый гусенок выпорхнул и убежал. Я вернулся к машине.

— Трех? — спросил Николай. — Что ж ты так? А у меня шесть. Ну, бросай в мешок, дома разберемся.

Я затолкал трех своих гусят к его шестерым. Когда я вернулся домой, то посадил гусят в клетку. Похвалился жене и сказал ей, чтобы она не выпускала их с домашними гусятами. Первое-то время, может быть, еще и ничего, а потом, как говорится, «встанут на крыло» и только их и видели. Николай дорогой уже предупредил меня. Некоторые обрезают диким гусятам крылья или перетягивают их ниткой. Но мы не сделали ни того ни другого, поскольку держали их в клетке и на волю не выпускали. К тому же и домашние гусята не проявляли к ним никакого интереса. Дикого гуся легко отличить от домашнего. Он гораздо меньше и имеет темно-серый окрас. Некоторые хвалились, что оставляли диких гусей на зиму, а по весне они откладывали яйца и выпаривали гусят, как и домашние. Другие же доказывали, что дикий гусь в неволе никогда этого делать не будет.

Мы продержали гусят почти три месяца. Наступил ноябрь. И хотя дни еще стояли теплые (позднее бабье лето), но приближение зимы уже ощущалось. Ночью в лужах замерзала вода, а с деревьев при каждом легком дуновении ветерка облетали листья и щедро устилали землю. Да и колки уже не радовали зеленью или разноцветьем красок, а темнели вдалеке, как неприятельские бастионы, куда уже не стоит заходить. Как-то возвратясь с работы, я отправился управляться. Клетка с «дикарями» была распахнута настежь. Никого в ней не оказалось. Среди домашних гусей их тоже не оказалось. Что за дела? Может быть, клетку открыл кто-нибудь из ребятишек? А поймать потом гусят не смог. Но стоило мне дома увидеть глаза жены, как всё стало ясно без всяких слов.

— Выходит, что выпустила?

— Ну, стало жалко, — виновато проговорила она, отводя взгляд. — Подумала, пускай попасутся. А они, как вышли, как загоготали, как заносились по двору. И давай подпрыгивать. Ну, и улетели!

— Два месяца не было жалко, а тут пожалела. Да ладно! Чего уж тут!

Я махнул рукой. Зато мои подопечные увидят далекие южные страны, которых ни я, ни один односельчанин никогда не видали. А весной, может, вернутся в наши края. Мало ли что? И начнут тут домашней птице гоготать-рассказывать про далекие сказочные страны.

БОЛОТЦЕ

Передо мной было небольшое озерцо с черной поверхностью. В нем, как в зеркале, отражались деревья и кусты, а посередине кусок голубого неба с облачком, как белый плюшевый медвежонок. По краям густо рос камыш и осока, а на воде лежали большие салатного цвета листы. Как бородавки с зеленой щетиной, торчали кочки. Я наклонился и зачерпнул в ладонь воду. Темная густая вода с какими-то чернинками, множеством микрорачков и еще каких-то микросуществ, медленно сбегала у меня мимо пальцев. Ладонь моя стала грязной. Конечно, может быть, это когда-то и было озером. А сейчас это самое настоящее болотце. Я никогда не видел болота, но, что это именно так, нисколько не сомневался.

ЗА ГРИБАМИ-ЯГОДАМИ

Какая-то инквизиция, право! Даже ветерок не приносит облегчения. А напротив, его малейшее дуновение бросает на вас тугую волну обжигающего жара. Ощущение такое, что сидишь на сковородке. Но поджаривают тебя не только снизу и с боков, но и сверху. Солнце застыло на месте и жжет, и жжет, и жжет.

Всё живое попряталось. Ни комаров, ни стрекоз, ни бабочек. Лишь изредка свирепо прожжужит ошалевший от жары овод.

Низкорослая худосочная трава хрустит под ногами. Колок уже совсем близко. Еще тридцать шагов, двадцать, десять. Скоро можно будет укрыться в этом антисолнечном убежище. Да что же это! Неприступной стеной стоят заросли акации, боярышника и еще каких-то страшно колючих и злых кустов. Их острые шипы, как акулья пасть, кажутся, только и ждут, когда вы посмеете приблизиться, чтобы неистово вцепиться в вашу одежду и плоть. Мы идем вдоль колка. Всё то же самое. Может быть, лесной дух окружил его таким надежным заслоном потому, что там внутри какое-то сокровище, а, быть может, живет и сам. Мне представилось лохматое обезьяноподобное страшилище с выпученными круглыми глазами и искать вход вовнутрь колка расхотелось.

Следующий колок оказался полной противоположностью. Светлый, чистенький, аккуратный, хоть присваивай ему звание «Колок образцового содержания». Ни тебе привычных свалок из полторашек, жестянок и сигаретных пачек, ни пеньков с ровным бензопиловым срезом, ни завалов из сучьев. Правда, и грибами он не порадовал. Лишь несколько сухостойных сыроежек, которые никто и за грибы не считает. Шляпка тонкая, ломкая, ребристая. Этакая дамочка полусвета. То ли дело… Да что тут вспоминать! Досадовать себя! Нынешний выход за грибами-ягодами потерпел полное фиаско. Грибов увы и ах! А наговорили в деревне: тот ведро вот такущих белых приволок, другой чуть ли не тракторными тележками возит… Ягода, действительно, есть. Но про сбор ее и подумать страшно. Это сидеть в открытом поле на корточках и по ягодке — по ягодке в ведро… И не один час. На раскаленной сковородке-то да когда еще и сверху… Сам себе палач что ли?

Нет! надо было к речке! К речке! Вот где рай! Вот где блаженство! Вот где спасение!

Невелика степная речушка. Не поймешь, куда и течет, и течет ли вообще. Знающие люди говоря: туда, в сторону Казахстана. Проверял несколько раз. Брошу сухую тростиночку. Она плывет в совершенно противоположную сторону. Правда, один раз поплыла к Казахстану. Да разве в этом дело? Сейчас бы залезть в воду! Ну и что с того, что вода ребятней уже перебаламучена с утра! Что здесь буквально негде и яблоку упасть! А другое место попробуй найти: то камыш — не подойдешь, то дно вязкое, то коровий водопой… Нет! всё равно надо было к речке! Плыл бы сейчас, лежал бы льдинкой на спине… Ну, не дураки ли? Наслушались, потащились за грибами. А ведь еще идти назад домой!

ОБЛАКА

Небо действует умиротворяющее. Когда долго глядишь ввысь на причудливые контуры ватных облаков, в которых угадываешь разных зверей, какие-то рожи или очертания материков, всё мелкое, будничное, суетное отступает назад, забывается, становится действительно мелким и неважным. Вот оно вечное мироздание, и я частица его. Неслучайно, наверно, Андрей Болконский, глядя в высокое небо Аустерлица, отрекся от прежних ложных кумиров и идеалов. Так давайте почаще отрывать взгляд от земли и устремлять его ввысь! Может, тогда и мы, и окружающие нас люди станут чуть лучше, чище.

КЛЕН

Как только наступала весна, становилось тепло, подсыхало и на деревьях распускались маленькие клейкие листочки, начиналась война. Пушки не грохотали, бомбы не падали с самолетов, не рылись окопы и не строились баррикады из мешков с песком, тем не менее это была настоящая война, которой предшествовали несколько дней подготовки. Хозяин с хозяйкой за столом, за телевизором во время рекламы обсуждали, что они будут делать в ближайшие дни.

И каждый год получалось, что на первом плане была война, безжалостная, на полное уничтожение противника, к которому не могло быть никакой пощады. Война, в которой не брали в плен, не соблюдали никаких женевских и гаагских договоренностей. Война, которая никоим образом не освещалась в СМИ, война, о которой никто не знал, кроме хозяина, хозяйки, хозяйского сына, хозяйского внука, соседей с той и другой стороны и работников фермы. Тем не менее это была настоящая война, не лечили раненых, война до полного уничтожения противника, до полной и безоговорочной его капитуляции. Но как мог капитулировать тот, кого предполагалось извести под корень. Эта война уже длилась несколько лет, а сколько никто не мог сказать, потому что хроники ее не велось и никаких документов не оформлялось. Ни записей, ни фоторепортажей, ни клипов… Оказывается, и такие войны бывают. Бывали и временные затишья, как в Столетней войне, когда противники на какое-то время забывали о военных действиях. Сосуществовали мирно бок о бок, и даже между ними устанавливались почти дружественные отношения.

Каждый раз эти мирные передышки внезапно прерывались и начиналась еще более ожесточенная война. Хозяин, выходя во двор, с ненавистью поглядывал на противника и думал: «Ну, всё! Пора с этим кончать! Раз и навсегда!» Он заходил в дом, кипятил в чайнике воду, наливал кипяток в кружку, которой мог пользоваться только он и никто иной, опускал туда два пакетика и ждал, когда запарится и остынет чай. Долго пил чай, громко затягивая его в рот, заедая печенюжками и пряниками и шебурша фантиками конфет. Этого ему вполне хватало на завтрак. Он думал, с чего начать и что для этого нужно. Порой какого-нибудь оружия у него не было и тогда приходилось брать его на работе или у соседей.

Он с интересом слушал рассказы других про их войны, расспрашивал, вникал в подробности и, как говорится, мотал на ус, то есть впитывал военную науку, которую потом можно было воплотить на практике во время боевых действий.

Что ведь главное на войне? Оружие. Но еще важнее боевой дух. Настрой на победу. То есть решимость уничтожить противника без всякой пощады, не жалея собственной жизни. Тут нужна лютая ненависть, ярость. Не обязательно благородная.

Крона его вздымалась выше дома и над проводами, электрическими и телефонными. И он даже не мог подумать, что именно это станет причиной войны против него. Ветки кроны у него были уже такой величины, как ствол среднего возраста клена. Ствол его расширялся книзу, а внизу был таким толстым, что только трое человек, взявшись за руки, могли обхватить его ствол снизу. И кора здесь снизу была толстая и с такими глубокими морщинами, что в них можно было вложить руку. У основания из земли дугой, как гигантский питон, дыбился один из его корней. И другие корни, толстые и длинные, уходили далеко вглубь. Они расползлись в разные стороны и тянули живительные соки из земных недр, чтобы поддерживать его могучую долгую жизнь. Так что опора клена была очень мощная.

Он уже считал себя таким старым, поэтому свысока поглядывал на березу, которая доходила ему чуть до пояса, на молодняк, который стремительно рос вверх. А вот многочисленная поросль, которая, как трава, пробивалась по всему двору.

Он появился здесь еще тогда, когда вместо нынешнего большого дома, здесь стояла саманная хибарка, в которой жили первые переселенцы со своей большой семьей. «Самолетики», так называют семена клена, разносились ветром очень далеко, и один из «самолетиков» совершил удачную посадку возле этой хибарки. В траве был полумрак и сыро, и семя пустило корешок, который пустил отросток к солнцу, и к осени на этом месте стоял уже молоденький клен, высотою почти с рост человека. Он весело шелестел листочками. И ветвился кверху.

А через год это уже было деревце, поднявшееся вровень с крышей. Первые хозяева радовались его появлению.

Село было степное. Летом здесь дули жаркие ветра с Казахстана, а зимой гуляли метели, обрушивая снег на деревню. Переселенцы разными путями доставали саженцы деревьев и кустарников и каждый год их садили возле домов и на огородах. Какие-то погибали, какие-то портили мыши и кроты, а какие-то приживались, пуская корни в этом засушливом крае. Поэтому люди были рады каждому кустарнику и дереву, даже клену. И тогда никто не считал его вредным деревом. Никто не боролся с ним, как борются сейчас, считая его лютым врагом.

Когда на месте хибарки стали строить большой дом для директора, он уже был высоким красавцем, давшим жизнь стольким кленам, что из них составилась бы небольшая рощица. Он поглядывал сверху на строящуюся улицу, на людей, которые целыми днями мелькали мимо него туда-сюда.

Сюда приезжало много переселенцев. Совхоз рос и ему требовались работники. Поэтому строили много жилья, проводили водопровод. К осени был готов и дом директора. Снаружи его обложили белым кирпичом. И перед ноябрьскими праздниками директорская семья переселилась. Теперь это был самый большой и красивый дом в деревне. «Смотрите! — шелестел листьями клен. — Такого дома вы больше не увидите нигде!» Откуда ему было знать, что бывают дома еще больше и красивее, если он никогда не сходил со своего места и знал только то, что мог увидеть с вершины своего роста? Вокруг дома поставили забор. Глупые люди! Разве можно огородить его, если его корни глубоко под землею? Каждый год он пускал вокруг себя новые побеги, из которых вырастали деревца. Окрепнув, они тоже обзаводились семейством, которое занимало новую территорию. «Самолетики» разносились ветром по всей деревне, улетали всё дальше от деревни и вообще — Бог знает куда. Старый клен даже не мог представить, как далеко уже поселились его отпрыски. И во дворе дома и вокруг дома всё больше и могучей становилась кленовая рощица. Другим деревьям здесь уже нельзя было поселиться. Клены уже пробрались в огород и на картофельное поле, но там получили от хозяев резкий отпор. Теперь усадьба утопала в кленовом плену. И старому клену это было очень лестно, он был здесь властителем. Он здесь хозяин, разрешивший поселиться на этом месте людям, построить дом и разные поселки. Люди ему не мешали. Это даже было хорошо. Все должны жить вместе в мире.

На следующий день — это был выходной — хозяин принес из гаража ножовку и топор. Начал с огорода, там, где росла картошка. Между картофельным полем и дорогой тянулась кленовая аллея, выросшая сама по себе. Поросли перебирались на картофельное поле, но не могли там прижиться, потому что его каждую весну перепахивали. И на дорогу клены тоже не могли переселиться. Вот и досталась им эта узкая полоса. За несколько лет они подтянулись и превратились в деревца.

Хозяин, орудуя ножовкой и топором, медленно продвигался вперед. Вышла хозяйка и стала оттаскивать ветки в кучу. Пришел хозяйский внук, сначала он позавтракал, а потом стал помогать бабе с дедом. К обеду они продвинулись до середины рощицы. Обедая, хозяин говорил только о кленах, о том, какой они порядок сегодня наведут, что больше не будет этой проклятой рощи. К вечеру аллеи не было. На ее месте, как на лице долго не брившегося мужика, торчала щетина из кленовых пенькой и обрубков кленовой поросли. У дороги высилась гора веток. С фермы приехал трактор. Тракторист пошел ужинать. Он жил на этой же улице. Идти ему было недалеко. Они втроем забросили ветки.

— Ого! — удивился тракторист, вернувшийся с ужина. На прицепе горой лежали ветки.

Он поехал. Когда прицеп подкидывало на ухабах, верхние ветки падали.

Они втроем стояли и смотрели на свою работу. Больше всех говорил хозяин. А когда другие говорили, он всё равно их не слушал. Он был горд собой, он гордился тем, что сделал, он чувствовал себя победителем, который сломит любого врага. На следующий день на работе он несколько раз рассказал о том, как уничтожил кленовую рощу и какое сейчас там чистое место, и что тракторный прицеп доверху загрузили спиленными и срубленными ветками, и что, когда трактор поехал и прицеп подкидывало на ухабах, то ветки, которые были на верху, падали.

Так началась первая военная кампания. Но за лето на этом месте выросла новая поросль. Даже пеньки выкидывали живые веточки. К осени здесь стояли кусты почти в рост человека. Копая картошку, хозяин то и дело ругался:

— Вот сволочь какая! Ты посмотри на нее! Подчистую всё вырубил, а оно за лето опять выдуло. Вот сволочь!

На следующую весну война продолжилась. Но если первая война имела характер такой средневековой сечи, то вторая военная кампания приняла современный, а значит, более жестокий вид. За несколько дней до начала боевых действий хозяин привез с фермы мешок крупной серой соли, которую давали коровам для улучшения аппетита. Соль развели в чугунной белой ванне, без дела стоявшей на огороде. Еще когда здесь жил директор совхоза, в доме затеяли ремонт.

Ванну вынесли в огород. Потом директор переехал в новый дом. И ремонт на этом закончился. Ванна осталась в огороде. Но теперь и ей нашлась работа. В ванне хозяин готовил соляной раствор. Он насыпал в воду соль и долго перемешивал. И так он делал до тех пор, пока картошка не стала тонуть, а плавала в растворе. Ему это посоветовали. Потом пришел внук. Позавтракал. И они стали ломиками бить дыры возле кленовой поросли.

— Ты сильнее бей! — говорил хозяин. — Со всего размаха! Корни же глубоко уходят. Вот смотри как!

Он со всего размаха вгонял лом в землю. Они стали ведрами таскать раствор из ванны и лить его в дырки, которые наделали ломами. За ужином хозяин говорил почти один и говорил об одном и том же, как они боролись с кленами. Как он делал в ванне раствор. Причем картошка обязательно должна всплыть. Вот такой должен быть раствор! Как они с внуком пробивали дырки, а потом ведрами таскали раствор и лили в эти дырки. И теперь кленам точно гибель. Как ему посоветовал один знакомый в городе именно такой способ борьбы с кленами, уверяя, что после этого они обязательно погибнут. Теперь они, то есть клены, не будут дуром переть. Теперь им окончательный конец! Война победоносно завершилась!

За лето то тут, то там стали робко пробиваться кленовые побеги. Когда началась копка картошки, на этом месте снова шелестела листвой низенькая аллейка. И проклевывались уже новые побеги. Конечно, аллейка уже не была такая, как прежде. Но обещала стать такой же. Если бы год-другой мирной передышки, она всё наверстает.

— Сволочь! — ругался хозяин, когда копали картошку. — Ни черта этот раствор не берет! Ерунда всё это! Может, посильнее надо было делать?

Аллее не дали шансов возродиться. Хозяин решил любыми способами извести ее. На третий год боевые действия приняли особенно жестокий характер. Клёнам не бывать! Полоску, щетинившуюся свежими пеньками и новой порослью, хозяин обрабатывал из огнемета, так он называл паяльную лампу. Медленно продвигаясь с паяльной лампой, он выжигал землю до той поры, пока она ни чернела. Заживо сгорали жучки, червяки, корни травы и кленов, обугливаясь и рассыпаясь в прах. Оставив черную выжженную полосу, хозяин пошел ужинать. Война войной, а обед и ужин по расписанию. И за столом он снова говорил о войне, в которой он будет победителем.

Осенью, когда они копали картошку, хозяин говорил, показывая на полоску:

— Вот это другое дело! А я паяльной лампой ее, чтобы всё на метр вглубь выгорело. Теперь уже не вырастет.

Полоса была не совсем черная. В тех местах, где огонь не сильно лютовал, зеленела травка.

Кое-где, ближе к картофельному полю и дороге, всё же пробились кленовая поросль. Она была редкой, тонкой и невысокой. Если каждый год уничтожать, шансов у нее никаких не будет. Поэтому хозяина это нисколько не беспокоило. Кленовой аллее здесь больше не стоять. Так победой закончилась трехлетняя война с кленовой аллеей. Но главные боевые действия были впереди.

Это были цветочки. Перед домом и с боковой стороны стояли пять могучих кленов. Еще перед домом была береза. Береза не вызывала неприязни хозяина. Она была одна и никакой поросли не давала. С ней можно было покончить единым махом раз и навсегда, поскольку потомства она после себя не оставила. Летом с березы хозяин ломал для бани свежие веники. Листочки были крупноватые, но это ничего. И березу в перспективе предполагалось спилить. Слишком высока. А если буря или ураган, то будет падать или на крышу дома или на провода. И туда и сюда упадет — мало не покажется. Но это потерпит. Всё-таки березе пока оставляли жизнь, а вот с кленами мира не было. Только война.

Пять кленов, как пирамиды в Гизе. Самая высокая пирамида Хеопса, затем пониже, еще ниже. Наконец самая низкая. Так вот с самого низкого клена и начались боевые действия.

Сам хозяин пилил его бензопилой. Тут не было никакого риска. Клен падал на открытое пространство и ничего не задевал. Наклон у ствола клена был заметный, но для подстраховки еще и внук давил. Первый клен был завален быстро и удачно. Хозяин обрубал ветки, внук складывал их горкой в сторонке.

— Сашка поедет с обеда на ферму, заберет их, — сказал хозяин.

Сашка — тракторист, который каждый год отвозил разгромленное кленовое войско на свалку.

За обедом хозяин несколько раз рассказал, как он быстро и ловко свалил клен, а внук горкой сложил ветки, которые вывез тракторист Сашка.

Сваленный клен он распилил на чурки. Получилась небольшая поленница. Хватит истопить несколько раз баню.

После обеда он позвонил сыну.

— Что делать, Ваньк?

— Да так!

— Дуй ко мне быстро!

— Зачем?

— Клен спилить надо. Я сам один спилил. Махом только! Обрубил ветки. Внук их горочкой сложил. Сашка поехал с обеда на ферму, забрал их, отвез. Распилил клен на чурки, несколько раз хватит баню топить. Еще один надо завалить. Мы его махом! Помощь нужна. Ну, давай, дуй бегом!

— Ладно! Сяс! — вяло отозвался сын на том конце провода. Идти ему не хотелось.

Второй клен был повыше и потолще.

В чем же они провинились? Почему их так безжалостно уничтожают? Его детей, внуков, правнуков? Ладно, если бы они залезли на картошку, на огород, но они заняли землю, где ничего не растет, ничейную. Здесь ничего не собираются выращивать или строить, это ненужная для людей земля. Разве лучше будет, если тут останется безжизненная или заросшая бурьяном земля? Старый клен никак этого не мог понять. Может люди настолько глупы? Они, клёны, вдруг стали врагами. Понятно, когда вырубают засохшие или больные деревья. Но молодежь?

Он знал, что его дни сочтены. Скоро дойдет очередь и до него. Уже срублен третий его сын и попилен на чурки, который хозяин будет колоть и топить ими баню.

Теперь добрались до самого старшего. Явился юркий мужик, по лестнице с бензопилой он забрался на клен.

Отпилил верхушку, которая, сердито шумя, рухнула вниз. Затем отпилил еще часть ствола, а потом возле самой земли, и на месте клена остался широкий пень, сочащийся слезами. Старый клен теперь остался один. Даже поговорить было не с кем. Разве что с березой. Но рядом стоявшая береза не захотела с ним говорить. Боялась того, что дружба с кленом может навлечь гнев и на нее? Бог ей судья! Она демонстративно отворачивала свою листву, мол, я не хочу слушать, что ты говоришь. Не разговаривай со мной! Мне совершенно неинтересны твои проблемы. У тебя своя жизнь, у меня своя. И давай не будем лезть друг к другу! Между нами нет ничего общего. Клен понял, что он остался один. Один со своей болью.

Ну, ладно, если бы спилили его. А то ведь как жестоко! Начали с молодняка. Всё у него на виду, чтобы видел. Потом пилили постарше, еще старше. И вот он остался один. А значит, всё напрасно. Вся его жизнь. Ничего после него не останется. Вроде как взять и истребить весь народ до последнего малыша и даже памяти не оставить о нем.

На следующее утро хозяин вышел во двор и стал осматриваться, примеряя, что и как получше сделать. Клен знал, что его последний час пробил. Пришел долговязый флегматичный сосед, долго стоял и смотрел, потом долго говорил о том, как лучше сделать. Он принес длинную лестницу. Примерили. Лестница не то, что до середины, даже до трети клена не доходила. Опять они долго совещались. Потом хозяин пошел звонить. Вскоре пришел еще один мужик со взрослым сыном. Опять долго совещались. Хозяин послал внука на соседнюю улицу, где жил его друг, бывший электрик, а ныне пенсионер. Внук принес железные лапы-клешни, которые электрики надевают на ноги, когда лезут на столбы. Сын знакомого надел клешни, но они не помогали ему, а только мешали. Ствол клена был очень толстый. И парень снял клешни и по веткам стал забираться на клен. Он залазил всё выше. А отец его стоял внизу, задрав голову, и очень боялся. А если оборвется? Зачем так рисковать? Время, пока он карабкался по клену, растянулось для его отца.

Он изнервничался и уже жалел, что они пришли. Тем более, что хозяин стоял в сторонке с соседом и внуком и спокойно беседовал о том о сем, даже не беспокоясь, что его сын может сорваться и убиться. Он тихо матерился. Сын добрался до самой кроны, спустил вниз привязанную к поясу веревку, к которой привязали ножовку. Стал пилить толстый сук.

— Отходите!

Сук с громким шелестением полетел вниз, обламывая по пути другие ветки. Сын спустился, и отец его наконец-то с облегчением вздохнул.

Потом появился другой юркий сосед, который вчера пилил клен. Он ловко взлетел на дерево, потом по веткам забрался еще выше и привязал веревку к кроне. Ему подали бензопилу. Все взялись за веревку и стали тянуть в ту сторону, куда верхушка ложилась по диагонали и ничего не задевала.

— Тяни!

Все напряглись. Ровно гудела пила, зубы ее всё глубже и глубже врезались в плоть клена.

— Тяни! — крикнул пильщик.

Через мгновение треснуло. Еще немного гудела пила. Пильщик понял, что момент настал. Он заглушил пилу. Ствол крякнул, стал наклоняться, треснуло. Он стал заваливаться туда, куда его тянули. Треснуло. Оторвался в месте спила и с грохотом рухнул.

— Здорово! — обрадовался хозяин. — Как мы его уделали!

Другой долговязый флегматичный сосед завел партнера. Жужжала пила тихо и ровно. Цепь вгрызалась у основания, отбрасывая крупную стружку.

Но полотно было короткое. И не могло войти на всю глубину ствола. Поэтому сосед принялся пилить в другом месте.

Он сделал запил сверху под углом и пилить стало легче. Запилил с того и другого бока от основного запила. Шустрый сосед стоял позади него и давил на ствол. Пила ровно гудела еще несколько минут.

Пильщик крикнул:

— Берегись! Сейчас пойдет!

Отошли подальше. Шустрый сосед надавил сильнее. Ствол треснул. Пила еще погудела. Опять треснуло. Шустрый надавил. Теперь треснуло громче. Обрубок ствола рухнул, оставив вмятину в земле. На месте клена остался большой пень с неровным из-за запилов столом, на котором можно было разместить и выпивку, и закуску для всей честной компании.

— Всё! Сделали! — обрадовано сказал хозяин.

Флегматичный сосед зашел к верхней части обрубка и отпилил от него толстую чурку.

— Что? Пива попьем? — предложил хозяин.

— Не! — отказался флегматичный сосед. — Я лучше попилю.

Этой весной он купил новую пилу. Цепь была острая. Пила легкая. И пилить ей ему было в удовольствие. Да и бензина она жрала мало.

Он легко разделал обрубок на чурки.

— Тут только этого клена на всю зиму хватит, — сказал хозяин.

Вышла хозяйка.

— Красота какая! А места сколько освободилось! Тут цветочки можно посадить! — радовалась она.

Хозяин вдохновенно рассказывал, как он боролся с кленами. Все по нескольку раз слышали про это. Это было скучно слушать, но никто его не перебивал из вежливости. Шустрый сосед незаметно исчез, а флегматичному соседу не дали пилить дальше.

— Потом придешь! — сказал хозяин. — Давай за стол! Пивка попьем!

— Пень этот можно так сделать, — говорил флегматичный сосед. — Пробить вокруг него дырки и залить в них раствор.

— Делал я уже так, — перебил его хозяин, — как ты рассказываешь.

Стал рассказывать, как он делал соляной раствор.

— Не! — протянул сосед. — Не то. Я солью пробовал, не помогает. А лучше залить аккумуляторную кислоту. Корни сожжет, и пень через год засохнет и сгниет. Его просто разобьешь и всё. Дома я так сделал. Сейчас ровная земля, ничего не растет, даже трава.

— Сделаем! Сделаем! — согласился хозяин. — Кислоту возьму в РТМ. Сделаем!

— Осторожней! — говорил флегматичный сосед. — Опасно! Чтобы на кожу не попало. Сожжет!

— Это мы знаем, — сказал хозяин.

Сосед ушел домой. Хозяин оставшихся повел к себе, где они выпили водки и пива и посидели за столом за разговорами. Хозяин рассказывал, как он боролся с кленами. Все это уже слышали по нескольку раз.

— И березу надо спилить, — сказала хозяйка. — Зачем она?

— Пускай пока стоит! А веники где я буду ломать?

— Тоже вон какая! И свет загораживает. Зачем она нужна? — ворчала хозяйка. — Спили уже всё заодно! Чего оставлять? Зачем она?

Клён не умер. Могучие корни, уходившие глубоко в землю, продолжали тянуть живительные соки. До этого они бежали вверх по стволу, к каждой ветви, к каждому листочку, заставляя его трепетать от радости жизни. Теперь им устремляться было некуда. Соки поднимались до верхней поверхности пня и расплывались по ней, застывая и густея крупными каплями слез.

Не закончилась жизнь. Она зрела под землей, тонкие отростки корней тянулись кверху, обещая весной новую поросль. Не знали они про аккумуляторную кислоту, а, может быть, думали, что хозяин, удоволенный победой, не будет заморачиваться с кислотой. Да мало ли что? Дело это хлопотное и безопасное. А победители склонны почивать на лаврах. Считают они, что враг окончательно сломлен, уничтожен, капитулировал и не поднимет больше головы. Заблуждение всех победителей. Они могут убивать. Но не могут убить жизнь. Это не в их власти.

РАЗМОРОЖЕННЫЙ ГОЛУБЬ

Громыхая ведрами, я спустился со второго этажа. Да! Сегодня было морозно. Деревья стоят укутанными в белые шубы. Ветерок как полыхнет на лицо, так кажется, что тебя обожгло. Я поднял воротник фуфайки, как будто это хоть как-то могло защитить меня от мороза. Водокачка от дома недалеко. Но как же набрать воду. Уже в нескольких метрах от крана начинается наледь, которая становится всё выше и бугристее, чем ближе подходишь к крану. Я тихонько скольжу подошвами подшитых валенок. Шарк-шарк-шарк! Под краном вообще высокая наледь. Наклоняю ведро и подставляю его под кран. После чего наваливаюсь на ручку. Как же я всё-таки глуп! Зачем я набрал полное ведро. Вот так всегда: что бы я ни делал, нужно обязательно по полной мере. Сейчас ведро нужно наклонять, иначе не вытащишь из-под носика крана. Но делать нечего. Чем сильнее я наклоняю ведро, тем больше струя вытекающая из него. И мне приходится неудобно пятиться, чтобы не намочить валенки. А вода разливается во все стороны. Зато теперь у меня уже есть опыт, и со вторым ведром получается быстро. Вот так бы сразу! Но теперь самая большая сложность ожидает меня впереди. Хотя и это можно было предвидеть. Нужно осторожно скатить ведро с наледи, чтобы они не опрокинулись. Нести же их в руках никак нельзя. Навернешься на льду, мало того, что воду выльешь на себя, так еще и руки-ноги переломаешь. Уж сколько было таких случаев! Медленно переступая, я подталкиваю ведра перед собой, направляю их на гладкую дорожку. Всё хорошо! Подцепляю ведра на коромысло и подлажу под него, как конь под дугу. Верхушку коромысла выравниваю прямо на шею. Медленно поднимаюсь. Ведра покачиваются. Сразу идти нельзя. Надо, чтобы ведра успокоились, иначе вода будет плескаться и на снег и на тебя. Даже дышать стараюсь тише. И в это время мой взгляд падает на черно-белый комочек. Это голубь. Он лежит в трех шагах от меня. Видно, бедолага решил напиться. Дождался кого-то. Вода потекла по наледи, и лапки моментом приморозило ко льду. Это я так себе представляю, как попал голубь в беду. Опускаю ведра. Беру осторожно голубя. И ничего он не примерз ко льду. Совсем молодой. Наверно, совсем плохо умеет летать. А может быть, болеет. Но или мне показалось, или вправду глаз голубя несколько приоткрылся. А ведь вот же видел сейчас, что глаза у него закрыты. Я затолкал его под фуфайку, застегнулся и впрягся в коромысло. Поднять воду на второй этаж на коромысле могут только взрослые. Слишком крутая лестница. Мне же приходится оставлять коромысло внизу под лестницей. Поднимаю ведра, заношу их на кухню, а потом уже иду за коромыслом. Я совершенно забываю про голубя, делая всё это. Расстегивая фуфайку, первое, что я увидел, это антрацитные бусинки глаз. И какое-то время мы удивленно всматривались друг в друга.

— Силен, сибиряк!

Я погладил голубиную головку. Он испуганно втянул ее, уткнув клюв в грудку. Первые мои поползновения напоить и накормить подопечного закончились провалом. Я уже начал отчаиваться. Голубь не клевал ничего из крышки из-под баночки с монпасье. Не клевал он и из моей ладошки, которую я подносил к его клюву.

А раз не ест, то, значит, сдохнет.

Пришла с работы мать.

— Зачем ты его принес? — спросила она меня.

— Но он бы замерз.

Она махнула рукой. Потом подошла ко мне и забрала голубя. Разжала ему клюв и засунула хлебную крошку. Голубь удивленно поглядел на нее. Но крошку проглотил, даже не поперхнувшись. Мама скормила ему несколько крошек, потом взяла стопку с водой и, запрокинув голубю голову, напоила его.

Всё-таки многое значит материнский дар! А у меня он бы точно загнулся с голоду. С неделю по примеру матери я поил и кормил своего подопечного, которого прозвал Нансеном. Местом обитания для Нансена я определил пространство между тумбочкой для белья и шкафом для посуды. Выпросил даже для него у мамы тряпку. Потом Нансен стал сам кормиться. День за днем он все дальше и дальше удалялся от места своего обитания. Это бы ничего! Пускай гуляет! Но Нансен стал оставлять в разных местах следы своего пребывания. А эти следы можно было, если их сразу не заметишь и не вытрешь, убрать только ножом или зубилом. Пришлось Нансена переселить в картонную коробку. Я вырезал в ней окошечко, через которое он мог обозревать то, что творится на белом свете, то есть в комнате, в которой мы жили. Весною Нансен стал вылетать из коробки, и терпение моих родителей лопнуло.

— Ну, раз научился летать, значит, теперь выживет! — решительно заявила мама.

В апреле она открывала окна. Убиралась вторая рама. Выпуск Нансена был приурочен к этому событию. Я посадил его на подоконник. Он сидел, равнодушно поглядывая на улицу. Пришлось его подтолкнуть, потом подбросить. Нансен быстро замахал крыльями и улетел. Больше мы его не видели.

РОДИТЕЛИ-СТРОИТЕЛИ

Всё-таки весна — это здорово! Когда уже сошел снег, просохла земля, и небо такое голубое-голубое. И на солнце уже можно нагреться от души. Воздух свеж, и нет еще этих летучих эскадрилий мошек, комаров, оводов и прочих зловредных вампиров, от которых ничто не спасает. Вот таким вечерком в конце апреля мы сидели на берегу Курьи. Так в наших краях называют одну из проток Карасука. В этом месте Курья широко разлилась и образовала приличных размеров озеро.

— Смотрите! Смотрите! Ондатра!

— Где? Где? Покажи!

Все смотрели на темную водную гладь.

— Да вон же она! Смотрите, куда я рукой показываю!

Из воды торчала темная усатая мордочка с черными бусинками глаз.

Ондатра пересекла всю заводь (а это метров триста) и скрылась в камышах. Какое время ее не было видно. Но вскоре она вновь появилась.

— Вон! Вон! Она плывет!

В зубах ондатры был довольно приличный пучок Камышин, почти, что целый веник. Она высоко поднимала его над водой.

— Стройку затеяла. Скоро потомство будет выводить.

Ондатра доплыла до берега и исчезла. Мы немного подождали и заговорили о своем. Но не прошло и минут пять, как она снова показалась на воде. Пересекла заводь и назад, как и в первый раз, возвращалась со строительным материалом, который она старательно удерживала от воды.

— Всё-таки не понимаю, — сказал Валерий Игоревич, который и вывез нас сюда отдохнуть. К чему нужно такую даль плавать за камышом? Глупость какая-то! Ведь камыш у тебя растет под самым носом.

Ондатра делала «ходку» за «ходкой» за далеким камышом. А может быть, всё-таки камыш там был другой? Если бы у ондатры был счетчик, он бы показал уже не один километр. И тут появилась еще одна ондатра. Конечно, это был супруг, будущий счастливый папа. И размером он был покрупнее. Где же он был до этого времени? Отдыхал? Или добывал пропитание? А теперь вон вернулся и сразу включился в работу по возведению жилья?

Начинало смеркаться, а наша парочка всё возила «камыш» с далекого берега. Одним словом, трудяги. Мы засобирались домой. Что нам оставалось? Помахать с берега рукой и пожелать им большого семейного счастья!

СОВЕНОК

В начале июня после окончания учебного года пошел я со своим классом в поход на озеро Хорошее. Озеро и в самом деле хорошее: и песок, и вода. Дни стояли жаркие, вода успела прогреться и можно уже было купаться. Под огромными тополями разбили две палатки. И началось… Купание, барахтание, костер, рыбалка, уха, веселые и страшные истории, игры, варка.

Сеня Резников — невысокий, коренастый парнишка, такой некрасовский мужичок с ноготок. Несмотря на свой юный возраст, он умеет уже почти всё по хозяйству: и дрова пилит бензопилой, и скот помогает отцу резать, и печь растопит, и скотину накормит, и сено косит, и мотоцикл водит, и комбайн, и трактор, и на сенокоске может работать, и на комбайне.

А неугомонный какой! Нашел в посадке сто рублей. Видимо, потерял кто-то из отдыхавших. Сбегал в деревню за пять километров и приволок лимонаду, чипсов, киреешек, арахису. Поймал чуть ли не ведро рыбы и сварганил уху. Вообщем, ни минуты не сидел без дела. Крутился, как юла.

Уже темнело. Слышу от костра девчоночий визг. Выскочил из палатки и несусь со всех ног. Девчонки напуганы, ладошки прижимают к груди, вроде как защищаются от кого-то.

— Да он… он… Посмотрите!

И на Сеню показывают.

— Что, Сеня? Что ты опять натворил? Признавайся!

— Да ничего не натворил!

И глаза в сторону. И руки за спиной. Что-то держит.

— И что же у тебя за спиной?

— Да ничего! Так! Не берите в голову!

— А может, покажешь?

— Ну, вот!

Совенок. Где же он его взял? Нос крючковатый. В желтых глазах злобный отблеск. Попробуй тронь!

— Ну, и где его мама была? — спрашиваю.

— Он из гнезда выпал. Я его на земле подобрал. Летать-то еще не может.

Сеня подносит палец к совиному крючку. Совенок свирепо шипит и потом клюет палец.

— Больно же!

Сеня трясет рукой и смеется. Ребятишки впервые видят совенка. Это для Сени всё обычно: он с отцом и сети ставит, и на охоту ходит, и из ружья ему дают пальнуть. Другим же жутко интересно. И все теперь собрались возле Сени с совенком. Он герой дня. Сеня играет с птенцом. То на земле его пустит, тычет в него веточками, подталкивает. Совенок же шипит, клекает. Ребятишки покатываются со смеху. Сеня начинает его кормить. Первое время птенец всё отвергает, отворачиваясь от любой еды. Но затем начинает хватать кусочки хлеба, рыбы и мяса.

— Постой-ка! Хлеба не давай! — говорю я. — Хлеб ему, наверно, вредно.

— Давайте назовем его завучем? — говорит Сеня и бросает озорной взгляд в мою сторону. Как я прореагирую на это.

Выжидает моей реакции. Я сижу чуть в сторонке, отвернувшись. Как будто ничего не слышу. И вообще меня это не касается. Как назовете, так и называйте.

— Сенька! А почему завучем?

— А он, как завуч, серьезный. Глаза выпучит и шипит на всех. Еще и клюнуть может.

Опять смех. А ведь точная характеристика! Но вот потихонечку наш веселый бивак расползается. За день все так устали. Ложатся спать. Лишь самые стойкие полуночники всё еще сидят у костра, подбрасывая в него ветки. Среди них, само собой, и Сеня. Я присаживаюсь к костру и палкой тихонько ворошу угольки, которые от этого вспыхивают еще ярче.

— А где Завуч? — спрашиваю.

— Какой завуч?

Сеня с искренним недоумением смотрит на меня.

— Как будто не знаешь? Совенок!

— Да вот же он у меня! Где же ему еще быть?

Сеня распахивает куртку. Совенок по-змеиному шипит.

— Ну, и что ты с ним собираешься делать? С собой заберешь?

— Да вот сейчас сжарю на костре и съем!

Сеня смеется вместе с ребятами. Ему палец в рот не клади.

— Как смешно!

— Да нет! Сейчас поиграюсь еще немного и отпущу. Это же не курица, чтобы его держать дома.

— Слышь-ка, Сеня, — говорит Витя Овчинников. — Отдай его мне!

— Ну, и зачем он тебе?

— Дома буду держать. Я слышал, что совы здорово мышей ловят. И даже крыс.

— Обойдешься!

Потом Сеня ушел во тьму и возвратился уже без совенка. Ни один из его одноклассников сейчас бы не решился углубиться в ночную посадку, где кромешная тьма и гул. Для него же это обычное дело. Он, наверно, еще и удивился бы, если сказали, что страшно одному уходить в посадку.

— Всё! Я его на ветку посадил. Повыше!

Сеня поднялся на цыпочках и протянул руку вверх.

— Сова сейчас должна охотиться и увидит его.

Все расходятся. Мы с Сеней последними отправляемся в палатку.

Я почти час ворочаюсь в душной тесной палатке. Сон никак не идет. Сопенье, подхрапыванье, кто-то что-то выкрикивает во сне. Не могу никак уснуть. Выбираюсь осторожно и калачиком сворачиваюсь возле костра. Звонко гудят комары. Но вот среди разнообразных ночных звуков слышу знакомое шипенье и клекот. Вот-вот еще!