Траншея

Флосенберг медленно курил и долго смотрел как работает Богданов. Потом он позвал Шацкого и начал нервно что-то ему говорить, показывая указательным пальцем в сторону траншеи. Богданов не понимал, что говорит Флосенберг, но по виду Шацкого, который молча смотрел в землю и кивал, почуял неладное.

Через минуту Флосенберг докурил и стрельнул окурком в сторону Богданова. Окурок, из-за встречного ветра, не пролетел даже метра и упал рядом с Шацким. Флосенберг демонстративно плюнул на землю и не торопясь пошёл дальше по земляному валу осматривать траншею. Шацкий покорно глядел вслед медленно идущему Флосенбергу. Убедившись, что он увлечён осмотром траншеи, Шацкий незаметно подобрал окурок и быстро его докурил.

Тень, от заходящего за горизонт солнца, медленно поднималась по стене траншеи, в которой Богданов махал киркой уже из последних сил. Ему было девятнадцать лет, он рос хилым мальчишкой, но от ужаса, который всех настиг, он не прятался. Бог не дал Богданову крепкого здоровья, но, как оказалось, дал бесстрашие. Зрелый человек объяснил бы его отвагу детской глупостью. Богданов геройствовал несколько месяцев, и чудом оставшись в живых, теперь третью неделю не расставался с киркой.

Над лесом на небе появилась первая звезда. Шацкий громко закричал, чтобы все сдавали инструмент и строились в колонну по три. Очередной тяжёлый день был окончен. Богданов, шатаясь от усталости, шёл вместе со всеми в неровном строю в свой барак. Бесстрашие с каждым днём улетучивалось, как и силы, которые так необходимы, чтобы иметь шанс. Этот рабочий день закончился и Богданов по-прежнему живой.

Вечером в лагере прошла обычная номерная перекличка и ужин — триста граммов крупяного супа и кусок хлеба. Богданов жадно выпил суп из чашки, а оставшуюся влагу на стенках собрал хлебом и быстро его съел. Ему не хватало еды, впрочем, как и всем, кто находился в лагере. Большинству, помимо еды, не хватало ещё и курева. Богданов никогда не курил и с удивлением слушал разговоры взрослых и седых мужиков, которые за одну бы затяжку отдали всё на свете. Значит не всё ещё у меня так плохо, думал Богданов про свою жизнь.

Поздно вечером к Богданову подошли два мужика примерно лет пятидесяти. Он их видел каждый день в траншее, но там было не до знакомств, а вечером в бараке он сразу ложился спать и поэтому лично их не знал.

— Держи, малец. — шёпотом сказал один из них и достал из кармана два куска хлеба. — Набирайся сил до утра, а завтра работай так сильно, как никогда в жизни не работал.

— Так нету сил, я и так пашу как лошадь. — тихо ответил Богданов.

— Ты, сынок, завтра поработай как сто лошадей, а там глядишь и пронесёт. Мы тут год уже пашем, ты ешь давай, а завтра, дай Бог, мимо тебя эта чума пройдёт, ты главное работай пуще прежнего. — сказал второй, после чего перекрестил Богданова, и они ушли.

Богданов очень сильно удивился этому поступку, так как не знал этих людей. Во время голода незнакомые ему люди приносят хлеб и просят работать ещё лучше. Он хоть и был молод, но понял, что здесь есть подвох, но какой? Богданов быстро съел хлеб, при этом вспоминая пословицы про друзей и врагов, про радость и горе, про труд и лень. Он никак не мог понять почему ему дали хлеб и попросили набраться сил.

За время нахождения в лагере бесстрашие Богданова начало меняться на злобу и недоверие. Его уже не пугало нечеловеческое отношение к людям, но к таким жестам добра и милосердия он начал относиться очень насторожено. Небольшой жизненный опыт Богданова видел в действиях этих людей ложь и фальшь, даже несмотря на то, что он ел их хлеб. Он не доверял им, так как голод заглушал душу и сердце.

Три недели в поездах он ел по сто граммов чёрствого хлеба в день и пил воду по одной кружке один раз в три дня, но там он физически не работал. Он ехал в неизвестность и первое время не особо думал о еде. Богданов лёг и закрыл глаза, последние три дня он плохо спал. По меркам лагеря ему снились кошмары — суп с лапшой и курицей, домашние лепёшки, жареное мясо с луком и крынка молока.

Он просыпался в холодном поту, мучительный голод не давал ему уснуть. Только воспоминания о маме и родном доме убаюкивали его, он начинал дремать и быстро засыпал. Богданов проснулся за час до подъёма. Ему приснился странный сон — сидящий на завалинке дед Макар с горечью смотрел на внука, потом встал и снял кепку с белёсой головы.

Начался новый день, опять траншея, опять кирка, опять ненависть к своей судьбе. После обеда пришёл недовольный Флосенберг и ему покорный Шацкий с ломом в руке. Флосенберг внимательно посмотрел на Богданова, а потом отсчитал шагами расстояние в сторону продолжения будущей траншеи. После этого Флосенберг отчертил лакированным сапогом линию на земле, в которую Шацкий с трудом воткнул лом. Флосенберг, глядя на Богданова, демонстративно ухмыльнулся и важно пошёл вдоль траншеи.

— В общем Богданов тебе нужно до вечера разработать грунт до того лома, и три метра в ширину, и три в глубину. — сказал Шацкий.

— Так тут до лома метров двадцать, не меньше, я не смогу, мне времени не хватит. — ответил Богданов, прекрасно понимая, что у него просто нет столько сил.

— Это твоё дело, я до тебя приказ довёл. — сказал Шацкий и убежал вслед за Флосенбергом.

Богданов на минуту присел на корточки, посмотрел на свои руки, на кирку, на грунт и продолжил работу. Он понимал, что не сможет сегодня добраться до лома, даже если будет работать с удвоенной силой. Это невозможно сделать и физически крепкому человеку. Богданов был голоден, истощён и морально подавлен. Он реально осознавал, что ему никто не поможет, так как помощь здесь очень жёстко карается. Максимум, что могут сделать, так это быстрее увозить на тачках разработанный им грунт.

Сейчас он думал только о том, чтобы не подвести тех двух мужиков, которые вчера дали два куска хлеба. Ему было бы совестно не оправдать их надежды, зная цену хлеба в лагере. Богданов набрался сил, воодушевился и начал киркой откалывать грунт с такой ненавистью, как будто он был самым злейшим врагом в мире.

Ближе к вечеру пришёл Флосенберг. Он долго разглядывал Богданова, потом отсчитал шаги от лома до траншеи, ядовито ухмыльнулся и ушёл. Богданов продолжал бороться с грунтом, изредка поглядывая на поднимающуюся тень по стене траншеи. До лома было ещё далеко.

Богданов теперь уже не думал о голоде, боль в спине, в руках и ногах затмевала мысли о еде. У него кружилась голова, теряя равновесие, он падал, но снова вставал и вонзался киркой в грунт с новой силой. Сейчас он думал только о грунте и возложенной самому себе ответственности за два куска хлеба.

Рабочий день закончился, но Богданов не слышал и не видел этого пока его не остановил Шацкий, с силой отобрав у него кирку. Богданов еле вылез из траншеи и посмотрел на лом — к нему он приблизился только на треть. Ну хоть так, подумал он и увидел вдалеке уходящий без него строй. Спустя минуту два надзирателя, во главе с Флосенбергом, вели его уже в другую сторону.

Богданов, еле передвигая ноги от усталости, шёл по лесной тропе теперь к другой траншее, зловоние которой усиливалось по мере приближения. Он уже понял в чём дело и подойдя к последней траншее, не дожидаясь команды, сам остановился и повернулся лицом к надзирателям. Флосенберг достал из кобуры Вальтер, Богданов гордо поднял голову и спокойно смотрел в глаза смерти.