Танго для змеи.

Ехали молча. Курили, искоса поглядывая в грязное оконце « Урала». Солнце давило мне на глаза и, казалось, сжимало виски ярким светом. Мороз висел от снежной колеи посреди тайги до неба. Толян, с усилием доворачивал руль, вписываясь в изгибы дороги, заунывно подпевая радиоволне. Та радостно хрипела Киркоровским « Тазиком».

Печка гудит монотонно и в кабине жарко. На ухабе качнуло. Задремавший Ромик выронил потухшую сигарету, ткнулся тульей солдатской шапки в ручку бардачка, проснулся и потряс головой.

« Вообщем, жизнь удалась. Можно оканчивать, как грустно шутят иногда», — Серега Слюнькин провел рукой по мужественному суровому небритому подбородку с ямочкой в середине.

Для меня осталось загадкой, как бог наградил такого мягкого и простого, как полет бабочки, человечка таким подбородком профессионального убийцы.

« А может, быть убийцей лучше, чем жертвой» — у этого малыша была чертовски неприятная способность угадывать, в самый не подходящий для этого момент, мысли. Может потому, что водил дружбу с поселковым экстрасенсом Ольгой. Или наоборот, угадал ее мысли… перед сном, да и остался с ней надолго. Действительно, зачем уходить, если она думает так…

У Ромы Щербича была круглолицая рыженькая жена, двухкомнатные апартаменты в « финском» и черная « восьмерка», в которой он души не чаял.

Толян имел детей, внуков ораву, и внешность коршуна, которую ему дорисовывал мощный горбатый нос над седыми ухоженными усами. У нас оказался из Магадана, а татуировка «Север» на руке, да озорные, с бесовским лукавством, глаза выдавали, что в далекий северный город он далеко не по своей воле залетел, и в оном явно не в филармонии на скрипке наяривал.

У меня ж не было ничего, кроме черной кудрявой, разбойничьей бороды и рыжих, почему-то, усов. К тому моменту я уже имел все, ну, или почти…, что можно желать на Земле. И все потерял, оставалась какая-то взкая пустота в голове, апатия. И сейчас безмятежно, с усталой улыбкой Будды, скорее просто воспринимал, чем видел этот чудный мир за стеклом машины, зная, что по злой иронии жизни, это, в том числе и сам я, не имеет значения.

И «Урал», клубящий снежную пыль, по заброшенной таежной дороге, с четырьмя, жмущимися в тесной кабинке, людьми, не более как декорация в чьей-то развлекающей драме.

Каждый думал о своем, но есть хотелось всем. Дело шло к обеду.

« Гхм, Ампер 12, Ампер12, ответьте Амперу, гхым» — откашлялась рация, разрезая молчание в кабине.

« На связи старший группы Щербич», — Рома старательно тер костяшкой указательного пальца « боксерскою» горбинку на носу, разгоняя дремоту. « Г-где находитесь?» — диспетчер, Витек, явно «усугубил» с утра, так, что себя не помнит.

— Возвращаемся на базу с дальнего, четыреста одиннадцатого, куста

— Отбой связи.

Рация щелкнула и затихла.

— Придурь, совсем память пропил и кто его за пульт посадил? В таком виде-то— водила зыркнул на экипаж, не будет ли возражений.

Никто не возражал. И Толян продолжил.

— Вчера еду к городу со стороны товарной станции. Поле, небо-не отличишь, где одно, где другое— все одним цветом крашено. Серым, аж чугунным таким.Ветрюга дорогу метет. И посреди поля остановка. На ней написано: « Я продал Россию еврею Ельцину».

— Что, правда, то оно-Рома выпустил дым от новой сигареты через ноздри и пласт сизого марева вытянулся во всю длину кабины. И задумчиво повторил, будто сам себе.

— Что правда, то оно, все продали, пропили, зарплаты третий месяц нет, одни тучи серые. Как дальше-то быть?

— А тучи, тучи серые не к добру. Это говорят жадность со злобой людские в комья сбиваются да по небу в таком виде и ползают— защебетал Слюнькин.

— Поди Ольга научила, сам-то ты до такого, небось, не догнал бы? — я буркнул, недобро усмехаясь в бороду.

— Да если б и не Ольга. Опустились ниже канализации. Витюха, вон, лыка не вяжет. А случись что. Это ж мороз. Он демократ: ему все равно, кем ты был, электриком или начальником. Богатым, бедным или так себе, сбоку припека. Теперь мертвый будешь.

Рома уперся взглядом, как двухстволкой, твердым, немигающим Сережке в переносицу

— То, что холод да смерть, они за всеобщее равенство. Не закон, что для каждого свой. Это ясно. Только ты бы потише кипешевал, а то услышат да нагрянут. А что и такое бывало. Дома там как хочешь — а здесь не стоит. Примета плохая. Бог услышит, тайга заметит, и на, получай.

Но Слюнькина уже несло. Под щетиной разгорался румянец, и он отстукивал ребром ладони по колену в конце каждой фразы, как отрубая.

— Глупость. Эгоизм. Жадность захлестнули землю. У нас еще так себе, а в Штатах закон приняли— зако-он! Крокодилов на поводке не выгуливать! Запрещено! Это ж маразм, а не закон! А они к нам свои ценности прут! Теперь и мы готовы друг друга за гроши продать. Вчера вывеску видел « Сити шины». Сами сосите свои шины, дебилы, если головой думать не хотите. У Америки спросите, а як нам таперича— они за нас подумают. Ага а потом спросят «Видал сасун». От шо б ты, товарищ Щербич, на месте бога сделал, глядя на такое?

— Потоп наслал, Серега, дай подремать, разморило к обеду — буркнул я, вместо Ромы, натягивая до глаз овчинный полушубок.

— А хоть болезнь какую — шофер со скрежетом дергал рычагом переключения передач.

— Не. Не годится так. Надо б, что б не было болезни ну, или, там потопа, а все думали, что есть — подвел итог старший группы, по тону и уверенности которого можно было сразу понять: да, действительно, это было б лучше для всех, а потому так и быть. И никак иначе просто быть не может.

— Ага, потоп не для всех

Внезапно мотор заглох — лишь слышно было, как в тишине жужжит печка. И мгновенно всем почудился этот гул чем-то зловещим, как звук колокола под водой, затопленной в озере церкви.

Сашка мчал по пыльной дороге на мотоцикле. Дыхание сбивалось. Песок скрипел на зубах. Но и бык не отставал. До фермы было еще порядком. А топот совсем рядом за спиной. И откуда он только взялся, черный, с красными, лихо закрученными рогами. И оп, камень — мотоцикл в одну сторону, всадник в другую. Небо. Дорога. Пыль. Ферма. Снова небо.

Мать. Ее шершавые ладони гладят по голове и лицу: « Сашенька, я тебе баньку затопила, помойся, сынок. Вот ведь вырос-то как». « Матуля! Там бык!» — парнишка тыкал рукой себе за спину, не отрываясь от теплых рук матери. « Яки бык, нима ниякага быка» -мать утирала фартуком нерадивое дитя. « Чым народила, тым и отходила ат спугу ат уроку…» — глухо гудел в постранстве старинный полесский заговор.

Александр проснулся. « Привидится ж такое. Один. Совсем один. Всегда. Как бог — он обречен быть один. И я тоже» — человек перекрестился незаметно даже для себя. Потом осознал, усмехнулся. Нет. В сны он не верил. Со времен КПСС. Да и причем здесь это. Прошлое… Просто не верил — и все.

Поднялся с постели, правая икра ныла после вчерашнего биатлона, да и плечо что-то скрипело. « Да годы, кто с ними поспорит» — сказал сам себе, рассматривая в зеркало белки глаз, вдруг коронавирус, кто его знает. Вспомнилась старая басня, где юноша-бог Эллады боролся со стариком Иллем, и проиграл, бросив того на колено лишь один раз. Потом лишь раздосадованному побежденному сказали, в виде старика Илля ему на поединок вышла сама Смерть…

« Надо ж, смерть на колено поставил, а я так смогу?» — Александр подкасал калоши брюк до колен, накинул рубаху навыпуск, и, как был, босиком, спустился в холл.

Раннее утро. В холле никого. Только шелестит кондиционер бара. Потек, видно, снова, оставил на стене рыжие пятна. « Никому ничего не надо. Саботажники. На два дня нельзя оставить без хозяина. Не потекут — так сгорят, не сгорят — так понос» — Александр толкнул стеклянную дверь, вышел и погрузил ноги по щиколотку в росистую холодную траву на газоне. Привычные « мурашки» заструились от колена до поясницы.

На дворе тепло, но небо затянуто шершавыми низкими тучами, что, казалось, трутся боками и отражаются в Припяти и каменистом пляже перед рекой и даже в лесу за ней. Повсюду, даже в окошках бани все серо.

Охранник в пятнистом сидел на корточках и привязывал блесну на спининг: « Доброе утро, Егорович»

— Утро как утро. А у тебя, Юра, глаза на спине что ли выросли?

— Я профессионал.

— Не понял?

— Да « Альфа» хвостом махнула, ясно кто-то свой идет. А кто ж в такую рань, як не вы?

Тут только Александр заметил молодую овчарку за массивной тушей охранника.

— А не рановато на шчуку-то спининг?

— В самое то, Егорович

— А дай, я проверю, а то плечо ссаднит, размять надо.

— Там к воде босиком не подступишься, обулись бы

— А вот, ты и обуешься, а свои мне отдашь, размер-то тот? — хозяин удивился в очередной раз, как Юрик видит все не поворачиваясь. А охранник уселся прямо на землю и стягивал с ног хромовые сапожки.

— Тот, Егорович, вы б и бушлат взяли, прохладно, еще. Эт-то…как яго…

— Ну, ну. Договаривай, простынешь, коронавирус подхватишь, ну давай, давай.

— Дык я ж не со зла. Як, вот, вы мысли угадываете?..

— Да как ты спиной глядишь. Работа такая. Мысли всего народа угадывать. Да не давай впредь царям советы. Примета худая.

Александр хитро прищурился, улыбаясь, взял спининг, в другую руку сапоги и пошел к реке. Юра долго провожал его взглядом, « Альфа» припустила было за хозяином, но, добежав до каменистой кромки, повернула назад.

Не то, чтобы азартило. Или рыбалка влекла. Хотелось побыть одному. А то все на людях да на людях, устал аж. Как в камере. Узник и побыть одному — понятия не совместимые, как ни странно. Это он помнил: смолоду Сашка рос хулиганом, это потом всю оставшуюся жизнь боялся и избегал этого. Хоть и неосознанно, где-то в тени сознания, но страх ареста оставался всегда. Возможно, и спасал, когда приходилось принимать решения. А они были не из легких. Да почти все.

Вот и теперь, коронавирус… А что б ты сделал, на месте китайцев, если бы доложил помощник, два-три-пять-двадцать человек умерло от неизвестной болезни? Журналюг cозвал, на весь мир панику бы нагнал, в интернете бы осветил, да? Я-то? Да, да, ты. Конечно.

Александр большим пальцем смахнул улыбку с усов. Помнил он и панику на станции метро, сотни раздавленных трупов — а, ведь, напугал толпу всего лишь дождь. Помнил и вспышку сибирской язвы в Свердловске. Ведь тогда Советам хватило ума расстрелять целый городской район, а то, что шевелилось, сжечь. Да, да, сделали и сделали правильно, что бы остальные могли жить. И они остались живы. А то невесть, что вышло бы. Эпидемия. Уже тогда. А « сибирка» пострашнее будет, чем этот грипп новомодный, как его. Вирус.

Изнеженные… Холеные… Ты ездишь по улицам, где нет ям на дорогах, ходишь дворами, где не то что шпаны,… кирпичи, деревья давно не падают. Тебе не надо думать: за тебя должно подумать государство. И именно должно. Единственное, чем ты помог Стране — это родился, остальное тебе дадут; учить, работать, лечить, воевать, решать что-то за тебя будут другие. Даже умирать. Желательно. И лучше, если хорошо. Докатились!

И тут на тебе. Смерть, оказывается, существует. Она рядом. Ее можно увидеть на экране, ее можно посчитать, ею можно наслаждаться, любоваться, склонять, слюнявить, смаковать. Чужую, разумеется, не свою же. Ее только нельзя потрогать. Спроси любого на площади: « Скольких ты знаешь, умерших от коронавируса?» Ни одного. Но, ведь … А государство не остановило, не успокоило, не дало леденцы, не подумало, в конце концов за меня, любимого. Как же так? Как оно допускает возможность смерти для меня? Конечность моего существования?!

Конечно, глупо и смешно считать китайцев дураками. И говорить, они допустили. Китайской разведке более трех тысяч лет. Информация о болезни никогда не вышла бы открыто. Легко это сделать? Да уж несложно.

Блесна зацепилась за что-то. Быстрое течение Припяти внахлест перекатывало через леску, гудящую от легкого ветра. Но рыбак этого не замечал. Какая-то мысль, какая-то, лежащая на поверхности, догадка царапала душу, но никак не давалась в руки.

Кому-то нужно. И очень. Чтобы было так. Ну, конечно, Аркила и Ронфельд, как будто вся эта «партия быстрых шахмат» списана до запятой с их доктрины сетецентрических войн. Хотя, может, и нет. Но и плох был бы тот воин, которого легко просчитать. На то и Аркила в реке, чтоб карась не дремал.

« Егорович, дяржи, уйдет» — Юра в новых уже сапогах ринуся в реку, подняв тучу брызг, жаря руками под водой.

— Кто, куда уйдет?

— А все. Никуда. Золотая рыбка, прямо. Загадывай желания.

Охранник выпрямился, сияя от счастья: в пятнистый рукав бушлата вцепилась в прыжке огромная щука с почему-то желтоватыми по краям плавниками. Рыбина несмело шевелила хвостом, как бы давая понять: « Ничего, что побеспокоила? Бывает. Но бывает и хуже».

— Не буду — у меня все есть. Отпусти ее. А, хочешь, себе возьми.

Хозяин бросил удилище на камни и пошел к стеклянной двери холла, чуть прихрамывая на больную ногу. У порога обернулся на всплески и шум за спиной. Расстроенное, круглое лицо Юры и широко разведенные руки.

— Егорович, ушла, ушла с блесной.

— А кто взялся держать рыбину, ты, или…?

Лидер хотел сказать, государство, но промолчал. Лишь зло хлопнул дверью… Устал.

— Что за дела? — Роман окончательно проснулся.

— Сейчас, сейчас заведу.

Движок загудел зло и грозно. « Урал» затрясся всем корпусом, пытаясь силой вырвать себя из колеи. Вперед-назад с раскачки. Стоп. Тишина. Захлебнулся. Еще разок. Ну, давай, родной, выноси нас отсюда, ты же можешь. Плечи и спину свело от напряжения не только у меня. Поди, все подсознательно напрягались, «помогая» мотору.

— Сколько топлива в баках?

— Н-ы-а час-полтора.

Всем ясно, что за вопрос задал старший. И ответ, который промямлил бледный от страха водила, звучал, по-хорошему, так: « Через час кончится бензин, станет печка в кабине. За пол — часа выстынет металл. Через два часа замерзнем. Останутся от нас четыре промерзших « в дуб» трупа в заиндевелой машине. С остекленевшими глазами, да инеем на бороде у Вадика». Бежать поздно и смешно: в сильные морозы замерзает влага в дыхательных путях и человек падает от нехватки кислорода.

Вот так, на ровном месте.

Рома метнулся к кругляшку переговорного устройства: « Ампер, ампер, ампер, вызывает ампер двенадцатый. Нужна эвакуация. Нужен вездеход — здесь все снегом занесло». Эфир откашлялся нетрезвым голосом Вити Папирныка.

— Вездеход « газушка» не пройдет. Ш-ш-ш. Минус пятьдесят три, а топливо с-свернется в баке если. Не, ребятки, рисковать никто не собираетс…шшшш. Ак там оказались, …ак и выбирайтесь. Отбой…вязи.

— Не, ну ты слыхал, а? Это в кино вертолет присылают. Здесь никто ответственности брать не хочет.

Щербич, возмущаясь на ходу, рывком открыл дверь и уже гремел сапогами по подножке. Я спрыгнул следом в сугроб обочины. Толян матерился и дергал рычаг передач. Машина гыркала, обдавая нас из выхлопной трубы. Правое переднее колесо закапывалось все глубже. Только Серега сидел неподвижно, как монашек у ворот Страшного суда, уставившись в окно перед собой. Да лес замер в безветрии, обдавая покоем, чарующей гармонией тени, природы, и еще чего-то потустороннего. Похожего на ожидание. Ожидание роковой неотвратимости. Как будто тайга ждала нас.

Старший шагнул от дороги и сразу оказался в снегу по плечи. Я пошутил грустно и зло.

— Ну что, Ромка, вытащить тя, или там останешься?

— Руку! Руку дай! Вот природа, а. У нас в Бобруйске таких снегов отродясь не выпадало.

Он, отплевываясь, быстро и делово карабкался по колесу в кузов. Уже через минуту сбрасывал оттуда доски и кубарем катился вниз по ним.

« Вот, что, Анатолий, внатяг давай, п-п-помалу! Но вн-н-начале назад, сколько сможешь. Понял? Это п-п-приказ» — Щербич протягивал мне « горбыль». Я, взяв доску, пытался сообразить, что он делает.

А Рома, глянув мне в глаза, своими сине-водянистыми тихо добавил: « Ты ж з Гомеля, земеля, если что, дык, там права у кармане и ключы. Доску под колесо. Прямо по мне». И, резко, отрывисто в кабину гаркнул: « Толя, давай!».

« Урал» загребал снег рифленым колесом и бросал в выеденную им же ямку. Старший группы успел юркнуть в эту колдобину, а я неосознанно, как во сне, но четко вбил « горбыль» над ним и крикнул: « Пошел!». Черная смертоносная резина медленно и грациозно поплыла по доске. И, сорвавшись с края, прогнулась, став на твердую поверхность.

Рома вылез, неторопливо закурил, пнул колесо, что проехало у него по груди, откинул ногой деревяшку и полез в кабину. Я следом. Не суетились, без слов поняли оба, спешить-то, особо и некуда. И лес, и « Урал», и весь этот « бег» уже показались ненужными и неважными. Нет, нужным, конечно, но как-то не важнее окурка, что дотлевал в руке.

Дорогой молчали.

Лишь у « финского комплекса» Роман оживился: « Вот она, ласточка моя». Я думал, жена вышла встречать, обвел глазами перекресток, никого. Солнце лыбится в черном боку « восьмерки» под окнами.

— Ты это про что сейчас?

— Дык про машину ж. Заснул, земеля? Глянь, как на свету отливает, прям ворон!

Он весело подмигнул мне, утер днищем шапки пот со лба, махнул ладонью Толику, притормози, мол. Сноровисто соскочил с подножки и, подхватив чемоданчик с инструментами, неторопливо потопал, как медведь по болоту. На перекрестке обернулся: « С обеда не опаздывайте!» Просто. Буднично. Обыденно.

Вот, как-то так.

МАША

На улице могло быть что угодно. Могли выть ветра, ломаться эпохи, бушевать инфляции, греметь грозы и политики. Здесь было спокойно. Электрические свечи отражались в чайнике. Табачный дым уплывал в форточку. Растворялись в воздухе сизые кольца.

Леша шуршал конфетой. « И что с этим делать, ума не приложу. Президентский объект строим, и тут такой косяк,» — тряхнул головой и запил конфету чаем. Я закусил ручку. Серебристая с зеленым цевьем, под короткий стержень, она напоминала ту, которая ее подарила. А дарительница была уникальна. Ее изумрудные глаза грезились из полумрака комнаты и освещали чайник, стол, бумаги, бухгалтера с конфетой и самую душу мягким призрачно-лунным светом. Она была налоговый инспектор. Она была богиня.

Маленькая богиня себя самой.

От этого хотелось жить. И очень хотелось, что бы это видение улыбнулось. А нарушать не очень-то. Тогда оно хмурилось. Или так казалось.

Я сказал: « Посмотрим на несоответствие юридических терминов. — Допил чай и продолжил, закуривая: Не бывает работа выполнена визуально. Бывает выполнена или нет. А где Маша? Это ее проблемы а не наши никак, не твои и не мои». Кстати о Маше.

Худенькие брюнеточки иногда таскают на себе непомерно большой низ: выглядит это так, будто до пояса хрупкая девочка, а ниже сформировавшаяся дама. Не толстая римская матрона, а именно ширококостная с рельефными икрами. И, вот…ЭТО, шелестя бумагами, кожаным плащом и колготками прошло мимо нас так рядом, что почувствовался запах Шанели, пота и еще чего-то таинственного неуловимого, но характерного только для нее. Как корабль неведомой планеты. Следом тащился щекастый невысокий цыганского вида парняга в свитере. Мы с Лешкой повставали с кресел в приемной-да порой на директоре прямо написано, директор и не кто иной.

— А что Маша? Взяла предоплату в долларах и пропала из офиса и трубку не берет.

— Заказчики?

В суд подали. Они ей тысячи долларов перечислили и она растаяла для них как тучка. А ей всего-то потолковать, в морозы работы по стройке не ведут, цемент не схватится, не ясно что ли…

Это консалтинг.

Есть места, где верхний слой времени замирает. В школе, больнице и тюрьме кажется. что пылинки в луче заходящего солнца никуда не движутся и висят вечно. Я ждал Лешку уже часа два. Отвратительно хотелось в туалет. Девушка за столом болтала по телефону, часто поправляя пилотку, часовой в сером скучал за зарешеченным стеклом, даже массивная арматура входа в милицию казалась производственно-заводским дизайном. Я знал, просто чувствовал кожей, как молодой скучающий майор-алкоголик этажом выше набивает протокол. Никому уже не нужные вопросы, ничего не решающие, тусклые ответы…

Вход жалобно мяукнул-мой коллега вышел и по взгляду я понял. Понял, что бензин уже выдали. Сейчас во внутреннем дворике заправят машину. Заступит ночная смена. Заведет мотор и поедет домой к бывшему Лехиному директору-Маше. Она, растрепанная с похмелья, не ждет ничего. Ей страшно. Сидит и смотрит на троих своих спящих детей, на осколок зеркала в одной руке и пульсирующую вену на другой. Просто сидит и смотрит. Ни слов, ни снов-ничего, пустота.

Это бизнес.

А разве могло быть иначе? Могло. Почему нет. Если б вовремя взяла трубку, если б вовремя позвонила, если б вовремя пришла на суд, если б не побоялась, да мало ли еще чего во время не сделано… Как будто на небе сидит он. Бог бизнеса. И наслаждается игрой, а любой из нас-его актеры. Актеры комедии, или драмы, как сейчас.

— А вот Лазарь-то да. Не струхнул ведь, а— Васек худощавый, молодой мужичонка спрятал граненый стакан в разбитом кулаке боксера. — А, Петрович,

— Ты, Васек, не ори на весь павильен, а лучше Лазаря домой доведи, а то завтра не похмелимся-кредит-то ему Страна дала. За то, что он защищал ее, и в башке у него пластина.

— Да я эту Машу-худющий длинный Лазарь подхватил шапку, она, проклятая постоянно спадала, и вдруг залился слезами. — Кредит взял, хату, думал, построю, фирме, перегнал, а они, сволочи ни ответа ни привета, ляснули с денежками моими, а отдавать мне. Где теперь правду искать. Дак на войне ж легче было.

Катя, жена, встретила пьяного муженька у калитки уже без шапки. Рядом с ней молоденькая девчонка в очках нервно перелистывала бумаги. « Лазоренок-то мой опять напился. Это ж он с горя. И с этой-беспроходности. Уж два раза приставы приходили имущество все описывали» -Катеринка, хрупкая женщинка, объясняла собеседнице.

— Безысходности

— Чего, я ж и говорю. Вы ж не подумайте не так.

— Ничего. Мы живем в правовом Государстве и дело это мы обязательно выиграем — это я вам как адвокат гарантирую-под огромной черной оправой очков заострились скулы, придавая лицу девчонки жесткое выражение. Она взяла бумаги под мышку и уверенно шагнула к машине. Катерина утерла передничком уголок глаза и перекрестила ее незаметно за спиной…

Это клиентура, что делать.

Есть лица, глаза на которых кажутся нарисованными. Такие лица бывают у сотрудников спецслужб, банковских служащих и налоговых чиновников-там, где не рекомендуется сочувствовать собеседнику. Татьяна из МТБбанка носила как раз такую маску. Перед операционисткой за день прокручивалось много людей, и, если участвовать в жизни каждого…Нет это не для нее. Она холодна, как египетская мумия. Она автомат, просто приложение к компьютеру-так ее учили. Правда кто-остается загадкой, хоть и прозрачной. Но все это не сегодня. Мы с Лешкой были ее давними клиентами, конец рабочего дня и мягкие хлопья первого снега за жалюзями окна звали посплетничать.

— Как ваша бизнесменша Маша-зеленые Танюхины глаза лукаво блеснули с одеревеневшего лица.

— ОООх-согнутая медвежья спина моего напарника изобразила-Все пропало по глупости, развалило карточный домик дыхание младенца. « Вот это ж надо так рассказать все телом» -я усмехнулся, неловко закрывшись ребром ладони, глянув в зрачки собеседницы. Тяжелый отсутствующий взгляд-мой не легче.

Есть такой, явно не риторический, прием. Снимаешь с себя воображаемый плащ и, не останавливаясь, кидаешь в собеседницу-куда попадешь, мысленно, конечно.

— Нет больше бизнес-вумен, и состава преступления нет. Элементарное хамство, не брала трубку, с перегаром на суд, посылала кого хочешь куда угодно, вот ей и заинтересовались в плотную. — Я почувствовал тоненькое, легче паутинки тепло в груди. Банкирша ожила, откинула голову, поправляя волосы, наметанным жестом-Она же мать троих детей. Многодетная.

Ощущение в моем солнечном сплетении, вспыхнув. погасло:— Да, но самое обидное-ни один Котлер, Траут, или Маркс не додумались. Первое, что погубит твой бизнес, это неумение себя вести. — Я уже чувствовал Танечку всем собой, не прикасаясь к ней-А вот букварь был бы в самый раз.

Операционистка строго одернула деловой костюм, тут же угрюмо превращаясь в смесь участкового милиционера и пишущей машинки:-Да, наверное.

— Как думаешь, бог из машины, когда вся служба безопасности, от банка до прокурорской уборщицы, это, что мы нарассказали, узнает-Снег крупными хлопьями падал вокруг и таял. Леха задумчиво отряхивал рукав: — Если б из машины, а то ж с общественного транспорта. Уже все, кто надо, знают. Этого хватит. Ладно, поехал я. До завтра, — Он уже отчаянно заталкивал свою медвежью фигуру в облепленную снегом услужливо распахнутую дверь троллейбуса. Я смотрел вслед. Бог из машины венчал все греческие трагедии И всегда удачно-сам удивляюсь.

Это интриги…Подковерные игры.

Уснуть Маша не могла. Вспоминался бывший муж, Игорь, Игорек, его взмокшая взлохмаченная челка, капли пота на носу с горбинкой. Как все хорошо начиналось. Риэлтор. Торговля недвижимостью, просто ах, какой мужчинна.

Вспомнила как орала на кухне: « Что, что мешает тебе на этот раз?! Убогий старик, хозяин квартиры, помешал, а о деньгах ты подумал-у нас двое детей-что они получат от тебя. Не можешь решить элементарный вопрос с дедком, из ума выжившим!»

— Решают задачи. На вопросы нужно отвечать, — Игорь нервно закурил, дохнув дым в отливающую перламутром вытяжку над плитой.

— Ну так отвечай-Маша резко успокоившись, вспомнила почему-то воздушный пеньюар в магазине « Миловица», просто ах, какой пеньюар.

Он решил.

А потом ответил — десять лет за убийство.

Без доказательств, просто так, может и не он старика этого … Может и не он, лучше не он, не он это. «Слышь, красатэла, спи давай завтра экспертиза, выспаться надо,» -соседка по камере показала черенок заточенной ложки. Оказывается, Маша крикнула вслух все, что думала. Или только последнее … из всего.

Судмедэкспертша, не старая, со смело подкрашенными глазами, убрала в стол цветные картонки тестов. — И последний вопрос, счастлива? На улице снежок, через час в тюрьме обед, нет сотового, никто уже не позвонит, нет ничего, кроме пустой неизвестности. Которая ощущалась как …упругое время. И нет, по сути, и самой тюрьмы. И жизни тоже.

— Да

— Здесь сейчас, в это момент, еще раз, счастлива?

— Да

Ручка эксперта зачеркнула галочку в квадратике « вменяема». На миг зависла и поставила ее в графе «ограниченно вменяема»…

Это правда … Она у каждого своя

Bes-70@mail.ru