Разбитое зеркало

Зеркальце выскользнуло из рук, ударилось об асфальт и брызнуло осколками — в них тут же посмотрелось солнышко. Это было красиво, но Машеньке было уже не до красоты. Её ручки метнулись к побледневшим щекам, сжали их, от чего рот стал, как у рыбки, а из груди вырвалось: «Ах!», прозвучавшее, как «Ох».

«Зеркало разбилось, — с ужасом подумала Машенька, — зеркало! Быть теперь беде… это же очень дурная примета…»

Проходившая мимо старушка остановилась, посмотрела на Машеньку, потом на осколки, потом снова на Машеньку и тяжело вздохнула:

— Твоё, что ли, зеркало-то было?

Машенька вздрогнула и обречённо прошептала:

— Моё…

— Ой, лишеньки… — покачала головой старушка, — беда, как есть, беда…

— Бабушка, — с надеждой посмотрела на неё Машенька, — может, вы знаете, что можно сделать?

Старушки часто бывают словоохотливые, и эта не была исключением:

— Сделать? — затараторила она. — И-и-и, милая! Теперича уже ничего не поделать, коли оно вдребезги. Вот, кабы, в рамочке осталось — ещё не так худо. А тут… вот, помню, как мы с братом моим в детстве тоже зеркало разбили — так оно в рамочке осталось.

И, видя, что девушка не сводит с неё глаз, с радостью продолжила:

— Мать с отцом на работе были, а мы возню с ним затеяли, и так расшалились, что толкнули столик, на котором это зеркало и стояло, как сейчас помню — кругленькое такое, в рамочке. Оно и упало, стукнулось о половицы и всё растрескалось, но ни один кусочек не выпал. А тут и мать пришла. Как увидела она зеркало, так и опустилась на сундук, рученьками лицо закрыла, взад-вперёд раскачиваться стала. Мы с братом ещё малые были, к ней подбежали, а она нас рукой, этак, отвела, и как пошла причитать: «Ой, что ж это теперь будет-то? Ой, какую же вы беду накликали!..» Сидит и причитает, сидит и причитает… А тут и отец пришёл. А он у нас сурьёзный был, ни Бога, ни в чёрта не верил. Увидел, что мать сидит на сундуке и говорит: «Что это ты расселась, жена? Давай-ка, на стол накрывай, устал и есть хочу!» А мать ему: «Какой на стол? Али не видишь, беда какая приключилась, эти сорванцы зеркало разбили!» Отец лишь рукой махнул, говорит: «И что? Велика потеря — зеркало! Меньше смотреться будешь. Ну, не реви, пойдём в магазин — куплю тебе новое». А мать, как давай голосить: «К беде же это, к беде!» Тут и отец не выдержал, стал кричать что-то про бабью дурость. Мы от страха в другую комнатку с братом спрятались. А они всё шибче кричат, всё громче. Слышим опосля, будто визг какой, потом стук и всё утихло. Высунули мы головы в дверь, смотрим — мать стоит, одной рукой за нос держится, а из носа кровь капает, в другой руке сковорода у неё, а на полу отец растянулся, аккурат, рядышком с зеркалом.

Нос-то у матери быстро зажил, а отец в больнице лечился, дохтур сказал тогда, что у него чего-то там в голове стряслось. А как вышел из больницы, так вещички свои собрал и ушёл к соседке Нюрке. И остались мы безотцовщинами при живом-то отце. Но то, хоть в рамочке осталось, а тут… вона что… — старушка махнула рукой и засеменила дальше, оставив Машеньку в самых, что ни на есть, растрёпанных чувствах.

«Вона что… вона что…», — стучало у неё в голове.

— Ты что это тут стоишь? — раздался сзади мужской голос.

Машенька вздрогнула, оглянулась и увидела Дмитрия.

— Я ждал тебя, ждал, решил пойти навстречу, а ты тут стоишь и никуда не спешишь.

Машенька, открыв рот, продолжала молча глядеть на него, мысли о зеркале неохотно уступали место воспоминаниям — куда и зачем она должна была идти. Наконец, вспомнила. Она же и шла к Дмитрию, договорились пройтись по магазинам, прицениться к костюму, кольцам… ведь свадьба же через месяц! Но теперь радость утонула в предчувствии беды.

— Смотри… — прошептала она, — смотри… видишь? Я зеркало разбила, это его осколки…

— — Зеркало? — переспросил Дмитрий. — Дорогое? Ну, сейчас тебе купим зеркало, ещё лучше, — и он улыбнулся.

— Ты не понимаешь? — повысила голос Машенька. В голосе слышались слёзы. — Это же дурная примета! Какое новое? Какое? Этим беду не отведёшь…

— Ну, что за глупости! — Дмитрий не без удивления посмотрел на неё — вроде бы, неглупая девушка, а… — как бабка старая! Как можно верить в какие-то глупые приметы?

— Глупые? Это для тебя они глупые! А я, пока тут стояла, то люди, причём, чужие люди! — и то стали останавливаться и сочувствовать! Это не глупости! — и она заплакала.

Дмитрий растерялся:

— Ну-ну, успокаивайся, у нас скоро такое событие, а от беды я тебя защищу, — он улыбнулся и взял Машеньку под локоток, но та вырвалась и отскочила в сторону.

— Улыбаешься, да? Улыбайся! Вот, посмотрю, как ты будешь улыбаться, когда беда нагрянет! Или улыбаешься, что беда меня коснётся, а не тебя? Не ты же его разбил! Все вы такие! Защищу! А потом уходите к соседским Нюркам!

Дмитрий вытаращил глаза:

— Каким Нюркам? Каким?..

С испугом посмотрел в горящие чуть ли не ненавистью глаза невесты, махнул рукой и пошёл прочь…

Шёл и думал: «Зеркала… Нюрки…беда… истеричка какая-то, а казалась вполне здравомыслящим человеком…»

…

Две старушки: одна маленькая и сухонькая, вторая — румяная и кругленькая — сидели на лавочке у подъезда и с интересом наблюдали за грузчиками, выгружающими мебель.

И сухонькая не выдержала:

— Эй, молодые люди, кому мебель-то привезли, а? Кому мебель-то?

— Это наверняка на пятый этаж, Сидоровым, — толкнула её румяная, — всё что-то покупают, да покупают. И откуда у людей столько денег?

А грузчики, меж тем, стали выгружать большое настенное зеркало в оправе. Сухонькая всплеснула ручками, ахнула и закричала:

— Поосторожнее с зеркалом-то, куда ж вы его так крутите? Не дай Бог, уроните — беды не оберётесь!

И, повернувшись к румяной, вздохнула:

— Я в молодости разбила зеркало, да перед самой свадьбой… Так, жених сбежал!