Пара лет одиночества

— Ты знаешь, что в «Ходячих мертвецах» зомби никогда не называли зомби? У них не было такого понятия в культуре. Ну, в их мире. В мире комиксов и сериала со всеми его спин-оффами никогда не было самой идеи ходячих мертвецов, а Ромеро, наверное, до конца своей жизни снимал рекламные ролики. А все для того, чтобы люди подошли к своему собственному «Рассвету Мертвецов» чистенькими. Неподготовленными.

Он выложил на стол несколько потрепанных томиков. Загнутые уголки, на обложках — бесчисленные следы от кружек. Хозяин предпочитает чай; я запомню.

— Хочешь?

Я не отвечаю. Рассматриваю постер на стене. На постере — тян и две ее сиськи. И копье. «Школа Мертвяков» написано — халтурный перевод, неудачный шрифт, да и сам постер если и печатал профи, то он явно забыл почистить головки домашнего принтера. Время беспощадно: на уровне пупка у тян начинается большое выгоревшее пятно. Туда через «глазок» в заколоченном окне падает свет. В луче танцуют пылинки. Прямо как в детстве, хоть залипни на полчаса, как тогда.

Пыли много. Времени тоже.

— Как хочешь, — пожимает плечами хозяин, — все равно тут больше нечем заняться. Когда-нибудь прочтешь. Так вот, о чем это я… Чтобы не выглядели идиотами для зрителей из мира, где большинство знает, что нужно снести мертвяку голову. Повредить мозг. И думает, тупое, как и всякое большинство: «Уж я-то легко!» Так, кажется, просто, а? А есть своя хитрость…

…Понимаю. До сих пор помню придурка, который пытался пробить затылочную кость столовым ножом. Так и сожрали. Височная — самая хрупкая, но какой толк это кричать дебилу, который даже не в курсе, где она находится?

Мне до сих пор больно вспоминать его. Надо было докричаться. Жизненно необходимо.

А сама по себе височная кость очень красивая, всегда жалко портить. Но люди красивее. Когда живые.

Я киваю.

Набираю воздуха: мое горло забито пылью, очень сложно наскрести слова. Но я говорю:

— Спасибо.

— Мне просто скучно, — отвечает хозяин, — скучно одному. У тебя есть книги?

Чудак. Обычно спрашивают про еду.

Он неуклюжий, оплывший, жирные руки, неохватное дряблое брюхо, по щекам — угревая сыпь. Квартира и так завалена книгами и комиксами. Комиксов больше. Сорокалетний подросток.

Отвечая на мое немое недоумение, он подходит к стенному шкафу, открывает дверцы. Хорошо смазал — петли не скрипят.

— Пища студентов и бездомных, — улыбается он полными губами.

Я смотрю на ровные ряды сухой лапши. Луженый желудок. Но даже железный дровосек на таком рационе начнет однажды харкать кровью.

Я молча достаю из рюкзака витамины и банку малосольных огурцов. Витамины детские, разноцветные. Для утра оранжевые, для вечера розовые, желтые посередине. Хозяин вертит в руках облатку и пожимает плечами.

— Поможет? — спрашивает.

Я знаю, что его часто мутит. И что у него пучит живот. Что у него отекают ноги. Что он вялый и все хуже соображает. Достаточно взгляда, чтобы понять. И я не хочу врать.

— Не особо, — отвечаю я, — но пусть будут.

— А книги? Книги… диски? — он жадно заглядывает в рюкзак, как ребенок под елку.

Я достаю «Сто лет одиночества». Дрянное издание: мягкая обложка, бумага желтая, тоньше туалетной, буквы смазываются под пальцами. Книга как будто сама в рюкзак пробралась.

У последнего будет свиной хвостик… такой вот конец. Можно было только начало прочитать, там спойлер. Тфу, пророчество, то есть.

Хозяин обиженно надувает губы.

— У меня могла бы быть целая коллекция Маркеса, — бубнит он, — а еще?

Развожу руками.

— Еще витаминов? На скамейке в парке валялась Донцова, кажется. Тут недалеко, могу сгонять. Хотите?

— Давай на ты, — морщится, — не надо Донцову. В парке и раньше всякая шваль бродила… Был там мужик в плащике, безобидный, в общем-то, любил девок пугать… Все собирались двором ему рожу начистить… А сейчас… куда больше бродит. И этот, в плащике. Лучше б и дальше пугал… На шум листьев идут, не иначе.

Я пожимаю плечами.

— За углом книжный, — предлагаю, — там не шумят.

— Брось. Не стоит.

Когда-то давно, когда еще не отрубили интернет, люди с удовольствием делились друг с другом информационным мусором — один из бесчисленных видов общения. В мусорке до сих пор многое можно найти; и многие мои знания получены во время бездумного чтения ленты.

Например, я знаю, что есть два типа людей: одни в момент опасности замирают, в надежде, что опасность не заметит и пройдет стороной. А другие бегут, бегут, бегут — пока хватит адреналина.

Хозяин — первый тип. Я — второй. Но хозяин добрый и великодушный, у него просторная норка и много запасов. Хозяину скучно. Сейчас он скажет:

— Оставайся.

Вот. Кто бы сомневался.

Мне тесно в норках.

— Спасибо. Нет.

Но мне нужен адреналин, чтобы продолжить бег. Поэтому я добавляю:

— Но я притащу вам книжек. Пойдет?

В заколоченное окно кто-то скребется. Мы замираем, как два истукана. Это может быть птица. Или кошка. Или… еще кто-то.

Как долго хозяин замирал здесь в одиночестве? Нет. Норки не для меня.

Не дышать. Не бояться. Когда-то говорили, что они чуют страх — пока было кому разносить сплетни.

Каркнула вдалеке ворона. Доски оставляют в покое. Кажется, отвлекся. Мы ждем еще минут пять. Переводим дух почти одновременно.

Бежим мы или прячемся, мы все равно испуганы и растеряны, дрожим одинаково — люди мы.

— Я верю, что однажды они сгниют окончательно, — горячо зашептал хозяин, — сгниют — и дело с концом. Откуда возьмутся новые, если все уже давно передохли? И все кончится, — задумался на секунду, — даже жаль немного. Ни работы тебе, ни ипотеки. Свобода. А как кончится конец света — кончится и свобода.

Дурак, думаю. Зато жизнь начнется.

Но молчу.

У человека, может, мечта была. Зачем топтать сапожищами? Он тоже убегает. По-своему просто.

Кладу в рюкзак несколько упаковок лапши — хватит дней на пять.

— Ждите книги, — говорю.

«И нормальную еду», — думаю.

Остаться не останусь. Но буду навещать. Красиво рассказывает. Интересно. Книги, еда — все решаемо. Общение — главный дефицит.

Людям нужны люди.