Крайняя ночь

Говорят, что в деревне жить скучно — так скучно, аж до смерти. Убийственно скучно. Так-то оно так, но тоска — не единственная причина, по которой можно отбросить копыта аккурат посреди утлых домиков. И в тот унылый осенний вечер я еще не знала, что через пару минут мне будет не до скуки...

Туалета в наших деревнях отродясь не бывало. Потому вид шатающейся со сна (или перепоя, кто их разберет?) фигуры, в полвторого ночи взявшей курс на утлую сортирную будочку, привычен, как ход солнца.

Я, как и положено порядочной "сове", в эти самые полвторого стояла перед рукомойником, при свете луны романтично плеща в лицо ледяной водой. Где-то между плесканиями мой взгляд уловил движение.

От той самой будочки ко мне двигалась сестра. Как и всегда, ее круглое лицо, похожее на побитую оспой луну, ровным счетом ничего не выражало, а взгляд был привычно устремлен в неведомые дали. Я отвернулась и снова погрузила щеки в живительную влагу.

Сеструха, не обладая избытком ума, умудрилась родить раньше, чем окончила школу, и это стало единственным и неизменным предметом ее гордости. Впрочем, дочурка, в отличие от мамы, росла умницей. В свои неполные семь бегло читала, складывала в уме и даже знала таблицу умножения — до пятью пять включительно. Дальше мы с ней пока не добрались. Не берусь судить, оценила ли это сеструха — ее постоянная апатия и полное отсутствие интереса ко всему, что не связано с базовыми потребностями, стали притчей во языцех. Порой мне бывало даже стыдно за нее.

Сестра шкандыбала мимо с привычно-отсутствующим лицом, глубоко засунув руки в карманы разношенной куртки. Ну да, чай не август на дворе, в одних трусах в сортир уже не сбегаешь.

Я проморгалась, разлепляя мокрые ресницы, и с тоской взглянула на дом. Окна тепло светились. С водоснабжением в наших деревнях примерно та же ситуация, что и с канализацией, поэтому посуду моем и чаек пьем по старинке. А именно — нагрел на плите огромный чайник и вперед. Впрочем, вру — сегодня кипятить водичку можно еще и в электрическом монстре, который жрет столько энергии, что выбивает из нашей древней сети все приборы, кроме лампочек. Я как-то не поленилась и посчитала, что с момента покупки электрического чуда наши счета за свет прибавились настолько, что, копя мы эти деньги месяцев семь-восемь, — и смогли бы провести трубу в дом от дворовой колонки. Впрочем, я могла давать свои рациональные советы сколько угодно. А могла не давать их вовсе — эффект был неизменно одинаковым.

Я потерла друг о друга красные окоченевшие ладони.

— Лин! — окликнула я сестру, — чайник поставь.

Сестра не среагировала. По лени она всегда выходила на первое место с отрывом, на любые предъявы отбрыкиваясь "воспитанием дочки".

— Линка, не будь жлобкой, — добавила я, видя отсутствие рвения.

Сеструха слабо разбиралась в том, что значит "жлоб", но почему-то считала это слово самым страшным оскорблением, которое может быть ей нанесено. А поруганной она быть ох как не любила — особенно за дело.

Но в этот раз даже "жлобка" не возымела должного эффекта. Более того — пробираясь мимо, сеструха, демонстративно на меня не глядя, ощутимо зацепила мое плечо своим.

— Линка! — возмутилась я, присовокупив к имени сеструхи нечто посерьезнее "жлобки", — ты не охренела часом?

Вышло достаточно громко — пожалуй, даже громче, чем хотелось бы. Зато Линка наконец соизволила на меня посмотреть. И вот тут я поняла, что дело неладно.

Лицо сеструхи, издалека смотревшееся бледным, оказалось покрыто чудовищными белесыми пятнами с прозеленью. Оцепенев, я в ужасе разглядывала расплывчатые края ляпухов, будто намалеванные кистью безумного художника.

— А-а… — Линка раскрыла рот, обнажив нечищенные зубы. Ее глаза, обведенные синюшными кругами, угрожающе сощурились. Не соображая, что делаю, я оттолкнула сестру и опрометью кинулась в дом.

Засовы, билось в голове, пока я метровыми прыжками неслась к спасительной двери. Крючки, замок, засовы...

Преодолев дистанцию до дома, я рванула на себя дверь и спустя мгновение уже громыхала теми самыми засовами и крючками, а в ушах еще звучал полувой-полустон, который издавало нечто, бывшее моей сеструхой.

Когда последний крючок занял свое место в петле, я перевела дух и попыталась сообразить. Ночь только началась, и это плохо — для разгула нечисти еще полно времени. Стены в доме толстые, а на окнах решетки — и это хорошо. Но светит полная луна, и это плохо — при луне оборотни становятся агрессивными… Стоп, какие оборотни? Блин… а как назвать то, чем стала моя бедная сестра?..

— Тёть Нась! — раздалось над ухом.

Я подскочила и треснулась затылком о вешалку. Совсем забыла, что в доме Лиска!

Племяшка смотрела на меня сонными глазами, не подозревая, что ее мама теперь… что?

— Тёть Нась, а мама где? — на припухшей со сна мордахе обозначился оттенок удивления.

— Ты почему босиком? — я изобразила строгость, — а ну марш в кровать!

— Я попить встала, — пробурчало дите.

— Шуруй, я тебе принесу молока.

Лиска развернулась и потопала в спальню. Мысленно поздравив себя с успехом в роли Макаренко, я нацедила племяшке молока из бутылки и прислонилась ухом к двери.

Из-за толстой дубовой створки донесся глухой стук.

Я отскочила, расплескав молоко, и захлопнула вторую, внутреннюю, дверь. Навесив сверху плотное покрывало, помчалась в спальню.

Лиска, конечно, уже дрыхла. Я поставила кружку на столик рядом с кроваткой, и обнаружила, что племяшка опять читала перед сном нечто не совсем подходящее. На засыпанном крошками столе валялся сборник комиксов, с обложки которого на меня оскалился зеленолицый тип. Надпись над типом гласила: "ТОП лучших комиксов о зомби в сегодняшнем выпуске!"

В голове у меня ощутимо щелкнуло. Я схватила журнальчик и шустро пролистала, поглощая принесенное молоко.

— А где мама? — спросонья допыталась племяшка.

— В магазин ушла, — я вздрогнула, — спи.

К моему разочарованию, в журнале не нашлось ничего путного о зомби — ни как они появляются, ни что с ними делать. Странички пестрели красочными картинками с иллюстрацией процесса зарубания зомби топором, но вряд ли это можно было счесть действенной методикой возвращения зомби к человекообразному состоянию, в коем до сегодняшнего дня пребывала моя сеструха.

Попытавшись собрать мысли в кучу, я с журналом в руке не без содрогания вернулась в коридор и уставилась на вешалку. Линка, свинья, опять надела мою куртку. А там, в кармане, — телефон...

Я отодвинула занавеску на окне и осторожно выглянула в щель. Сестра, сунув руки в карманы пресловутой куртки, мерила шаркающими шагами пятачок перед верандой. К счастью для моей психики, она больше не пыталась ломиться в дверь. На зеленовато-мертвенном лице сеструхи застыло выражение утробной злости. Внезапно Линка, развернувшись лицом к дому, пошла прямо на меня. Куртка на ней вздыбилась, будто сестра изо всех сил пыталась прорвать карманы пальцами...

Я отшатнулась. Моя психика, получив краткую передышку, снова оказалась сбита с ног шокирующим ударом. Журнал, вывалившийся из вспотевших пальцев, открылся на той самой странице, где зеленолицый зомби тянул к небу узловатые руки.

Зомби не может подкрасться незаметно, сообщала подпись. Основной признак зомби — он обязательно движется неуклюже, подволакивая ногу и старательно вытянув перед собой руки. От зомби всегда пованивает разлагающимся мясцом, а сам он отчаянно завывает и стенает о мозгах (единственное, между прочим, слово, которое он позволяет разобрать в своих стенаниях).

Сказать, что мне стало плохо, значит нагло соврать. Спустя мгновение я уже вытирала пыль на полу на пару с комиксом, а в опустевшей враз голове осталась лишь одна мысль — холодно.

Линке холодно. Поэтому она держит руки в карманах. Но зомбиная натура берет верх, и сеструхины пятерни сами тянутся к небу...

Я опрометью кинулась обратно в комнату, задевая по пути разбросанные шмотки и натыкаясь на мебель. Зомби… зомби, зомби… Так, стоп. Зомби не войдет в дом, если его не пригласить — нет, это, кажется, про вампиров. А, ч-черт...

Тут я заметила, что разбуженная моей суетой Лиска сидит на кровати и испуганно таращит круглые глазенки.

Подпол!

— Шуруй! — приказала я племяхе, откидывая дощатую крышку.

— Теть Нась, что слу...

— Лезь, быстро! — прикрикнула я.

Лиска мышью шмыгнула в схрон, не забыв прихватить одеяло. Щуплое тельце втиснулось между густо натыканными полками с соленьями, заняв все свободное место.

— Сиди тихо, — приказала я девчонке, — я разберусь.

Перепуганное создание кивнуло. Опустив крышку, я рысью метнулась к окну… и застыла как соляной столп.

Прямо на наш дом двигалась толпа зомби.

В мертвом свете луны я, парализованная страхом, узнавала соседские лица. Бог мой, но как?.. Как может вон тот растрепанный монстр быть добрейшей баб-Нюрой, что всегда пекла обалденные рогалики с маком? Как, чьей злой волей обратился в нежить работящий и даже — о редкость! — непьющий Сан Саныч? И, кара их всех побери, — зачем ему вилы?!

В дверь заколотили, взвизгнул металл, и последний вопрос отпал сам собой. Будто кошка, нюхнувшая валерьянки, я тыкалась во все углы, слыша, как трещит дверная лутка.

Печь! С грохотом откинув заслонку, я сунулась в прокопченное, воняющее старым дымом нутро. Боже, благослови все те бутерброды, что я не сожрала в час ночи, отдав их корове Линке!

Мои руки натолкнулись на что-то твердое. Я в панике ощупывала кирпичную кладку, пока ноги и значительная часть моего торса продолжали болтаться где-то снаружи. Проклятье! Кто придумал такие узкие печи? Кто придумал так зверски экономить место в домах?!

Я выдернулась из печи, отфыркиваясь, подняв облако мутного пепла и сажи. Взгляд сквозь засыпанные черным ресницы упал на двухметровое зеркало.

В коридоре с грохотом пал бастион — дверь уступила яростному напору толпы. Жалобно звякнула вешалка, раздался звук, будто по полу волокут что-то железное и очень острое.

— Где… где она?..

— Окна… окна проверь...

— На-а-стя!.. На-а-а… А-а-а! Оно дви… движется!!!

— Бей его! Бей!

— Лупи!

Звон осколков, как церковный набат, оглушил, ударил по ушам.

— Дьявол! Это дьявол!

— А-а-а! Рога, настоящие рога! Господи, спаси!

— Пресвятая дева, [***]!

— Теть Нась! Те-е-еть!.. Не троньте ее! Мама, мамочка, не троньте теть Настю!

Визжащая Лиска, за шкирку выуженная из подпола, повисла на шее у матери. Сеструха, так и не сняв куртку, одной рукой прижимала к себе девчонку, а другой усиленно терла глаза.

— Настька? — неуверенно пробормотала Лина.

Я ошалело обводила взглядом собравшихся. Баб Нюру, без конца крестящуюся, Сан Саныча с вилами, сестер Марухиных (никак не научусь их различать, но та, что слева, вроде бы Катька), вечно синего дядь Колю-тракториста и… нечто жуткое, с безумно вращающимися белками глаз на абсолютно черном лице, с кручеными кривыми рогами, поднимающимися из копны нечесаных волос...

Моя глотка исторгла вопль, от которого зазвенели стекла. Это чудовище таращилось на меня из врат в преисподнюю, а врата… Бог мой — точь-в-точь как старое мамино зеркало, обрамленные деревянной рамой со стертой позолотой, и за ними, за вратами, в глубине, виднеется самая настоящая… адская печь?

— Теть Нась, а зачем ты в печку влезла?

Бесхитростный детский смешок ничем не указывал на то, что Лиска напугана. Я повернула голову к племяшке — и чудище передо мной зеркально повторило мой жест.

Ватные ноги подломились. Я уселась на пол, в кучу зеркальных осколков, машинально приглаживая пятерней вздыбленные волосы. Разбитое зеркало, пострадавшее от вил Сан Саныча, больше не отражало никакого монстра — в нем теперь осталась только жалкая, перемазанная сажей, растрепанная и хнычуще-смеющаяся я.

***

— Слушай, Насть, ну вот скажи — на кой ты и правда в печку полезла?

Лиска, сидя на табурете, аккуратно пробовала пальчиком острый скол зеркала, половина которого чудом продолжала держаться в раме. Сеструха расчесывала ей волосы и неодобрительно поглядывала, как я пытаюсь выгрести из трещин в полу остатки зеркальной крошки.

— Ну, я… это...

Я представила, как объясняю сеструхе, что попыталась спрятаться за зеркалом, дабы пробраться сквозь толпу зомби — авось увидят отражение и за своего примут. Не поймет же, за дуру держать станет… И будет права.

— Испугалась, в общем, — невразумительно пробурчала я.

— Кого? Меня с соседями? — Линка покачала головой, — ну точно полоумная. Я как глянула, что ты от меня через весь двор драпанула, решила — сбрендила совсем. Ну а когда ты в доме заперлась, и вовсе поняла, что дело плохо. И за подмогой пошла.

— Ты себя-то в зеркало видела? — не выдержала я и осеклась. Лиска хихикнула.

— Чья бы корова мычала, — сестра повернулась к Лиске и добавила в голос строгости. — Ну а ты чего ржешь?

— Погоди-ка… — в голове будто молния блеснула, я метнулась в разгромленный коридор и приволокла изрядно потоптанный комикс. С разворота все так же скалился зеленоликий монстр.

— Так, Лисенок, — строго сказала я, глядя в хитрую мордашку племяхи, — ну-ка выкладывай. Твоих лапок дело?

— Ага, — племяшка тоненько засмеялась, — я, пока мама спала, решила ее в зомби превратить. Она так смешно спит, когда бахнет!

Я с укором посмотрела на сеструху, но той хоть кол на голове теши.

— Лежит, рот открыла, ее потрясешь — мыкнет только и опять дрыхнет, ну точно зомби, — продолжала племяшка, — а мне скучно. Ну я и взяла ее косметику, побаловаться… — Лиска привычно втянула голову в плечи, ожидая оплеухи.

— И раскрасила мамашку аки монстра, — закончила я, чувствуя, как из груди рвется хохот. — Лиска, да ты же… ты же… — я захлебнулась смехом, и последние слова, к счастью, остались неразборчивыми.

— А мама потом встала и ушла, ее долго не было, и я заснула, — закончила племяха, — просыпаюсь — а ты, теть Нась, тут бегаешь чего-то, и в дверь нам колотят, как будто воры лезут.

— Лиска… — выговорила я, давясь смехом и размазывая по черному от сажи лицу обильные потеки, — я куплю тебе самое большое мороженое!

— А эту дрянь я сожгу! — ожила сестра, хватая комикс. — Не хватало, чтоб еще кого-нибудь раскрасила!

***

Ровно через месяц, за два дня до Нового года, я, отдуваясь, вволокла во двор пушистую свежесрубленную ель. Лиска тут же вылетела мне навстречу, крутя в руках нечто яркое.

— Теть Нась, смотри, что мне Олька почитать дала!

Пушистая шубка Лиски вертелась под ногами в опасной близости от колючих веток.

Я осторожно положила елку на снег и вздохнула.

— Ну, что там у тебя, чудик?

Лиска сунула мне в руку аляповато раскрашенный детский журнал.

"Новый выпуск "Академии монстров" — смотри картинки в нашем журнале!" С обложки во все 33 зуба улыбался мне огромный, кобальтово-синий, устрашающе милый мохнатый зверь...