Проклятый дом

Анастасия Фёдорова.

Проклятый дом.

Сегодня чувствую в сердце

неясную дрожь созвездий,

но глохнут в душе тумана

моя тропинка и песня.

Свет мои крылья ломает,

и боль печали и знанья

в чистом источнике мысли

полощет воспоминанья

Ф.Г. Лорка

Шелуха высохших листьев обречённо захрустела под ногами. Ветер ледяным пером щекотал кисти рук. Оголённые ветви деревьев устремились ввысь, остриями разрывая вздувшееся пузырями небо, готовое вот-вот лопнуть от нахлынувшей тоски и затопить внутренностями неприветливое место на краю города.

Тихое мяуканье бездомного котёнка, громкий крик голодной чайки — звуки перекликались между собой, вводя в заблуждение: оказавшиеся скрипом ставней в старом особняке. Деревья, отчаявшись разорвать небесную твердь, скреблись ветвями в окна, испугавшись своих же намерений, желая забраться внутрь, чтобы спрятаться от непогоды. Ветер, скатав плотный шар листвы, швырнул его в ворона, долбящего чью-то кость. Детскую что ли? Ворон, не ожидавший предательского нападения, оглянулся, сурово нахохлился и громко каркнул. Расправились и захлопали чёрные крылья, одинокое смоляное перо вырвалось наружу. Обретя долгожданную свободу, оно устремилось ввысь, изумляя мир своей утончённостью, но легкомысленно закружившись в вальсе вечного падения, завораживающем своей простотой вальсе, естественном для одинокого пера. Совершенно потеряв цель бытия, оно безвольно вздохнуло в последний раз и, оставив надежду взлететь вновь, опустилось в раскрытые ладони.

— А говорят, что этот дом проклят, — вздрогнула Алиса, разглядывая перо.

— Нам только переночевать в нём. Давай построим шалаш из сухих веток и пожарим на костре вон ту крысу.

Зверёк, почуяв неладное, прекратил рыть ямку и бросил обиженный взгляд на гигантов, мнущихся перед входом в старый особняк, служившим домом всем крысам в округе. Но, смекнув, что опасности ожидать не следует, надменно фыркнул и продолжил разрывать чужую мышиную нору с пищащими тёпленькими мышатами. Мягкие розовые тельца с упоением захрустели на челюстях. Глупые, бесполезные и безумно вкусные мыши. Окровавленная мордочка удовлетворённо чавкая, погрузилась в свежевырытый лаз, но выпрыгнув оттуда по неизвестным ещё причинам, крысёныш засеменил лапками по направлению к дому.

— Что это, ты чувствуешь? Земля дрожит! Нет, я туда не пойду, — заупрямилась Алиса.

— О, боги! Ну что же это? — парень схватил её в охапку и занёс в дом.

Поток воздуха, распахнувший дверь, разогнал клубы пыли в разные стороны. Девушка закашлялась от заплесневевшей горечи. Пахло полынью. Тысячи маленьких лапок застучали когтями по выщербленному полу, унося прочь извивающиеся хвосты. Колкие мурашки побежали по спине, обхватили горло тугими кольцами, ноги налились свинцом, отяжелевшие веки сомкнулись, а губы раскрылись то ли для вздоха, то ли для поцелуя. А тела опавшими листьями раскинулись по полу, напугав любопытных обитателей, сбежавших без оглядки в подземные норы. Вглубь, в чертоги сияющего, несравненного Аида, самозабвенно выплясывающего на костях поверженных, сожранных, глупых то ли мышей, то ли людей. Никчёмные обглоданные кости. В логово древнего бога, топчущего их босыми ногами не опасаясь пораниться об острые обломки. Поющего, восхваляющего самого себя. Опьянённого властью, тьмой, хохочущего над живыми, ибо нет большей веры у того, кто никогда не жил, никогда не умрёт; веры в завтрашнюю ночь, обволакивающую тьму, истинную, архаичную, древнюю, неизведанную …

***

Близилась полночь. Лунное сияние хрусталём разбилось о стену, плеснуло молочной белизной в лицо девушки. Ветер, не наигравшись накануне, перебирал между пальцев чернильные волны её волос, дул в лицо, пытаясь оживить спящую красавицу, но тщетно. Сотни красных глазок замелькали то там, то здесь, клацанье коготков эхом отражалось от стен. Наивный ветер, жаждущий вновь обладать роскошными волосами, ласково развевать их, ловить улыбку, щекотать нежную шею; отчаянно бил изо всех сил по лицу, со всей непосредственностью, желая вытрясти из неё губительный, опасный сон, разрывающий ещё теплую плоть тысячью острых зубок.

— А-а-а!!! — неожиданно закричала девушка, и закачались занавески, словно тряс их невидимый наблюдатель — Отцепись от меня, тварь!

Серая хищница с размаху ударившись о стену, стекла на пол. Желудки, облепивших её сородичей, восторженно заурчали, ненасытное чавканье захлюпало в тишине дома.

— Ммм…, больно! Она укусила меня!

Тёмные, густые, тяжёлые капли шлёпались на каменный пол, множились и разрастались трепещущими нитями паутины, пульсирующими в такт биению её сердца, вспыхивая от поблёскивающих разбежавшихся по углам глаз. Острые носы вытянулись и зашевелились, вдыхая тягучий аромат чужой, настоящей жизни, неосторожно вторгшейся в мрачное жилище. Гипнотический поток, сводящий с ума малые умишки, не думающие, не верящие, не надеющиеся, а лишь существующие благодаря своим первобытным инстинктам. Имеющие наглость не разбежаться, не бояться, потерявшие страх. Крохотные, вожделённо трясущиеся, предвкушая охоту и пиршество. Алчущие зверки — воплощение душ мрачных паломников, ринувшихся сюда познать тайнство.

Нарастающая волна писка потянулась в холл, загрохотала ставнями, заскреблась по стенам, завыла, застонала, загудела по всему дому. Взъерошенный крысиный легион наперебой возбуждённо визжал, карабкаясь друг на друга, голосами обезумившими, одичавшими, жаждущими плоти. Мелкая дрожь предательски кидалась под ноги, подбиралась к лёгким, перекрывая поток воздуха.

Алиса бросилась вперёд со всех ног, не разбирая дороги. Забыв об окоченевшем, обглоданном друге девушка заметалась по коридору, давя берцами крыс, поскальзываясь на серых тельцах. Закрытая дверь, одна, другая, третья, — все заперты. Громко крича и барабаня руками, она знала, что ответа не последует. Сбившееся дыхание хлестало кнутом по горлу, а сердце выпрыгнуло изо рта, извиваясь, поползло впереди неё самой, оставляя позади чёрную, блестящую, дорожку, размазывая драгоценные капли. Кровавый шлейф близнецом потянулся за сердцем, повторяя каждый его поворот, ползущий по ступенькам вверх, падающий вместе с ним и накрывающий его волнами, заворачивающий в себя, раскинувшейся сетью паутины, сливающейся с пульсацией дома, эхом отражаясь от стен. А сзади нарастала недовольная, жадная, визжащая мгла. Она сгущалась, мигая голодными глазками и пронзительный писк ввинчивался в мозг, оглушая и сводя с ума.

***

Луна, разочарованно вздохнув, осветила обглоданный скелет, бывший когда-то любопытным молодым человеком, неосторожно заглянувшего за грань неизвестного.

— Ах, люди, что же их тянет сюда… Ветер! Может, ты знаешь?

Ветер нахмурился и задумчиво заслонил любопытную луну тучей, излившейся слезами ледяной горечи, оплакивающей ещё одну утраченную жизнь. Капли то ли крови, то ли воды, падали чёрные в полумраке. Листья, когда-то свободно парящие между деревьями, отяжелели, набухли и неподъемными могильными плитами легли друг на друга, холодными, скользкими, сгнившими.

А позже крысы растащат его кости по просторным норам, вгрызутся сухими червями в людской мозг и вырвут из памяти даже малейшие воспоминания о нём. Спрячут остатки глубоко под землей на кладбище безликих костей. Там, куда никогда не заглянет случайный свидетель, куда не проникнут лучи великого светила, куда добираются только подземные воды, промывая сокровища до безумно стерильно чистоты, смывающей и уносящей память о тех бесчисленных безумцах, оставшихся глубоко под землей. И только Аид, польстится на пару косточек его пальцев. Чтобы в бесконечные моменты одиночества задумчиво перебирать белоснежные стерильные чётки, размышляя о круговороте времени. О солнце, которого никогда не видел. О барабанящих по крыше каплях дождя, раскатах грома, изредка долетающих в его подземный мир, о сковывающем людские тела холоде, и, наконец, о свободе, о которой не дозволено ему даже мечтать.

Каждый год на проклятое место стекались искатели, романтики, философы, фотографы, поэты, писатели, да и просто мрачные создания для своих неведомых ритуалов. Луна и ветер делали ставки, ветер бил по лицу девушек с ярко-красными губами, луна картинно вздыхала, погода бесновалась. Всё заканчивалось одинаково. За исключением сегодняшней ночи.

Нечаянная гостья, пробудившись ото сна, противостоя спорам ядовитого растения, пустившего корни по всему дому, коварно разлившего горький фимиам, алчно захватившего жилище, принадлежавшее когда-то людям, вершила новую историю этого дома. А дурманящее растение уже затуманило её мозг, и всё, на что она могла надеяться — дожить до утра.

Но что ветер, что луна — бездушные, безликие творения демиургов, что они могут сделать против проклятого дома? Да и кто его проклял. Было ли проклятие? Ужасающий симбиоз природы, пожирающей своих же детей — людей, построивших врата царственной Шакти на месте, о котором Древние слагали легенды. Да что они знали об этом? Жалкая горстка экзорцистов! Построили то, что способно дать им силы, пустившее корни глубоко в землю, чтобы вызвать оттуда… ЕГО! Неведомое, притягивающее призрачными щупальцами, сжимающее до хруста в костях, открывающее завесу тайных знаний, а затем отпускающее… навсегда? Играющее ловкими пальцами с душами страждущих, дающее надежду уйти, получив то, за чем пришли. Получить дар, сладкий, раскрывающий все способности дар, чарующий, возносящий на руках миллионов, аплодирующих стоя, скандирующих твоё имя, подводящий к порогу вечности … дарующий власть, вселяющий уверенность, возносящий или же испепеляющий…

Был ли этот дар? Был ли он у создателей? «Быыыыыыл!» — застонал дом. «Быыыыыыл!» — плачущей Банши завыли ставни на окнах. «Быыыыыыл!» — заскрипели двери ржавыми петлями. Чёрными обгоревшими страницами разлетелись воспоминания по коридорам вечности, шёлковыми лепестками горечи, заползали в щели памяти, сворачивались твёрдыми остриями, истончались и кололи сознание тонкой иголочкой, чтобы не смели, чтобы не помышляли о забвении, о прахе, разложившихся костей творцов, на которых черви пирующие, пожирали плоть сантиметр за сантиметром. Пожирали, переваривали, поглощали их всеобъемлющие знания, копошась в мягких мозгах. А есть ли разница между мозгом праведника и служителя ЕГО культа? Нет для червей никакой разницы, нет, не было и никогда не будет. Ни-ког-да! Люди, лишь выдумывают, прячутся за множественными оболочками личин своих, стонут от случайно порвавшегося, от случайно обнаженного, тайного, запретного. А черви насыщают свои примитивные желудки и нет им разницы человек ты или такой же как и они — червь, кусающий сам себя за собственный хвост. Не знающий, не ведающий где начало его, а где конец. Не способный разомкнуть цикл перерождения, бесконечное кольцо, зыбкие призраки прошлого и духи настоящего, сосредоточенные в нём одном лишь копошащемся в мозгах, извивающемся, ползающем по кругу, не знающем, что пожравший себя целиком навсегда обретёт бессмертие. И нет смерти у того, кто уже мёртв, нет жизни у того кто не живёт, и нет мыслей, нет желаний. Бессмертие, безжизние, безсуществование. Только разорвавший этот круг поймёт и познает все грани пустоты вечности. И будет он смотреть на этот мир без глаз, слышать без ушей, дышать без лёгких, ибо будет он всем. Пустотой. Многогранной безликой пустотой.

***

Дверь распахнулась от пинка ногой и с грохотом захлопнулась. Отдышавшись, Алиса чиркнула зажигалкой и осмотрелась: книги, библиотека, перевернутые металлические ящики с документами. Горькая пыль снова с кашлем вырвалась из лёгких.

Свеча вселяла слабую надежду. Длинные тени бумажными листьями затрепетали в панике и с шорохом расползлись по стенам, забираясь в еле заметные трещины. Дыхание сбивалось от пустивших корни, множащихся в лёгких спор. Пожелтевшая пачка истлевших документов рассыпалась по столу. Даты неразборчивыми кляксами мелькали между вековых листов. Фотографии, заметки, дневники — всё пожелтело и превращалось в прах. На некоторых фото еле просматривалась женщина в круглых очках и в шляпе в стиле Steampunk и выразительный мужчина с длинными чёрными волосами. Они улыбались, держа в руках мёртвую девочку, сгустки вместо глаз, чёрный рот её кричащей дырой силился воззвать о помощи, либо низвергнуть проклятие. На другом фото вновь мужчина с обнажённым торсом, покрытый крысами, на обратной стороне надпись — «Помни». А вот девушка, уже без очков, стянутая веревкой шея, а глаза с весёлым взглядом безумия, читают её душу. Ох, это же библиотека и тот стул! Алиса вскочила, чуть не выронив свечу.

Звон разбитого стекла резанул слух, это ветер пытался поддержать свою любимицу. Успокоившись и пролистав несколько уцелевших страниц дневника, Алиса нашла рисунки, видимо Анны, повесившейся экзорцистки: маска, но без лица, без глаз и без рук. «ОН здесь» — на обороте.

Неожиданно навалилась тишина, давящая уши и сжимающая голову, и хорошо бы сглотнуть, чтобы выровнять давление, но глотать абсолютно нечего. Язык прилип к нёбу, а кровь всё ещё сыпалась, упругим бересклетом разбегаясь по полу. Алиса облизнулась, глотая и высасывая солёные капли из пальца.

— Тварь! — снова повторила она.

Оглушающая пустота убрала руки с ушей, и пронзительный, громкий писк заполнил пространство. Неожиданно она поняла, что кричит сама, сжимая уши собственными руками. Судорожно ища упавшую свечу и чиркая зажигалкой, девушка всё же зажгла её. А писк звенел и звенел в её голове. Библиотека расширялась на глазах. В дальней стене темнела дверь, и уходила лестница в призрачные лабиринты. Гнилостное дыхание тьмы отталкивало, судорожный холод заползал под одежду, но терять было уже ничего. Вернуться бы к крысам и быть сожранной или же рискнуть и выбраться отсюда живой.

Ветер, способный более наблюдать за событиями, с отчаяньем вновь ударил в окно, желая призвать девушку к благоразумию не спускаться в глубины царящего потустороннего мрака. Но тщетно. Ещё одно стекло вылетело, забрызгав осколками пол, а Алиса, испугавшись, побежала вниз по крутым ступенькам, рискуя оступиться и сломать себе шею. Хлюпающая жижа обволакивала берцы, ноги увязали по щиколотку в кишках источавших смрад и вонь. Согнувшись пополам вывернулся наружу без того пустой желудок. Дрожавшими пальцами она тёрла виски по очереди, чтобы хоть как-то не потерять сознание от царившего кругом праздника смерти и разложения. В очередной раз, поскользнувшись на слизкой жиже, она растянулась на полу. Свечка откатилась в сторону и потухла.

— Это конец. — пронеслось у неё в голове.

Тысячи жадных зубок впивались в нежную кожу, разрывая её стонущую отчаяньем плоть. Кусочки, растащенные по норам и с жадностью переваренные насытившимися желудками, лениво отгрызающими от ещё живой Алисы, дышащей горьким запахом поражения и всё ещё мечтающей встать на ноги и стряхнуть с себя копошащуюся массу.

***

Осознание нетронутой целостности пришло само собой. Девушка, перемазанная липкими внутренностями, поднялась на колени и трясущимися руками пошарила вокруг в поисках свечи. Но то ли свечка слишком глубоко зарылась в разлагающейся массе, то ли такая же холодная на ощупь, как и всё вокруг, что никак себя не выделяла, и Алиса бросила безуспешные попытки найти её. Опасаясь удариться головой о низкий с выступами потолок, она медленно поползла вперёд, по узкому коридору, сгибаясь пополам чтобы… нет, уже было нечем. Просто спазмы недовольного желудка. Уткнувшись лбом в стену поняла — здесь поворот. Ход спускался вниз.

За очередным поворотом из воздуха плотной материей, словно на полотне между пропастью сотканный невесомыми нитями, заблистал мрачным величием зал. Уходящие в никуда белые стены его, отражением вглядывались друг другу в глаза бесцветные. Полумраком окутывая пульсирующее пространство, сжимающееся и расширяющееся в след за качнувшимся невидимым маятником, прозрачное сияние обильно заливало центр зала. Пустота — многообещающая, прохладная, завораживала и притягивала к себе цепкими крючками. Вот он тот змей, набравшись смелости откусивший собственный хвост. Пожирающий его, давясь и глотая собственную жизнь, перемалывающий кости стальными челюстями. И осталась одна голова, не способная пожрать себя.

И был трон, растущий из-под земли, и возвышалось на нём порождение сумрака, и сплелись пальцы куполом над его головой. И вместо лица его была маска, и дымка вместо рук его и вместо ног. Поглотивший сам себя и воссоздавший новое бесплотное тело. То ли не знающий как, то ли не желающий насытиться своей головой, оттягивающий момент познания неизвестности. И принял позу он безграничной тоски, отрешения от мира сего, от проблем всех смертных, крыс, людей, червей, войн, да всего космоса, всей вселенной. С потолка полились нити света, заиграли бликами на бледном челе маски. Привычный горьковатый привкус полыни, сменившись чистейшим запахом озона, щекотал сознание кончиком пера настороженности.

Тишина вертикальным мечом маятника нависла над головой её, вбирая в себя мысли, растворяя шаги, приглушая дыхание, сочась плотными струйками между пальцев безумия. Трепет дыхания её балансировал на хрустальном острие разума, грозясь с грохотом разбиться вдребезги, застыть, густой дымкой зависнуть над троном, над маской, над безжизненными глазами полными одиночества, отрешённости, отчуждённости. От скребущего когтями, царапающего, рвущего его изнутри мира. Разрывающего на куски душу, увидевшую свой путь, скованную оболочкой, пойманную в клетку, знающую как, но не ведающую пути нового воплощения. Тесен стал этот мир для познавших. Тяжелы же оковы его, цепями бьющие исковерканное, бритвами полосующие израненное, острием пронзающие исколотое. Пируют, песни поют не ведающие, блаженны же вы не знающие, счастливы вы, не понимающие, что нет ничего в этом мире ценного, вечного, стоящего того чтобы держаться за него. Чтобы воздух вдыхать горький, чтобы в ясные глаза смотреть неба, чтобы чайкой кричать пронзительно, чтобы быть…

Верить, ждать, надеяться на …на ласки нежные, на мысли ровные… на пламя горячее, огнём выжигающее частицы разума из хрупкой оболочки сознания, обречённой бродить по перекресткам одиночества, не имеющей компаса памяти, направляющего, открывающего глаза прозрением, тем, которые не видят.

Неожиданно голова в маске с хрустом повернулась, словно очнувшись от вечного сна, и впилась немигающим взглядом в Алису.

Не было слов, лишь невесомые длинные пальцы потянулись к ней из глубины зала и вибрацией хаотично били по вискам. Ощупывая её лицо, тело, он, забираясь под кожу и прикасаясь к мозгу, впитывал в себя её мысли, эмоции, желания, проникая в самые глубины сознания, выпытывал и вымучивал абсолютно всё. Самое сокровенное, что хранилось в них, что не рассказывала она никому, никогда, даже своему погибшему другу. Скрытые личины по ниточкам высасывал из неё паук жаждущий. Хрупкой бабочкой билась она в сетях его. Трепеща крыльями, вздрагивала, изломанная. Знающая, что настал час её, обречённо биться в паутине отчаянья. Тревожащая нити-струны, пульсацией мозг пронзающие, прозревшего, безликого. Плетущего гигантскую… сеть, объединяющую, дарующую, уничтожающую, выжигающую, лишних, бесполезных существ случайно связанных, случайно открывшихся, наивными глазами смотрящих в рот бесконечного, неизведанного.

Сеанс закончился. Маска замерла. Пальцы зашевелились над головой, перемалывая мысли, её мысли в ЕГО голове. Свет, исходивший отовсюду, усилился, до боли давя на глазницы и угрожая выжечь их, погружая в абсолютную яркую белоснежную всеобъемлющую новую грань пустоты. И никто не знает, сколько было и будет граней, и что ждёт за следующей дверью. Крик нарушил вибрирующую тишину, глаза закрылись сами собой и бесчувственное чужое тело осело на холодный мраморный пол.

А дом стонал, дрожал, качался из стороны в сторону. Обезумевший ветер, не желая потерять свою возлюбленную, тряс его. А луна хохотала, крича ему, что они все умерли, и она в том числе, но он не сдавался. Разбушевался ураган, который жители давно уже не видели. Много лет назад стихия бесновалась, оплакивая Анну, ушедшую под влиянием безликого, бестелесного, древнего. Забирающего умы людей, подчиняющего своей воле, требующего новой крови, новых душ, дарующего силу, порождающего демонов в сознании. Силу, в обмен на безумие наслаждающегося, желаниями, забирающимся в самые глубины сущего пальцами-щупальцами, впитывающего все искорки бессознательного, неконтролируемого, чарующего безумия. Выворачивающего наизнанку, стремящегося доказать всему миру что он прав, а остальные демоны, окружающие его во сне и наяву, не дающие вдохнуть полной грудью запах свободы, расправляющей крылья за спиной. Но не все могли справиться с ощущением безграничной лёгкости, даже его Анна.

Ураган выл и стонал, ломал ставни, рыдал, бросался энигматичными словами. Тысячи серых взъерошенных комочков — в панике разбегающихся душ из-под рушащегося дома. Пробудилась сила, сметающая всё на своем пути, сила, вырывающая из-под земли то, что когда-то было живым, яростно ревущая сила, требующая ответа на вопрос: «ГДЕ? ГДЕ ОНА?!» Ураган обессилил и сложил свою голову к обломкам, не найдя ту, ради которой всё затеял. Природа не выдержав напряжения, разразилась слезами. Стальной рассвет, серый пепел, серая пыль, мокрые крысиные тельца, разбросанные на километры вокруг. Безликие, пустые души, пришедшие за истиной, высосанные без остатка.

Лёгкие шаги разбудили бушевавшего гиганта. Анна под руку с безликим выходила из развалин устроенных стихией. Ветер, не веря себе, зарылся лицом в её прохладные волосы желая поднять и закружить её на своих бесплотных руках. А безликий сорвал маску, обнажив окровавленные острые зубы. Обхватил голову Анны длинными нечеловеческими пальцами в последний раз. Закрыл глаза и … рассыпался бесцветным прахом, уносимым порывами одиночества, осколками пронзая тех, кто встретился им на пути. Пожравший другого дарует свободу пожирающего самого себя. Нет той силы, способной заставить поглотить собственную голову, мозг, глаза, мысли, впитать всё в себя и погрузится в пустоту. Только тот, кто сможет завершить начатое им, способен освободить его, и так по кругу, по огромному разрастающемуся кругу, где люди будут сегментами червя, пожирающего друг друга, безжалостно, свободно, вдохновенно. Открывает Врата Шакти перед страждущими, дарит билет на поезд отправляющийся по граням Пустоты. ОН есть Пустота, ОН воссоздал её, чтобы стать Пустотой, чтобы стать всем и ничем одновременно, чтобы освободить себя из оков кольца, круговой порукой стянувшего души существ, бывших когда-то людьми, копошащихся и попискивающих, в забвении не помнящих, что должны они сделать. Не помнящие в своих мелких проблемах, суете, печалях, что ничего этого нет. Есть только поглощающая, растворяющая, уничтожающая, глубокая, яркая пус-то-та, таящаяся в подвалах проклятого дома...