Последний дракон

Важные толстые жабы глядят свирепо, ровно бояре, квакают глубоким могучим басом. Недовольно отпрыгивают из-под копыт в последний момент с чавканьем и брызгами. Лошади порой по брюхо проваливаются в жирную грязь, тяжело тащат повозки. Злые уставшие войны, покрытые грязью с ног до головы, с проклятиями упираются руками в скользкое дерево, толкают вязнущие колёса. Те, кому повезло больше, ведут свободных коней, продираясь по обочине сквозь придорожные кусты и молодые ели, успевшие прорости почти в колее.

Лето в разгаре. Травы тянут к солнцу мясистые стебли, широко раскрывают тёмно-зелёные листья, чтобы не пропустить ни одного луча, сумевшего прорваться сквозь переплетающиеся где-то наверху кроны. Узловатые корни мощно тянут из земли, обильно политой дождями, холодную воду. Терпкий, пьянящий дух тёплого леса рвётся под напором запаха конского пота и с еле заметными нотами ладана.

Воевода Третьяк яростно ругался, проклиная всех леших вместе с лесом — небольшой отряд уже третью неделю пробирался в Градень. Нешто этот чёртов монах, прости Господи, не мог дождаться зимы, куда спешит?

— Эй, там, Станька!

— Здесь, батька!

— Дуйте вперёд, ищите место, — дорога вроде бы пошла на подъём, пора было останавливаться для привала.

Два молодых воина с видимым облегчением вскочили в седла и яростно пришпоривая коней понеслись вперёд, вздымая в воздух тучи брызг, комья глины и нерасторопных лягух.

Священник сидит в повозке прямой, как кол проглотил, держится цепко, всё ему нипочём, вроде, даже и грязь от него сама отваливается или просто не видно. Но сейчас явно недоволен. Будто бы не знал какие летом дороги. За весь путь и дюжины слов, поди, не сказал, хоть бы уж отругал, что-ли, за брань. А то не знаешь, чего и ждать, власть ему дана немалая.

Третьяк по началу опасался ругаться, но, видя, что святой отец не обращает на это никакого внимания, плюнул и перестал сдерживаться. А может, тот и не видел особого греха в том, чтобы обругать нечистого лесного духа. Правду сказать, сложностей он отряду не создавал, когда надо шёл пешком, спал как все на земле да и вообще не спорил с воеводой.

В самом Градне Третьяк бывал не раз, а вот в тамошнем монастыре не довелось. Да и что там войну делать-то. Ещё его дед принял новую веру, сам. За что и был бит и изгнан прочь с Днепра, да только ли за это? Много разных историй про него ходило. Осел в здешних краях, где вера уже укрепилась, и сам Третьяк был уже рождён христианином. Однако ж, хоть и носил он крест, а про старых богов не забывал. Тёмные леса да глубокие озёра, где на сотни вёрст ни души, священные рощи да потаённые капища..., в таких местах всё ещё сильны духи природы.

К вечеру следующего дня появились лесные тропы, потянуло вкусным дымом. Вскоре вошли в небольшое село. Видать, дозорные заметили их, так как за воротами уже стояло полтора десятка крепких мужиков. Потёртые кожаные доспехи, боевые топоры с отполированными до блеска рукоятями, неплохие копья. Да и, судя по запаху, по крайней мере, пара лучников сзади. Не войны, но далеко не лапотники, с такими лучше не ссориться.

— Здорово вечеряли! — Третьяк поднял правую руку.

— Слава богам! — вперёд вышел высокий старик. Длинные усы свисают чуть не до пояса, в ухе сверкает золотая серьга. Единственный без оружия, он тяжело опирался на внушительных размеров посох. — Я Улеб, здешний староста. Кто такие?

Священник медленно снял капюшон. Приветствие старика насторожило его. Оговорился, или...?

— Мы едем в Градень. Отец Казимир, — воевода мотнул головой, — новый настоятель тамошнего монастыря. За ночлег заплатим.

— Убирайте копья! — он повысил голос.

Улеб усмехнулся в усы, помедлил.

— Не сердись, воевода! Народишко нынче лихой, пошаливает, — мужики расступились и сняли шапки. — Пожалуй в мою избу, святой отец! А насчёт оплаты не беспокойтесь, наш род чтит законы гостеприимства. Пожалуйте, скоро и вечерять будем.

Староста хоть и выказывал уважение, но держался достойно и гордо, как и подобает старейшине рода. Третьяк готов был поклясться, что будь его воля, Улеб не пустил бы их на порог, а окажись гости «лихими людишками», не задумываясь отдал бы приказ лучникам.

Изба у старосты большая, в два поверха, с нарядным гульбищем. Причелины и наличники покрыты искусной резьбой, любо-дорого смотреть. Но отцу Казимиру кажется, что из-за хитрых переплетений колдовских знаков на него бесстыдно таращатся бесы, тыкают крючковатыми пальцами, нагло ухмыляются. Он сильнее сжал челюсти, перекрестился и решительно вошёл в сени.

Пузатый шмель деловито елозит полосатым брюхом по подоконнику, что-то там выискивает, неучтиво повернувшись к людям пушистым задом. В маленькое окно смотрит вечернее солнце, оно неторопливо опускается за лес, цепляется за зубчатые кроны, оставляет гаснущие лохмотья розовых облаков. Отец Казимир с трудом оторвал взгляд от этой безмятежной картины. Жена старосты накрыла обильный стол, но священник был мрачен и задумчив. Есть не хотелось.

— Староста, почему в селе нет даже часовни?

— Так у нас и священника нет. Откуда? Поставить-то не долго… Коли есть нужда, так в Замошье, али в сам Градень можно сбегать.

— А часто ли нужда бывает?

— Да как у всех. За год всё соберём, зимой на ярмарке все разом и справим.

— Что же здесь вообще никого не бывает? — нахмурился отец Казимир.

— Ну, был давешним летом, отец Онуфрий, что ли, из Замошья. Так он всё больше по части медовухи, — староста улыбнулся. — И девок!

— Так-то ты о лице духовного звания отзываешся?

— Как есть, так и отзываюсь. А отца Онуфрия у нас уважают. На прошлой ярмарке от его кулаков многие зубов не досчитались! Кулаки у него справные!

— Кулаки, на ярмарке? Ну, с этим я разберусь.

— Вы, святые отцы промеж себя сами разбирайтесь, а мы люди маленькие. В лесу родились, пням молились.

Священник мгновение смотрел в глаза старика, пытаясь прочесть истинный смысл сказанного.

— Вижу я, каким пням вы молитесь! Чую, иным демонам ещё поклоняетесь!

— Каким демонам? Что говоришь-то? Уж лет десять как все крещёные.

— Крещёные? А не ты ли там у ворот ответил воеводе «слава богам»? — отец Казимир снова поднял на Улеба холодный взгляд.

— Стало быть оговорился. По привычке.

— Оговорился?

— Оговорился. Как есть, оговорился, — старик сокрушённо качал головой, но священнику послышалась отнюдь не вина в его голосе.

Воеводу с товарищами разместили в соседней избе у Ждана. Хозяин сам бывший ратник, хаживал в своё время и на ромеев и на хозар и был не прочь вспомнить ратные подвиги с понимающими людьми. Печь ещё горяча — утром пекли хлеб, жаркий хлебный дух не умещается в четырёх стенах, ворочается, вышибает из стен душистую смолу, колышет пучки трав, висящие под полатями. А оттуда сверху, раскрыв рты, глядит младшая жданова детвора, мал мала меньше. Виданное ли дело, настоящие княжьи дружинники!

Войны распустили пояса, сняли брони. Деревянная братина с мёдом идёт уже по второму кругу.

— Да нормально живём, вольно. Зверя в лесу полно, рыба, вон, в озере. Сына старшего женил в запрошлый год, почитай, цельный терем отстроили! — Ждан показал руками размер терема.

— А мы, вот, вишь, люди служивые. Велено доставить попа в Градень, так расшибись, а доставь. А каково летом по лесу телеги тягать, сам понимаешь. Веришь, думали утопнем в этой грязи, а поп нас на месте и отпоёт, — ухмылка у Станяты вышла невесёлая.

— Так почто ж через лес-то идёте? По Венже б до Верхозера, а там по протокам дня три и вот он, Градень-то!

— Да говорят, неспокойно нынче на Венже. То ли наши ушкуйники, то ли пришлые варяги завелись, — Станята уплетал горячее мясо, что за ушами трещало. — А нам рисковать никак нельзя, — он поманил хозяина пальцем и наклонился. — Дюже важен этот Казимир…

— Станька, кончай трепаться! — привалившийся к стене Третьяк приоткрыл глаза.

— Так вот, кто такие толком никто не знает, ладьи, говорят у них с драконьими головами и на парусах тоже дракон намалёван.

— Эво как, — Ждан огладил бороду. — а мы тут в лесу и знать ничего не знаем. — А дракон, это что ж за зверь-то будет?

— Ну так змей по-нашему и будет.

— И что ж, о трёх головах?

— Так змей они и есть змей — Горыныч, три головы, как положено! — пожал Станята плечами. — Или у вас тут другие водятся?

— Ну, сам не видел, а другие, говорят, видели. Будто бы за Гиблым Мхом, за болотом, видели.

— Что, Горыныча?

— Ну, Горыныча не Горыныча, а змея видели, — Ждан победно обвёл взглядом гостей. — Дед мой видел!

— Ага, дед. Это когда ещё боги по земле ходили? — кто-то рассмеялся.

— А ты пойди на тот Мох да пошарь! Может там сам Ящер отсиживается, встретишь — расскажешь, как оно, смешно аль не очень!

— А ты сам-то туда ходил?

— Ходил. Змея не видел, врать не стану. А так ходил, там гать старая есть.

— А ходил-то зачем?

— Известно зачем. Там старая Ошуниха живет, знахарка, — Ждан отхлебнул ещё медовухи. — Любые хвори лечит. Вот и ходим.

— Болото, Змей, ведьма, — Третьяк покачал головой. — Добро отец Казимир вас не слышит.

— Да не ведьма, — помотал головой Ждан, — знахарка!

— Да какая разница-то, слова разные, суть одна. Ведьма ведает, знахарка знает…

— А попам вообще всё едино, — добавил Станята.

— Цыц, паря, — беззлобно бросил Третьяк. — Видать, теперь их время.

Утро пахло свежестью умытого леса, цвело и жужжало. Влажная прохлада ещё цеплялась за высоченную крапиву, пряталась в тени за баней, но жаркое солнце уже прорывалось сквозь верхушки раскидистых сосен, на глазах осушая утреннюю росу. Настроение у дружинников весёлое, во дворе то и дело звучат взрывы смеха. Только отец Казимир мрачнее тучи.

— Что, воевода, весело твоим людям?

— От чего ж не веселиться, отче? Оглянись вокруг — красота! — Третьяк закрыл глаза и подставил лицо яркому солнцу.

— Ты не видишь бесовских знаков на домах? Не видишь узоров на их одеждах? Эти люди язычники!

— Да какие они язычники? Все ж крещёные. А те знаки давным-давно деды-прадеды резали.

— А если я властью, данной мне князем, прикажу тебе стесать богомерзкие символы? — в голосе священника нарастала ярость.

Воевода помолчал, надел шлем и повернулся к Казимиру.

— Тогда ты никогда не попадёшь в свой монастырь, — медленно проговорил он. — Здесь не Европа. Хоть эти люди и не войны, но и мы не былинные богатыри. Нас перебьют, а тебя привяжут за ноги вон к тем двум деревьям да разорвут на части. Можешь не сомневаться.

— Поэтому мы просто уедем? — священник сжал кулаки.

— Да, поблагодарим за гостеприимство и уедем. А дальше уже не наше дело, — последнюю фразу Третьяк сказал про себя.

Местность пошла суше, каменистее. Где-то справа внизу, куда несут воду холодные ручьи, раскинулось болото, Гиблый Мох. Порой лёгкий ветер доносит мрачный болотный дух сквозь редколесье. Ближе к болоту деревья приземисты, с кряжистых ветвей до земли свисают длинные бороды мха, сами собой заплетаются в косы, шевелятся на ветру, как живые. В темноте не мудрено и за лешего принять. Отец Казимир перекрестился, ему так и виделись богомерзкие капища, коим самое место среди таких зловещих рощ.

Лошади идут бодро, Скоро Градень, монастырь, там он найдёт способ покарать проклятых язычников и без помощи несговорчивого воеводы. Тот и сам недалеко от них ушёл. В одном он прав, сейчас отец Казимир был бессилен, и это не давало ему покоя.

Священник поровнялся с воеводой.

— Князь назвал тебя честным христианином, но я начинаю в этом сомневаться.

— Князь приказал доставить тебя в Градень в целости и сохранности. А эти люди живут в лесу и то, что у них нет пастыря, не ваша ли вина?

— Ну, с этим я разберусь, не сомневайся! Но если ты защищаешь этих людей, а они явно поклоняются демонам, то как ты можешь называть себя христианином?

— Отец Казимир, я защищаю тебя! Если ты можешь, призови Господа покарать их прямо сейчас! Я с горсткой людей сделать этого не могу.

— Пусть так, но что-то я не заметил, чтобы это особо волновало твоих людей! — священник как будто согласился с доводами воеводы.

— А они тоже люди простые, о высоком не думают. Не их это забота.

Мохнатые деревья измельчали и незаметно расступились, справа насколько хватает глаз раскинулось болото. Солнце высоко, но над болотом стоит густой туман. Жаркие лучи гонят туман прочь от леса, загоняют его вглубь топи, и там слабнут и отступают. Дорога идёт вдоль, как граница. Редкие полусгнившие стволы неведомо как попавших в топь деревьев сменяются цветным ковром зыбких кочек, где глубинный гнилостный дух прячется в облаках пьянящих ароматов цветов. Порой болото оборачивается заливным лугом, по которому рвануть вы вскачь, а порой прямо у дороги открываются тёмные окна воды неведомой глубины.

— Ты, Верешка, туда не особо заглядывай-то, — насмешливо проговорил седой Лыч молодому парню. — А то приглядит тебя там водяной какой или русалка, да и умыкнёт на привале.

— Ну, с русалкой-то как-нибудь сдюжим! — расплылся тот в улыбке.

— О, герой! Слышь, не тебя ли кличут? — в тумане на болоте кто-то довольно заухал и захлопал по воде.

— Что это, дядька? — веселье мигом слетело.

— Известно что, — усмехнулся Лыч, — водяной услыхал, как ты хвалишься, доволен! Добрый зять, говорит, будет!

— Ну, Верешка, теперь жди гостей!

— Да иди ты!

Войны дружно рассмеялись, сбрасывая мимолётное напряжение.

Священник покачал головой.

— О чём у тебя говорят войны, воевода?

— Так о бабах же! — Третьяк развёл руками.

— О бабах?

— А русалки-то кто, как не бабы? О том и говорят.

Впереди показался перекрёсток — начиналась гать, уходящая вглубь болота.

— Вот тебе водянник и дорожку проложил, — войны продолжали подкалывать Верешу. — Гляди, не сам ли встречает?

— Так это поди, та самая гать, к ведьме, что Ждан говорил!

— А, так тебе уже одной русалки мало, ведьму подавай!

Отец Казимир насторожился.

— Эй, как там тебя! Что ещё за ведьма? — он пришпорил коня. Третьяк с досадой сплюнул.

— Не знаю, мужик сказывал, что на болоте ведьма живёт, знахарством промышляет. А к ней, стало быть, гать проложена.

В глазах священника, начал разгораться огонь праведного гнева.

— Воевода! Мы едем к ведьме!

— Да зачем?

— Ты прав, мы не можем покарать целое село вероотступников, но мы можем справиться с одной ведьмой! И это наш долг! Это и твой долг, долг христианского война!

Все разговоры стихли. Воевода выругался про себя. Чёртов поп явно упёрся рогом и спорить с ним было опасно.

— Ладно, вперёд! — он кивнул головой и лошади ступили на гать.

«Ура! Мама пришла, мама пришла!» — Зюзик подпрыгивал всеми четырьмя лапами так, что дрожала земля.

— Ах, ты, Зюзище лопоухое! — Леся ухватила его за уши и поцеловала в чёрный нос, размером чуть меньше её головы.

Дракончик припал к полу светло-зелёным пузом и попытался лизнуть хозяйку.

— И кто тут опять сено разворошил? Кто опять напакостил? — она ловко уклонялась от длинного языка, дёргая Зюзика за уши.

«Я разворошил, я напакостил, всё, что хочешь — я!» — он молотил хвостом, как дворовый барбос, угрожая разнести всё то, что ещё было цело в сарае.

— Ну всё, всё, молодец, лапочка, пошли гулять!

«Гулять, гулять!» — Зюзик поскакал во двор, едва не сбив Лесю с ног.

В большом дворе много опасностей. Злобный индюк так и норовит ущипнуть за бок, щиплется он пребольно. Зюзик замер посреди двора и внимательно осмотрелся, по-охотничьи приподняв одно ухо, второе пока подниматься никак не хотело. И цепной кобель страшно ругается, его лучше обойти. А самое главное — старая бабка с клюкой. В запрошлый раз он только и хотел-то поглядеть, что она такое высматривает в колодце, ничего не увидел и недоумённо фыркнул. А бабка почему-то испугалась да как треснет палкой прямо по лбу. И всякий раз теперь грозится. Но на самом деле она добрая, когда Леся не видит, кормит его сладкой морковкой, да и разве драконий лоб ушибёшь какой-то палкой?

— Пошли, пошли! — дракончик выскочил за ворота и помчался кругами по цветущему лугу, поднимая стаи разноцветных бабочек. Он оглушительно фыркал и чихал, сладкая пыльца, лепестки и не успевшие увернуться насекомые щекотали глубокие ноздри.

Сейчас можно вволю набегаться по высокой траве, а потом они пойдут ловить глупых лягушек, мама их почему-то не ест, значит ему больше достанется. От избытка чувств Зюзик подпрыгнул вверх и замолотил крыльями. Взлететь пока не удавалось, ну и ладно, зато у него есть хвост, а лягушек нет! И дракончик, вильнув задом, ловко сшиб хвостом разлапистый куст лопуха.

Пронизанный солнечными лучами надёжный край леса давно скрылся в тумане, под ногами хлюпает болотная жижа. Гать покачивается, чувствуется, что внизу трясина и стоит только оступиться, как она ухватит человека и утянет вглубь на потеху бледным болотным русалкам. Войны молчат, шутки стихли. Жабы оглушительно квакают прямо за спиной. По-хозяйски, оглушительно и нагло обсуждают достоинства пришельцев. Иные явно ростом с доброго кабана, грозятся всё припомнить обидчикам их родичей из дорожных луж. Запах конского пота смешивается с гнилостным духом трясины, и лишь изредка отряд накрывает волна цветочного аромата, вырвавшаяся со скрытых в тумане островков.

В белёсых облака постоянно темнеют странные тени, кто-то ухает, плещется, люди крепче сжимают копья. Порой странные звуки раздаются так близко, что отец Казимир торопливо креститься и шепчет молитвы, но упорно продолжает ехать вперёд.

Внезапно стало теплее, где-то наверху, за туманом из облаков выглянуло солнце. Мертвенно белое покрывало болота стало истончаться и вот уже исчезло, как не бывало. А впереди люди с облегчением увидели зелёные острова леса.

Лица воинов повеселели, с солнцем можно и на ведьму, и на Бабу Ягу, и на Змея Горыныча. Гнилостный запах болотных глубин отступает, сменяется ласковым духом трав и полевых цветов и, вроде, болото уже и не совсем болото, а действительно заливные луга.

— Вроде, выходим, — проговорил Третьяк.

— Собраться, — скомандовал священник, — не на прогулке!

— Станька, в дозор! — велел воевода.

Станята пришпорил коня и исчез в видневшихся на краю острова кустах. Вскоре он уже вернулся назад.

— Там хутор, но дворе одна старуха.

— Ведьма! Вперёд! — Казимир тронул коня.

Потемневшая от времени приземистая изба, большой хлев да баня на отшибе, вот и весь хутор. Пёстрые куры испуганно шарахнулись из-под ног лошадей. Снова колдовские знаки, они повсюду — на избе, на воротах, даже колодезный журавль покрыт бесовским узором. Священник сплюнул на землю и перекрестился. Под навесом сушатся пучки трав, висят лосиные рога, чьи-то шкурки. Ведьмино логово, как есть.

Седая старуха в расшитом платке смотрит на непрошеных гостей бесстрашно, как будто видит насквозь. Отряд остановился посреди двора. Похоже, даже священнику стало немного не по себе.

Старуха усмехнулась уголками губ.

— Добро пожаловать, люди добрые! Что же привело вас на наше болото?

— Я отец Казимир, настоятель граденьского монастыря!

— Не слыхала, батюшка!

— Говорят ты ведьма, людей бесовскими зельями поишь, с нечистью болотной знаешься!

— Кто ж такое говорит-то, — старуха оперлась двумя руками на клюку, покрытую затейливой резьбой. — Людишек лечу, а что до нечисти, так здесь только вы да я, а больше никого нет.

— Значит признаёшься в колдовстве? — торжествующе вскричал отец Казимир!

— Ни в чём я тебе не признаюсь. Коли нет у вас ко мне дала, так и езжайте восвояси.

— А что вышито на твоей одежде? Рогатые демоны!

— То небесные лосихи, наши праматери, тебе, впрочем, всё равно, вижу зачем ты пришёл!

— Признайся по-хорошему и Господь помилует тебя!

— Перед твоим господином я ни в чём не виновата и нет у него власти надо мной! — старуха гордо выпрямилась.

— Богохульство! — вскричал священник. — Больше мне никаких доказательств не нужно, воевода, сжечь её! И весь этот вертеп!

— Отец Казимир!

— Не сметь противиться воле Господа! Сжечь ведьму!

Третьяк повернул голову, избегая смотреть в глаза войнам.

— Разобрать сарай! Связать старуху! Живо! — яростно крикнул он.

Войны бросились с топорами к сараю. Тем, кто не успел пришлось вязать старуху.

— Прости, мать, — пробормотал один.

— Ваш новый бог простит, — ответила она, — или не простит?

Ну умея пока летать, Зюзик забавно подпрыгивает всеми четырьмя лапами, и сверху высматривает в траве полевых мышей. Углядев добычу, он резко хватает её вместе с зелёй, промахивается, снова хватает, разбрасывает землю у норы лапой… Наконец жующая морда выглядывает из травы с измазанным землёй носом и довольным видом.

Леся улыбнулась и, раскинув руки, пошла по высокой траве, гладя ладонями мохнатые цветы и колючие стебли. Травы сплетаются с распущенными волосами, будто мать-земля ерошит волосы дочери шершавой натруженной рукой. Сзади раздалось могучее сопение, может, мама нашла что-то интересное, дракончик попытался сначала заглянуть сверху, потом сунул нос под руку. Фыркнул от набившейся пыльцы. Леся крепко сжала морду руками, поцеловала вкусно пахнущий цветами нос. Зюзик припал на передние лапы, осторожно вырвался и принялся скакать вокруг, вздымая в воздух тучи лепестков и пушинок.

Из глубокого оврага пахнуло холодом, почудилась неясная тревога, как будто лёгкое облачко на мгновение закрыло солнце. Закрыло и пропало, но что-то осталось, то ли вспомнилось, то ли подумалось. Зюзик замер и внимательно посмотрел на Лесю, затем повернул ушастую голову в сторону дома и пошевелил ноздрями, принюхиваясь.

— Гуляй, Зюзик, гуляй!

Едва заметная тропка вела от одной цветущей поляны к другой. Сюда почти не долетали запахи и звуки болота. Здесь весело щебетали птицы, деловито жужжали толстые шмели, казалось, водяные Гиблого Мха надёжно отгородили заповедное место от тумана, дождей и бед.

Внезапно Лесе вспомнилась бабушка. Как водила она ещё маленькую внучку по этим лугам, как показывала где какие травы растут, как зовутся и зачем нужны. Вот бабушка в белом до пят сарафане плетёт ей венок, вот со светлой грустью сморит на неё, Леся вновь ощутила родной, такой знакомый с детства запах…

Она остановилась, не понимая вспомнилось это или почудилось. Образ был так ярок и реален, как будто бабушка только что стояла здесь, казалось, вон те стебельки ещё колышутся, только распрямившись. Но белый цвет — цвет смерти, бабушка никогда не носила белую одежду.

Внезапно странный, неожиданный звук заставил резко Лесю повернуться. Зюзик неотрывно смотрел назад, с шумом втягивал воздух. Леся подошла к нему, привычно погладила по шее и чуть не отдёрнула руку. Дракон мелко дрожал. Он дрожал и утробно рычал впервые не понарошку, в игре, притворно бросаясь на хозяйку, а по-настоящему, неумело, непонятно и страшно.

По спине побежали мурашки. Пришло неясное предчувствие беды.

— Домой, Зюзик, — тихо сказала она и побежала вперёд.

Праведный гнев переполнял душу отца Казимира. Сейчас проклятая ведьма ответит за все свои преступления, с каждым словом обвинения росла его уверенность в своей правоте. Ведьмам, колдунам и прочим богомерзким язычникам нет места на земле и ему, отцу Казимиру, Господь дал власть очистить эту землю от скверны!

— Покайся, тварь, последний раз предлагаю! — прорычал священник, дёргая старуху за седые волосы. Мокрая верёвка глубоко врезалась в горло, он знал как нужно привязывать ведьму к столбу, но она только плюнула в оскаленное лицо. Отец Казимир взревел и бросил факел в костёр. В эту минуту он сам более всего был похож на свирепого демона, жаждущего человеческой крови.

От костра пахнуло нестерпимым жаром сухие доски быстро занялись. «Плохо, быстро умрёт», мелькнула мысль, а хищные ноздри раздулись с наслаждением вдыхая запахом горящей плоти. Одежда ведьмы вспыхнула, она страшно забилась, захрипела, столб окрасился дымящейся кровью, но никто не услышал ей крика. Лишь воеводе на мгновенье показалось, и мир вокруг неуловимо переменился и уже не будет прежним. Он отогнал наваждение, встряхнул головой и вырвав копьё из рук ближайшего отрока с силой вогнал его в ещё трепещущее сердце.

Пот заливал глаза, воздуха не хватало, но она бежала, не чувствуя ног, не обращая внимания на синяки и ссадины. Зюзик мчался рядом, не отвлекаясь и не заигрывая. Иногда он пытался взлететь, яростно хлопал крыльями, но снова опускался на землю. Леся издалека почувствовала запах дыма и чего-то такого, чего никак не должно было быть. Вот уже виден дом, над крышей занимается пламя, во дворе какие-то люди… Они увидят Зюзика, мелькнула мимолётная мысль. Мелькнула и пропала, а всё сознание заполнил костёр с обугленным столбом в середине, откуда-то Леся точно знала, что там чернеет, и безжалостный убийца в личине человека.

— Змей! — раздался вдруг полный ужаса вопль.

Войны мгновенно обернулись, хватаясь за оружие, спотыкаясь бросились прочь под прикрытие разорённого сарая. Со стороны поля на них могучими прыжками мчалось огнедышащее чудовище с оскаленной пастью и раскинутыми крыльями. Девушку никто не заметил, мелко крестящийся священник свалился с ног, когда она налетела на него с кулаками. Кони бросились прочь по гати, оборвав привязь.

Зюзик резко остановился посреди двора со страхом, косясь на пылающий огонь. Почему здесь так много странно пахнущих людей? И они все с палками, ещё длиннее, чем у бабки. А где же бабушка, почему её нет? Он топтался на одном месте, растопыривая крылья, пытаясь понять, что происходит.

Войны замерли с копьями и топорами в руках. Змей не нападал, не было ни дыма из ноздрей, ни пламени из пасти, это был совсем молодой змеёныш, щенок. Он забавно топорщил хохолок и недоумённо хлопал большими, почти человеческими глазёнками.

Леся, не помня себя, колотила Казимира руками и ногами, кусала его зубами, из глаз текли слёзы. Он наконец спохватился и резко оттолкнул её, она упала.

— Ещё одна ведьма! И демон! Убейте их, чего вы ждёте? — воскликнул он.

— Отступать! — звенящим от напряжения голосом скомандовал Третьяк. Биться даже с молодым змеем всемером это удел древних героев. Тут нужны мощные самострелы и толстые копья, сродни тем, с которыми ходят на медведя. Тогда ещё есть шансы, а так почти никаких. Тем более, что змей, похоже, глупый и вообще ручной, не нападает. Можно, можно уйти. — Не трогать, отступать!

— Куда? Стоять! Убить их! — священник в исступлении схватил оброненное кем-то копьё и поднял над головой в замахе. Змей повернул голову к нему. В этот момент Леся нащупала рукой острый камень, поднялась и с яростным криком бросилась на Казимира. Кто-то как будто дёрнул его руку и копьё с треском вошло в грудь девушки. Крик оборвался.

Зюзик увидел, что Леся вдруг упала и не двигается. И так плохо и страшно запахло кровью.

«Мама, мама!» — Зюзик неуклюже толкнул девушку носом, — «Вставай!». Но мама лишь коснулась его щеки такими неожиданно холодными, липкими от крови пальцами, и рука бессильно упала. В это мгновенье Зюзик вдруг понял, что мама больше никогда не встанет, не чмокнет его во влажный нос, что остался совсем один во всём свете. Он и эти…

— Дурак, зачем ты убил её? — застонал Третьяк. — Теперь нам всем конец!

И когда змеёныш поднял голову над мёртвой хозяйкой, он с ужасом понял, что теперь уже перед ними не кутёнок, а страшный зверь, у которого нет в жизни более иной цели, кроме мести. И остановит его только смерть. Воевода явно видел, как дракон на глазах взрослеет, как в жёлтых нечеловеческих глазах нестерпимым жаром разгорается священная боевая ярость, делающая тело нечувствительным к боли и удесятеряющая силы.

Священник, оглянулся и стал неверными шагами пятиться назад. В этом момент змей взревел. Это был первый в его так внезапно наступившей взрослой жизни боевой рёв, тугая волна сбила Казимира с ног, в следующее мгновенье змей прыгнул вперёд. Священник ещё не успел упасть, когда правая лапа, ломая кости, пригвоздила его к земле, могучие челюсти сомкнулись, и крик захлебнулся в фонтане крови, брызнувшей из разорванного надвое тела.

— Бей! — мощно и безнадёжно вскрикнул воевода, метнул копьё и выхватил топор. Наконечник пробил кожу на боку змея, но тот даже не заметил, взвившись в новом прыжке.

Змей страшно ревел, рвал врагов когтями, бил шипастым хвостом. Он чувствовал, как острые копья вонзаются в тело, как топоры разрубают его кости, но неведомая доселе древняя ярость и всесокрушающая ненависть к убийцам придавали ему сил. Оберукий Третьяк подхватил скользкий от крови топор растоптанного Вереши и рубил змея, вращаясь смертоносным маятником. Но знал уже, чувствовал, что не выстоит. Боги не простят убийства, мелькнула мысль, перед тем, как могучий хвост смёл его, как мешок с сеном, переломив позвоночник.

Лыч видел, что воевода пал, он что было силы метнул топор, тот глубоко засел в шее. Змей дёрнулся в его сторону, отшвырнув чьё-то разорванное тело. Лыч выставил перед собой копьё и упёр его в землю. Змей прыгнул, копьё с хрустом пробило грудь, на лицо хлынула дымящаяся кровь, но змей не остановился.

На хутор опустилась мёртвая тишина. Все враги были повержены, дом догорал и израненный дракон не узнавал покрытый сажей и кровью родной двор. Перед глазами промелькнули тени, вспыхнули и погасли уже бесконечно далёкие дни детства. Огонь ярости погас и пришла боль. Пришло одиночество, бездонное, как небо над головой. Он повернулся вокруг, в последний раз обвёл невидящими глазами пепелище, раскрыл крылья и изо всех оставшихся сил прыгнул вверх. Он летел в первый и последний раз, перерубленные кости рвали кожу, жилы лопались, но он поднимался всё выше и выше, чувствуя, как с каждым взмахом крыльев жизнь покидает его, но там, наверху была уже видна радуга, за которую уходят все драконы, где его уже ждёт мама, где в немыслимой выси парит сокол с сияющими как солнце перьями.

Станята медленно полз по болоту. Он давно потерял направление и уже не чувствовал сломанных ног. Жирные склизкие пиявки намертво присосались к телу, огромные злые комары облепили лицо. Он проклинал и священника, и дракона, и свою несчастливую судьбу, заведшую его в этот по истине Гиблый Мох.

— Только б добраться до земли, только б добраться, — повторял он, как молитву. Станята не знал какому богу теперь молиться. Новый не помог, а старые не простят. Он лёг на кочку, чтобы передохнуть, вроде бы вон там уже виднеется лес, только бы добраться. Но вдруг волна холода прокатилась по воде, воин судорожно попытался вылезти на кочку полностью, но кочка резко ушла под воду, не оставляя надежды на спасение. Гиблый Мох принял последнюю жертву.