Тошнотворная мразь.

1.

Запах в подъезде стоял такой, словно кто-то насрал, обоссался и наблевал там совсем недавно, причём сделал всё это одновременно. Впрочем, удивляться тут было не чему: в этом районе Зеленогорска в подъездах вообще не мыли.

Железная грязная дверь своим тяжёлым и гнетущим видом отлично вписывалась в этот «живописный» антураж, как и десятки растоптанных окурков, валяющихся возле порога.

Семён потянулся рукой к кнопке звонка, но прежде чем надавить на неё, проверил, нет ли там какой-нибудь размазанной сопли, или ещё чего похуже.

Единственной хорошей новостью в этом убогом месте стало наличие лампочки, которую, видимо, ещё не успели спереть, и которая позволяла видеть, что находится под ногами. Худшим сюрпризом в этой ситуации могла стать иголка от шприца, которые наркоши разбрасывали повсюду. Встанешь на такую — и пиши пропало: ВИЧ, гепатит C, сифилис, — полный реестр постыдных и неизлечимых болезней. И доказывай потом всем вокруг, что ты не подхватил это дерьмо, трахая какую-нибудь дворовую проститутку.

Он откашлялся, неосознанно пытаясь прогнать вязкий и вонючий запах из лёгких, и всё-таки нажал на кнопку звонка. Несколько долгих секунд ничего не происходило, а затем откуда-то из глубины донёсся хриплый приглушенный голос.

— Кто там? — прозвучало это так, словно в глотку говорившей кто-то запихал целую горсть подшипников.

В этот момент Семён всерьёз засомневался, а не ошибся ли он квартирой, но почти сразу же отвергнул данную мысль. Дверь хоть и была сейчас обшарпанной и грязной до жути, он всё же помнил её хорошо. Вот только кому принадлежал этот голос? Неужели?..

— Это я, Сёма! — ответил он.

— Какой Сёма? — голос на этот раз прозвучал чуть внятнее, или просто он уже начинал врубаться в изуродованную дикцию скрытого за дверью оппонента.

— Тётя Маша? — неуверенно спросил он.

И тут же в голову пришла мысль, что это просто невозможно. Тётка всегда была женщиной порядочной. Вряд ли за пять лет его отсутствия она могла превратиться во что-то отталкивающее и маргинальное. Впрочем, причины существуют разные. Порой жизнь преподносит неприятные сюрпризы в виде, допустим, флюса, или фурункула на щеке. Эти вещи могут негативно повлиять на голос и дикцию.

Пауза за дверью несколько затянулась, заставив Семёна нетерпеливо топтаться на месте. Наконец по ту сторону раздался сиплый звук, похожий и на вздох, и на сухой кашель одновременно.

— Сёмка, ты что ли?

Это точно она! — подумал Семён и не удивился, что данное открытие его слегка обескуражило.

 За дверью послышалась возня, затем лязгнула задвижка, и железная дверь, тосклива скрипнув, распахнулась.

Первое, что ощутил Семен, была волна алкогольного перегара, едва не свалившая его с ног. В полутёмном коридоре, пошатываясь, стоял какой-то низкорослый гоблин с тонкими цыплячьими ножками и огромным распухшим лицом. Свет, падающий с площадки, перекрывала дверная тень. Но даже она не могла спрятать от взора гигантский синяк, расплывшийся, как клякса под левым глазом. Растрепавшиеся волосы на голове стояли дыбом.

Прежде чем сказать хоть слово, парень проглотил ком, внезапно подступивший к горлу. В тот момент он понял, что все «красоты» изгаженного зеленогорского подъезда были лишь прелюдией к основным сценам. Почему-то снова захотелось кашлянуть, но Семён понял, что если позволит себе это сделать, его желудок поспешит избавиться от остатков привокзальной шаурмы. А от неё и так, надо сказать, подташнивало.

— Тётя, Маша, — еле слышно выдавил он.

Существо в коридоре покачнулось и, чтобы не упасть, ухватилось тощей рукой за дверной косяк. В полутьме маленькими искорками блеснули глаза.

— Заходи, — со вздохом сказала она и повернулась к нему спиной. Голос прозвучал глухо, но в нём чувствовались какие-то едва уловимые эмоции.

Семён сделал нерешительный шаг за порог.

— Ты меня хоть узнала? — спросил он.

Тётя Маша остановилась и, не поворачивая головы, бросила:

— Узнала, Сёмка, проходи на кухню.

Было что-то пугающее в этой маленькой и косматой фигуре. Тощая и ссутуленная она медленно плелась по коридору, скользя ладонью по старым и местами вспучившимся обоям.

Парень закрыл за собой дверь и подумал о том, стоит ли ему снимать в квартире кроссовки. Вряд ли пол по чистоте отличался от того, что «блистал» плевками и окурками в подъезде.

2.

Он и не ожидал, что кухня окажется чище: раковина была переполнена грязной посудой, тарелками, ложками и кружками. Старый холодильник «Свияга» находился на том же месте, что и пять лет назад. Его дверцу они с братцем ещё в детстве расклеили вкладышами из жвачек. Стол, впрочем, был относительно чист. На нём стояла ополовиненная бутыль дешёвой зеленогорской «перцовки» и пара стаканов. Подоконник же просто ломился от обилия разнообразной стеклотары.

В ярком свете шестидесятиватной лампы Семён мог лучше разглядеть то, во что превратилась его родная тётка, и сказать по правде, он бы многое отдал за то, чтобы этого избежать.

Помимо огромного фиолетового фингала, её лицо распирала уже начавшая слегка опадать гематома, часть которой сползла под подбородок и начала багроветь. Нижняя губа оттопырилась, придавая женщине очень неприятное сходство с шимпанзе.

Тётя Маша шумно выдохнула через нос и просто плюхнулась в кресло, стоящее возле окна. На подлокотнике, в пустой консервной банке дымился окурок.

— Присаживайся, племяш, выпей с тёткой.

Все слова приветствия застряли у Семёна в горле. Трясущимися пальцами он кое-как извлёк из пачки сигарету и закурил.

— Присаживайся, — повторила она. — В ногах правды нет.

Семён осторожно опустился на табурет по другую сторону стола и понял, что смертельно хочет выпить. Но глотать это сомнительное пойло не хотелось даже ему, хотя на зоне он чего только не пробовал.

— Чего случилось-то? — наконец смог произнести он.

Тётя Маша пренебрежительно махнула рукой.

— А, упала.

— Мм, я вижу, ты часто падала, особенно носом. Сколько раз ломала?

— Не помню уже. Много, наверное, — сказала она и потянулась за бутылкой. Её рука с большим трудом выполняла все дальнейшие манипуляции, словно она не наполняла стаканы, а рисовала картину на сенсорном планшете.

Прежде чем выпить, Семён с подозрением принюхался к содержимому стакана и понял, что не ошибался относительно качества напитка: от него так и несло сивушными маслами. Тётке же, судя по всему, было глубоко начхать. Она круто запрокинула стакан и одним большим глотком пригубила всю дозу.

— Ты прости меня, — тихо сказала она, утерев тыльной стороной ладони разбитые губы.

— Тебя-то за что?

— Ну, как? — она попыталась виновато улыбнуться, но опухшее лицо лишь перекосилось. — Пять лет отсидел из-за моего недосмотра.

— Какой, нахер, недосмотр, тёть Маш? Мне тогда двадцать шесть было, и я должен был знать, чем это чревато, когда бил того придурка по роже. И вообще, твой сынулька должен у меня прощения просить, а не ты. Это ведь из-за него такая канитель вышла.

Глаза её, утопленные алкоголем, на какой-то миг злобно сверкнули, но она тут же взяла себя в руки и лишь грустно покачала головой.

— Ты уж его прости. Он ведь не со зла.

— Угу, — буркнул Семён. — Его надо было за соучастие подтянуть.

— Ну, хватит, — взмолилась она.

Теперь пришёл черёд Семёна брать себя в руки. Он постарался успокоиться и сделал глубокую затяжку, враз докурив сигарету до самого фильтра. Горечь, поднятая в душе, как взвесь со дна стакана вызвала новый прилив желания напиться. Он подумал о деньгах, которые кореша на зоне собрали ему в дорогу.

— Дома-то есть ещё кто? Может, пошлём кого за водкой?

Услышав такое предложение, тётка даже оживилась.

— Посмотри в зала. Если девчонки дома, то их отправь.

— А Эдик? — спросил он.

Глаза её снова блеснули.

— Ой, только Эдичку не буди, ради бога!

— Да нужен он мне, — буркнул Семён себе под нос и вылез из-за стола.

3.

Понятно, почему они не отвечали на мои письма, — подумал он.

Всё происходящее до сих пор казалось ему ночным кошмаром. Глоток свежего воздуха свободы был окончательно отравлен мрачной реальностью. Приезжая сюда, Семён не питал иллюзий относительно того, что его придурковатый двоюродный брат возьмётся за ум и станет похожим на нормального человека, но такого он ожидать просто не мог.

 В большой комнате на диване, укрывшись ватным одеялом, спали две девушки. Одну из них он узнал сразу. Это была Виолетта, подружка Эдика, которую он привёл в свой дом из какого-то подвала, когда той не было ещё и шестнадцати.

Девчонка была довольно симпатичная: стройненькая, кареглазая, с правильными чертами лица. Однако наличие испорченного улицей характера и тонны психологического мусора в душе сводили все её достоинства на нет. Пока Эдик бухал, жалея себя и обвиняя весь мир в своих проблемах, эта стерва крутила романы с несколькими парнями сразу. Целью этих отношений всегда было одно — попасть в их дом, чтобы потом от туда что-нибудь спереть и навсегда пропасть из виду. Так, по крайней мере, рассчитывала она. И Семён, ещё будучи на свободе, не раз намекал ей на то, что добром подобные похождения не кончатся.

Страшно было представить, что это оторва могла набедокурить за прошедшие пять лет.

— Подъём! — скомандовал он. — Сёма вернулся!

Виолетта лишь дёрнулась на своём месте и слабо застонала. Её подружка оторвала помятое лицо от подушки и затуманенными, ничего не понимающими глазами посмотрела на парня.

— Ты кто? — хриплым голосом поинтересовалась она.

— То же самое я тебя хотел спросить, подруга.

— Я, это… Лёля.

— Ага, понятно. А я Семён.

В голубых и всё ещё пьяных глазах девушки появилось понимание.

— А, так ты брат Эдика?

Семён кивнул.

— Откинулся, значит?

— Ага, откинулся.

Лёля улыбнулась, продемонстрировав поломанные и жёлтые передние зубы. Семён подумал, что если бы не это обстоятельство, то он, возможно, смог бы её трахнуть. После пяти лет периодической мастурбации даже это пьяное чудо с растрепавшимися рыжими кудряшками казалось подарком небес. И всё же он решил воздержаться. Неизвестно ещё, какие венерические сюрпризы скрывало в себе её влагалище.

— Сбегаешь за пузырём? — спросил он.

На этот раз она не улыбнулась, а прямо таки просияла.

— Так конечно, не проблема! Надо ведь отметить твоё возвращение!

— Точно, надо, — сказал Семён и полез в рюкзак за деньгами.

Лёля довольно резво спрыгнула с дивана. На ней была изрядно вылинявшая и помятая футболка с двумя красными сердечками как раз в районе сисек, и серо-синие джинсы с заниженной талией, в которые с трудом помещалась её пышная задница.

Семён протянул ей пару сложенных вдвое банкнот.

— Вот, возьми литр водяры, только нормального чего-нибудь. И пожрать.

Потом секунду подумал и добавил:

— Если пропадёшь с деньгами — найду и налысо побрею. Поняла?

— Да всё нормально будет!

Она вновь продемонстрировала свою некрасивую улыбку.

Лучше бы ты этого не делала, — с тоской подумал Семён.

4.

Виолетта снова застонала и перевернулась на спину. Прядь чёрных волос спала с её лица, открывая взору болезненную бледность кожи и тёмные круги под глазами.

— Что с ней? — спросил он.

Лёля напяливала на себя истоптанные балетки, которые только что вынула из-под дивана. Глядя на это, Семён впервые пожалел, что всё-таки решил снять кроссовки. Вместо ответа она грубо начала тормошить подругу.

— Эй, Виолка, вставай! Сёма из тюряги вернулся. Виолка!

Девушка снова застонала и с трудом разомкнула веки. Поначалу она смотрела словно в пустоту, но затем её взгляд сфокусировался.

— Привет, — хрипло сказала она.

Семён нахмурился.

— Привет, а с тобой-то что?

Девушка зашипела сквозь стиснутые зубы и медленно вынула из-под одеяла свою правую руку.

— Она кошелёк у чурки отжала, — будничным тоном прокомментировала рыжая подруга. — Вот её и наказали.

— Твою же мать! — только и сказал Семён. Его вдруг снова затошнило, и теперь списывать это на шаурму было глупо.

Сквозь бинты, неумело наложенные на кисть, проступали тёмные пятна засохшей крови. Ноготь большого пальца потемнел, мизинец и безымянный покраснели и опухли. Остальных же просто не было. Искалеченная рука в таком виде казалась ненужным отростком. Словно вместо нормальной конечности ей пришили чей-то гнилой протез.

Семён с трудом сглотнул слюну. Теперь выпить захотелось ещё сильнее.

— Отрубили, что ли? — спросил он, поморщившись, хотя и совсем не жаждал знать ответа.

— Секатором отрезали, — простонала она.

— Твою же мать, — в сердцах повторил Семён. — Тебе в больницу надо, дура.

Виолетта покачала головой.

— Выпить есть чё?

— Сейчас, твоя подружка сбегает, — ответил он и отвернулся.

5.

 Куда катится твой маленький и без того ублюдочный мирок, Сёма? В какую жопу ты попал, однако, выйдя из застенок на такую манящую и столь долгожданную свободу?

 После пятой или шестой стопки его уже заштормило. Тошнота ушла, но мрак, царящий вокруг, стал только плотнее. Теперь Семён ощущал его каждым нервом, каждой клеточкой своего тела.

Тётка, сидящая в своём замызганном кресле, что-то рассказывала про их нелёгкую жизнь и про то, как тяжело сейчас приходится её ненаглядному Эдичке. Виолетта с бледным лицом пристроилась на подоконнике, поджав ноги и прижав искалеченную руку к груди. Рыжая Лёля продолжала периодически «радовать» всех присутствующих своей улыбкой и с каждым тостом двигалась к нему всё ближе, пока наконец её бедро не прижалось к его колену вплотную.

За окном уже мало-помалу начинали сгущаться липкие осенние сумерки. В окнах домов зажигался и гас свет. Мир словно скручивался в тугую спираль и втягивал в себя все надежды Семёна на нормальную человеческую жизнь. А где-то там, на севере области Митяй, Карэ и Боцман, передавая друг другу кружку с чифирем, откровенно завидовали его свободе.

Если бы знали…

Когда-то у него всё было более менее в порядке: сносная работа в автосервисе, хорошенькая девушка, работающая училкой в музыкальной школе, и самое главное — надежды. Но Эдик, избалованный и эгоистичный ублюдок однажды просто взял и перечеркнул всё это одним махом. Хотя винить только его одного в этом и правда не стоило. Семёну должно было хватить мозгов в тот злополучный вечер не повестись на его пьяные жалобы и не отправиться на разборки с наркоманом Пашей из пятого подъезда. Но кто же знал, что этот лох окажется таким хлипким, что с одного удара покачнётся и рухнет вниз, кубарем покатившись по лестнице и сломав к чертям собачьим почти все свои рёбра?

Всегда у него так, — подумал Семён про Эдика. — Сначала он стонет и жалуется, чтобы близкие люди впряглись в его никчёмную жизнь и принялись решать его проблемы, а потом, когда дело запахнет жаренным, просто взять и сказать всем, что я тут вообще не при чём, и ни в чём, мать вашу так, не виноват. Дескать, сами напакостили — сами и расхлёбывайте.

 Они и расхлёбывали: сначала мать, а потом и двоюродный брат Семён, родители которого погибли в автокатастрофе. Ему не было и десяти лет, когда старенькая «шестёрка» отца по мокрому асфальту вылетела на встречку, и попала под передний бемпер гружёного шлакоблоком КАМАЗа.

Воспоминания о родителях всегда заставляли его впадать в уныние. Ведь если бы не это трагическое стечение обстоятельств, он никогда бы не оказался здесь, в Зеленогорске, в компании тошнотворно-заботливой тётки и безумного братца-дегенерата.

Ещё покойная бабушка по какой-то, ведомой только ей одной причине, начала воспитывать в Эдике эгоизм, который с годами явно прогрессировал, превращая душу в душёнку, а все нормальные человеческие чувства погружая в беспросветный мрак зависти, жадности и непомерной жалости к своей драгоценной персоне.

Иногда он мог украсть у матери из кошелька деньги, но наказывали за это почему-то Семёна, мотивируя это тем, что он не досмотрел за братом. Но какого хрена, ведь Эдик был младше его всего на два года?

Быть может, причина скрывалась в инвалидности Эдика, который родился с девятью пальцами на руках вместо полного набора. Хотя, какого чёрта? Кто станет считать это проблемой для реализации своих возможностей? Разве что сам Эдик, который никогда и нигде не работал, изводя бабушку, а после её смерти и свою мать постоянным нытьём и призывами к тому, что все близкие обязаны ему бескорыстно и безвозмездно помогать.

Постепенно эта привычка превратилась в закоренелую. Порой Эдик уже не просил, а требовал заботы и ухода за собой. В немалой степени этому способствовал быстро крепчающий алкоголизм. Во время запоев этот худосочный нытик с четырьмя пальцами на правой руке превращался в настоящего домашнего монстра: орал как ненормальный на мать и Виолетту, называл всех вокруг говноедами и жополизами, явно зная, что никто за такие слова не сможет дать ему в морду, или как минимум, послать в весёлое путешествие на три буквы.

Только с Семёном такой номер не прокатывал. Эдик знал, что брат за гнилое словечко в свой адрес пускай и не изобьёт, но может дать хорошего и болезненного пинка под зад. Впрочем, рядом всегда была драгоценная мамаша, готовая в любой момент заступиться за сынулю и отстоять его права где угодно и перед кем угодно.

Иногда Семёна посещало подозрение, что тётя Маша страдает одной из форм мазохизма. Иначе как объяснить то, что со временем она начала как само собой разумеющееся переносить не только оскорбления, но и побои своего сыночка, при этом продолжая заботиться о нём и всем повторять, какой же у неё Эдичка бедненький и несчастный.

6.

От подобных воспоминаний Семёна снова затошнило. Чтобы угомонить эту холодную волну в желудке, он поспешил закурить. Рука Лёли как бы невзначай упала на его колено и поползла вверх, остановившись на выпуклости в районе ширинки. Первым порывом было стряхнуть её блудливую длань прочь, но он во время подумал, что тогда поступит как самая натуральная целка, и потому просто сделал вид, что ничего не замечает.

— Ты ведь с нами останешься, Сёма? — спросила тётя Маша.

От нового прилива алкоголя в кровь её лицо побагровело. Синяк под глазом стал ещё более контрастным, а гематома приобрела сиреневатый оттенок.

Семён неопределённо пожал плечами. Был у него один вариант, но так, на крайний случай, который он вообще всерьёз не рассматривал до того самого момента, как очутился здесь. Теперь планы нужно было менять. Смотреть, как помирает от сепсиса Виолетта, а тётку нещадно лупит её собственный сын, ему совсем не импонировало. И кстати, как дела у этого уродца?

— Где Эдик? — внезапно спросил он, подняв голову.

Все разом замолчали. Глаза тётки снова блеснули, но на этот раз в них явно прочитался страх. Виолетта как-то вся съёжилась, прижимая колени к груди. И даже Лёля замерла и перестала улыбаться, хотя её пальцы уже начали неторопливо расстёгивать молнию его брюк.

В наступившей тишине как-то особенно зловеще прозвучало бульканье водки, наливаемой Семёном в свой стакан. Окинув присутствующих взглядом, он демонстративно выпил и закусил половиной солёного огурца. Доза не превышала предшествующие, но в этот раз алкоголь опустился на дно желудка как холодный камень с острыми краями. Парня даже передёрнуло.

— Я всё-таки повторю свой вопрос, — с нажимом сказал он, преодолев очередной рвотный рефлекс. — Где Эдик, и почему он не хочет выпить с братом за его возвращение?

— Сёма, может, не надо? — жалобно проскулила тётка. Только теперь он заметил, что белок её левого глаза сплошь усеян лопнувшими кровеносными сосудами.

— Это ещё почему?

— Он очень болен, — подала голос Виолетта.

Было видно, что каждое слово ей даётся с неимоверным трудом.

— Болен?! — Семён невесело усмехнулся. — Что, ещё больнее тебя?

Ответом ему стало гробовое молчание. Лишь сквозняк, просачиваясь сквозь щель в оконной раме, напевал свою заунывную колыбельную песнь. Лёля нервно теребила пальцами свой рыжий локон, уже и забыв о том, куда хотела ими забраться несколькими секундами раньше.

— Он очень болен, — повторила слова девушки тётка и потянулась за бутылкой, чтобы уже в двадцатый, или двадцать пятый раз за этот вечер плеснуть себе очередные пятьдесят грамм. По какой-то причине алкоголь не ломал её полностью, а лишь поддерживал опьянение на определённой стадии.

Семён сухо рассмеялся. Наверное, его смех для присутствующих прозвучал зловеще, судя по тому, как их глаза начали расширяться от ужаса.

— Сёма, пожалуйста, не надо, не буди его, — тихо взмолилась тётка.

— Вы тут все сошли с ума, тупые суки, вы спятили, — решительно заявил Семён. — Срать я хотел на всех вас и на все ваши долбанные причуды. Поняли?

И прежде чем кто-то из них успел подать голос, он повернулся в сторону коридора и громко крикнул:

— Э, придурок, подъём! Брат из неволи вернулся! Просыпайся и выпей со мной!

Несколько бесконечно долгих секунд ничего не происходило, но минутой позже, анализируя произошедшее, Семён мог поклясться сто раз, что в тот момент в квартире стало намного темнее, словно все лампочки вдруг начали светить на половину своей мощности.

7.

Затем из глубины маленькой комнаты, которая была когда-то их детской, раздался звук, похожий более на скрип разрываемого металла, чем на человеческий голос. В мгновение ока все три женщины на кухне превратились в неподвижно сидящие статуи. Их выдавали только вытаращенные и бешено вращающиеся от ужаса глаза.

После секундной паузы дверь комнаты открылась с такой силой, словно кто-то изнутри поддел её бревном. Темнота там была такой густой, что свет из кухни и коридора не могли сделать видимыми даже близко расположенные предметы.

— Не смотри ему в глаза, — раздался тихий шёпот возле самого его уха. — Только в глаза не смотри.

Семён затравленно оглянулся, пытаясь понять, кому принадлежат эти слова, но увидел только то, как все три его собутыльницы, сжавшись в жалкие комочки, застыли на своих местах. Их глаза теперь были крепко зажмурены, а рты сжаты.

В тёмном дверном проёме что-то шевельнулось.

— Эдик? — неуверенно спросил Семён.

— В глаза не смотри, — требовательно прошептал голос ему в ухо уже громче, и на этот раз Семён ощутил мочкой прикосновение холодных мёртвых губ.

Время замедлилось, и всё пространство вдруг стало вязким как кисель. То ощущение невозможно было назвать страхом. Семён просто оцепенел, осознавая себя маленькой и одинокой песчинкой, затерянной в глубинах первозданного космоса, вселенной без света и звёзд. На то, чтобы крепко сомкнуть собственные веки потребовалось титаническое усилие. Он слышал, как что-то несуразное зашелестело по линолеуму от комнаты в кухню, как в раковине звякнула грязная посуда, когда что-то тяжёлое, проходя или проползая мимо, задело её своим тяжёлым телом.

Где-то совсем рядом раздался звук «уммм», безмерно противный и пугающий одновременно, словно блуждающие газы в огромном кишечнике великана давали понять своему хозяину, что не мешало бы ещё закинуть в желудок парочку человеческих трупов.

На подоконнике жалобно заскулила, а потом и вовсе завыла Виолетта:

— Нет, Эдичка, пожалуйста, ну, пожалуйста, только не пальцы.

Раздался смачный хруст, и квартиру заполнил визг девушки, быстро перерастающий в крик отчаянья и боли. Затем зловонное дыхание обдало лицо Семёна. Мозг парня скрутился внутри черепа как агонизирующая змея. В тот же момент желудок отчаянно сжался в комок, исторгая наружу поток рвоты. А спустя секунду, Семён понял, что теряет сознание.

8.

 Он медленно приходил в себя, ощущая тошноту и неимоверную тяжесть во всём теле. Сквозь шум в ушах начинали пробиваться голоса, смысл которых Семён начал понимать лишь минутой позже.

— Ты же знаешь, сынок, что мы все тебя любим, — лепетала тётя Маша. Голос её дрожал, как лист плакучей ивы. — Видишь, как Сёма рад тебя видеть? Он специально водочки купил, чтобы тебя поздравить со своим возвращением на свободу.

— Я тоже охренеть как рад его видеть, — раздался голос Эдика. В отличие от слов, в тоне не было и нотки дружелюбия.

Семён всё ещё не поднимал головы, но почувствовал, что было в его голосе что-то не так. Издалека, словно из другой вселенной доносились рыдания Виолетты и успокаивающие слова Лёли, которая, очевидно, заново перебинтовывала ей руку.

— Вспомни подвал, в котором мы с тобой охотились на крыс, брат, — сказал Эдик.

Теперь Семён понял, что в голосе братца было не так: он звучал, словно искажённый радиопомехами, звучал как старое радио из соседней комнаты, хотя и было понятно, что Эдик сидит рядом. Семён медленно поднял голову. В глазах всё ещё вспыхивали и гасли фиолетовые пятна, но это обстоятельство не помешало ему оценить всю картину в целом. Сквозь рябь и алкогольную муть он увидел Эдика, сидящего за столом рядом со своей избитой матерью… точнее, не Эдика, а то, что от него осталось.

9.

Иногда память прячет отдельные фрагменты жизни в свой потайной карман и там скрывает их годами, чтобы потом внезапно извлечь наружу и постараться удивить этим фокусом своего обладателя. Так случилось и с Семёном. Причиной тому, возможно, стал стресс, вызванный в детстве смертью родителей, а в более зрелом возрасте всей этой муторной историей с преступлением, наказанием и тюрьмой. Не исключено, что и он сам неосознанно попытался забросить это глубоко на чердак своих воспоминаний и закидать там разнообразным хламом менее опасных вещей.

Но сейчас он вспомнил ВСЁ!

Однажды Эдик сказал, что видел во сне огромную гигантскую крысу, которая вылезла из подвала их старого дома на Красноармейской улице. Глаза её сияли, словно два раскаленных кусочка стали, с острых зубов капала слюна, смешанная с кровью.

Двумя днями позже Семён решил, что в этом подвале завёлся дьявол, и кому, как не им суждено поймать его за длинный крысиный хвост? Эдик молча согласился, кивнув головой и сделав вид, что готов на всё, когда перед ним широкая спина брата.

В тёмном подвале старого хрущёвского дома практически ничего не было видно, кроме облезлых шлакоблочных стен и вонючего пара, вырывающегося белесыми призрачными клубами из порванных отопительных труб. Мимо проплывали стальные и деревянные двери с нарисованными на них краской номерами квартир и тяжёлыми навесными замками, повешенными на петли.

В руке Семёна твёрдо сидел маленький аккумуляторный фонарик, свет которого создавал лишь новые пугающие тени, танцующие вокруг них, как адские балерины. В самом конце коридора они увидели тяжёлую железную дверь без замка и номера, словно она стала апофеозом всей мрачности подвала и являла собой не что иное, как конец их пути, логово той самой кошмарной гигантской крысы, которую Эдик увидел во сне.

Семён вспомнил, как в тот момент он весь подобрался, чтобы не напугать брата и не показать, как страшно ему самому. Тонкие струйки тёмной воды выбегали змейками из-под ржавого стального порога. Свет фонарика отражался от тысяч капелек влаги, стекающих по двери, искорками потусторонних звёзд.

Эдик сзади ухватил Семёна за плечо.

— Она там, я точно знаю! — громко прошептал он.

В этот момент Семёну показалось, что эхо голоса его брата отразилось от стен подвала и в искажённом варианте вернулось к ним.

— Я точно знаю! — хриплым голосом вещал подвал. — Я точно знаю, что один из вас поделится со мною живыми клетками.

Эдик завизжал как девчонка и бросился к выходу.

Я точно знаю, что один из вас поделится со мною живыми клетками.

10.

 — Это ты, Эдик, или эта та самая ебучая крыса, что приходила к тебе во сне? — спросил Семён.

В голове по-прежнему гудело. Но он уже не знал, что было тому причиной: толи щедрая доза алкоголя в крови, толи дьявольская вонь, исходящая от этого существа, что теперь лишь отдалённо напоминало его двоюродного братца.

— Ты чё, не боишься меня? — пробулькало существо.

Из пустых глазниц по щекам стекали струйки гноя. Синюшные губы открывали ряды изъеденных пульпитом зубов. Руки, лежащие на столе ладонями вверх, были покрыты миазмами и тысячами деловито копошащихся червей.

— Я только сейчас понял, — сказал Семён. Разум мало-помало возвращался к нему в полной силе.

— Что? — спросило существо. Из правой глазницы на щеку выплеснулась новая порция тёмной зловонной жидкости. Лампочка над его головой замерцала и погасла окончательно. Где-то там, в глубине черепа мелькнула крошечная красная искорка, похожая на кусочек раскалённого металла.

— Я тебя не боюсь, — сказал Семён. — Пошёл ты на хер, кто бы ты ни был. И если мой долбанный братец заслужил такую учесть, то я не обязан держать за него ответ.

Тьма милосердно окутала его разум, забрав боль, разочарования, и воспоминания о той училке из музыкальной школы, которую он когда-то, в другой жизни искренне любил. Наверное, стоит жить ради того, чтобы почувствовать себя победителем, когда враг заведомо сильнее тебя.

Тень уползала в спальню, оставляя на линолеуме зловонный чернеющий след, и три женщины, умирающие от своей тошнотворной любви ко мнимому инвалиду, молча слушали, как челюсти крысы с хрустом пережёвывают голову Семёна.

Каким бы не был мой Эдичка, — подумала тётя Маша. — Я всё равно его люблю.

Февраль 2013