Мертв бессмертием

Сумеречный Эльф смотрел на белокурое чудо, пригревшееся у него на груди. Девушка была прекрасна, юна, а он… Он тоже прекрасен и юн, но бесконечно стар. Он являлся бессмертным, слишком бессмертным. На самом деле, он не являлся Эльфом, не являлся бессмертным по праву рождения, а в его родном мире и эльфы не являлись бессмертными. Жили так, чуть дольше обычных людей. А он сломал все границы, дозволенные человеческим бытием. Он согласился однажды стать Стражем Вселенной, но предал клятву, однажды? Он предал клятву и жестоко поплатился за предательство.

Но ведь это было так давно, а теперь мир сужался до пространства крошечной комнаты в кельтского типа избе с узорными дверными притолоками, которые изображали множество оберегов, устройство мира да и другие символы на разные случаи жизни, которые выглядывали различными сушеными растениями и деревянными идолами из разных уголков жилища. В центре избы еще тлел очаг, поднимаясь теплым дымом к дыре в соломенном потолке, сквозь которую мерцали на фоне черного неба высокие осенние звезды. На улице было холодно, а здесь тепло и уютно, невероятно уютно на соломе, покрытой грубой тканью без выделки… Кто-то шевелился в этой соломе, какая-то жизнь. Вероятно, мыши, потому что тощая серая кошка что-то высматривала и прислушивалась, примостившись в ногах.

Сумеречный почти дремал, обнимая свою молодую женщину, совсем свою, всецело, без присвоения, но точно ставшую частью его души. Сон все не шел, только медленно бежало время, шуршало мышами, но и мысли не находили слов. Существовала только реальность, такая теплая и прекрасная реальность в этом крошечном мирке. Как бы хотелось остановить этот мирок, навечно остаться в нем, не получить ни спасения, ни наказания, а только этот серый, как тощая кошка, мирок. Но нельзя, видимо, не для того замышлялось бытие высшей силой.

Дым исходил из очага, сквозь его обманчивые тени виднелись очертания невиданных миров, где бывал когда-то вечный странник, казалось, нашедший теперь покой и умиротворение, счастье. Вот только имеет ли право бессмертный на счастье? Тем более на счастье с человеком. Да и есть ли счастье? Счастье — краткий миг побежденной печали, краткий, но ослепительный. Как же без счастья? Вот только цена счастья для каждого разная. А цена вечной жизни иногда слишком высока.

Это был их дом, их новый дом. Дом, который он построил своими сильными руками, скрепив кровью трудовых мозолей. Такой дом хранит намного больше, чем полученный готовым. Для простой крестьянской деревни в одном из множества миров людей, разбросанных во Вселенной, это был достаточно большой дом.

Сумеречного все приняли в поселении, потому что так он захотел. Он мог исполнить все, чего бы ни пожелал, мог внушить любое чувство людям, вот только эту ослепительную любовь он не внушал ни своей избраннице, ни себе. Любовь нашла их сама. Они встретились однажды в лесу, он явился образом лесного духа, ему нравилось появляться в неожиданных образах. Конечно же, он сразу затмил всех парней из деревни в глазах красавицы-девушки, еще почти девочки: хрупкой, ранимой, мечтавшей о чем-то несбыточном и прекрасном.

И вот теперь она лежала рядом с ним, затихшая, нагая, ослепительная тонкой эстетикой линий своего тела. Тела, на котором еще алели следы его жарких поцелуев: на тонкой шее, округлых упругих грудях… Теперь она спала, и они точно утратили каждый свое индивидуальное «я» и потонули в упоении друг другом, и сон был на двоих. Эльф прикрыл глаза, почти замурлыкав, но не засыпал. В целом, ему и не нужно было человеческое восстановление сил для свершений грядущего дня. Мысли клубились, как дым, и потоки их выносили к одному и тому же избитому холодному берегу…

Вот лицо его помрачнело, он нахмурился, уходя глубоко в свои раздумья, отнюдь не веселые раздумья. Опять история повторялась. Он вообще легко очаровывал женщин своей мрачной красотой и обаянием. Но одно дело очаровать, получить свой приз и разойтись разными дорогами почти параллельных судеб, а здесь другое дело, совсем другое. Он знал, что останется не на год. Не на два, а, вероятно, на несколько десятилетий. Он хотел остаться. Он хотел прожить жизнь человека с той, которую полюбил как человек. Может, даже сильнее, а не как бесчувственный великосильный идол, которому поклонялись крестьяне в этом мире.

Мысли блуждали по холодным тревожным берегам:

«Я так боюсь однажды проснуться, открыть глаза и понять, что тебя больше нет. Ты умерла. Тебя нет ни на земле, ни на небе, ни на дне океанов. Ты где-то там, за пределами миров, куда мне запрещено идти. И этого ускользающего времени вместе с каждым мигом все меньше, время утекает через мои пальцы. Я знал, что нельзя позволять себе любить, я знал, что лучше никогда не появляться в твоей жизни. Но все-таки ты есть, ты пока жива, прекрасна своей юностью. И ты влюблена в меня. От этого еще больней. Как бы я хотел и одновременно не хотел, чтобы эта любовь угасла в тебе до конца твоего земного срока, тогда бы расставание было не так печально. Я бессмертный, я проклят своим бессмертием. Для чего? Кто я? Я — Страж Вселенной. Тринадцатый, лишний, последний, венец самонадеянности тварей земных. Я переживу тебя, и это невыносимо страшно…

Сегодня пока можно погрустить. А бывают времена, когда грустить совсем нельзя, иначе ты просто умрешь, отдашь свой разум на волю ветра, что для бессмертного почти равно смерти, ведь жить без разума вечно опасно не только для тебя, но и для окружающих.

Сегодня можно грустить, но я не хочу. Ведь рядом она, беспечная земная дева.

А я кто? Странник космоса, путешественник по мирам?»

Девушка, уже молодая жена, была пока очень юна, она никого не любила раньше. И вот встретился он и закружил, как вихрь кружит в вальсе осеннюю листву.

И он остался. Он остался не на год, не на два, а на несколько десятилетий. Он женился на ней, совершенно законно, освятив обрядом местных богов, в которых он не верил, зато верила она и ее родня, принявшая едва ли не как доброго вестника тринадцатого проклятого. И он жил в деревне как обычный крестьянин, зарекшись использовать свою магию. Он хотел в какой-то мере испытать и себя, прожить жизнь обычного человека, добывая свой хлеб в поте лица. Он надеялся, что так искупит свою вину. Может быть, станет таким же, как все люди.

Но…

Но вот однажды пришла она, смерть. Пришла с рождением первого сына, который так и не увидел жизнь, покинув ее на второй день после появления на свет. А Сумеречный Эльф, бессмертный, Страж Вселенной, не смел вмешаться. Он обладал огромной силой, мог исцелять любые болезни. Но была в его силе огромная беда: знание.

Он знал, кто должен был умереть, когда и как. И он не имел права вмешиваться, иначе бы разрушился сам порядок мироздания. Он жертвовал своим крошечным человеческим счастьем, чтобы не погубить использованием запретной силы целый мир, миры…

История уже повторялась несколько раз, и всегда сердце Сумеречного рвалось от боли, от отчаяния, от своей бесполезности.

Руки его дрожали, он раздирал ногтями лицо. Он не умел плакать, только выл.

Так первый раз пришла смерть. И забрала один осколок счастья, уже треснувшего, словно зеркало. Счастье, которое еще могло что-то отражать, но легко растаскивалось по таким вот осколкам. И в избе стало не так уютно, все громче шевелились мыши, которых едва выслеживала старая кошка, а обереги как-то совсем не действовали. Люди, конечно, сказали — судьба. Но только бессмертный знал весь ужас этого страшного слова. Он знал судьбу каждого, но не смел вмешиваться. Не смел вмешиваться, даже если это был его сын, его жена.

Дождями истекало время, впитывалось в почву, прорастало новой жизнью, вот только время не вернуть, а для бессмертного ничего не менялось, менялся только мир вокруг него. Время истекало, как кровь из незарубцевавшейся раны его души.

Второй раз пришла смерть, когда их единственная дочь упала с обрыва… И тогда треснувшее зеркало счастья покрылось копотью и почти разучилось отражать.

И Эльф начал замечать немой упрек в глазах жены, в чертах которой не осталось былой юности и стремления к мечтам. Словно она подозревала что-то. Подозревала, что он мог бы предотвратить, сохранить их уютный микромир, но она по-прежнему любила его. Но мечты уже испарялись, точно роса в полдень, от палящего солнца реальности.

И прошло еще несколько лет, и еще, и еще… Красота их померкла, укрылась морщинами, спряталась скорбями. Они продолжали жить, а потом… Потом зеркало счастья перестало вовсе существовать. Когда приходит смерть, то смысл лишают прав. Время истекло водой. Срок истек, и крошечный мирок вовсе перестал существовать.

Дорога, поздняя осень, ветер, пыль, разошедшиеся со вздохами люди-родственники, пустой погост. И сутулый неподвижный человек…

Бессмертный стоял недвижимо подле свежей, еще не осевшей могилы, с которой обсыпались мелкие комочки бурой земли, а порывистый осенний ветер сметал песок и пыль. Ветер раздувал короткий бежевый, словно эта могильная земля, рваный плащ бессмертного. Сумеречный Эльф был снова как будто молод, снова потерян. Он позволил себе состариться, его сила позволяла многое, слишком многое, но не то, чего он желал бы всем своим существом. Но вот он снова оказался юн, бледный загадочный человек с отполировано-мраморной кожей. Такую маску носил он в своих вечных странствиях.

Он не мог плакать, его сердце просто немо рвалось. И говорят, что слаб тот человек, который не умеет плакать. Слаб или нет… Какое это имело значение? Он вспоминал последние минуты ее жизни, немо, уже почти без эмоций. Все эмоции, охнув задушенным оркестром, скатились в пропасть пустоты. Ничего не осталось, кроме сухих ледяных мыслей. Только вечный холод и ощущение, что закопали его навечно живым в могилу. Он бы заплатил и такую цену, но не нашлось покупателя. Торговаться с вечностью — бессмысленное дело.

«Я зажмурился и сжал ее руку настолько крепко, что, казалось, никакая смерть не сумела бы разлучить нас. Я надеялся на чудо. Я ждал, что произойдет чудо! Как же я ждал чуда! Почему я не заслужил одного крошечного чуда? Почему?

Я открыл глаза… Вот и случилось то, чего я боялся с первого дня знакомства. Только случилось еще страшнее, чем я мог бы себе представить. Не стоило думать о смерти, не стоило ждать ее, она всегда приходит неожиданно. Случилось. Вот и все.»

Руки его бессильно опустились, обвисли, точно плети, точно ветви, оборванные ветром, держащиеся на хлипких волокнах коры.

Мертвых в этом мире не сжигали, поэтому ветер сдувал неровный песок с низкого холмика, в изголовье которого застыл небольшой неровный камень с инициалами и изображением богов этого мира. Или представлений о них. Никто же не знал. Никто не знал, куда уходят после смерти. Может быть, там было лучше, намного лучше. Но никто не знал, а сердце рвалось от расставания навечно. И у обычных земных трагедий хотя бы есть исход, ожидание встречи там, где-то там, даже если это ожидание иллюзорно и люди обречены после смерти никогда не узнать друг друга.

Он вспоминал, как долгими ночами ласкал ее, вспоминал каждый контур ее тела, вспоминал, как покрывал поцелуями ее нежное тело, а теперь…

«Теперь лишь черви будут «целовать» тебя в могиле… А я не достоин даже того, чтобы истлеть в земле. Я согласился бы и распасться прахом, стать ничем и всем, потерять себя звуком золы. Но только ветер — мой вечный воющий спутник. Нет нам приюта. Только у ветра хотя бы есть направления, законы, по которым он совершает свой круговорот. А у меня нет ничего, кроме бессмертия и противоестественной силы. Я мертв своим бессмертием…»

Никого не осталось. Все его дети во всех мирах погибали или умирали так же безвременно, как дети в этом мире. Все жены, женщины, возлюбленные проживали отмеренный им срок и покидали его, чтобы не дождаться за гранью бессмертия. Злой рок проклятья шел за ним по пятам, сидел на плечах. Никого не осталось, только ветер. И вечная дорога из мира в мир, никуда. Он знал все судьбы, одной только своей судьбы не мог предугадать. Но принимал ее вызов, принимал, потому что не оставалось иного выбора. Он устал, страшно устал от вечного пути, он почти сходил с ума, но шел дальше, обреченный на вечный путь. Путь без цели. Может быть, однажды… Может быть, он заслужит когда-нибудь прожить одну обычную человеческую жизнь? Однажды искупит… Однажды… Когда?