Комментарии пользователя Ежовская Елена / Страница №2

Записи
Комментарии (178)

Разменная монета / (130)

Раздражаюсь на собственную невозможность воспарить

Это я и имела ввиду. Не парит наша Джин, а пару много, того и гляди клапан вырвет. Ищи потом куда унесёт на парах.

Разменная монета / (130)

Я бы в нижнего. У верхнего взгляд пустой, а этот, бровастенький, смотрит с выдумкой и хитрецой. С таким всегда интереснее чем с самовлюблённым жеребцом. Верхнего трахнуть бы трахнула, но разок, а с нижним надолго зачудила б.

Разменная монета / (130)

Ну, педагогику и психологию не зря же так плотно давали.

Вижу хибнет, автор хибнет в обжигающей лаве любви-и-и.

Это чёб не расслаблялась.

Разменная монета / (130)

Хоть ты и козёл редкостный, но по твоим замечаниям даже спорить не буду — всё правильно. Некоторые, конечно, чисто из занудства написаны, но среди читателей тоже зануд хватает, поэтому живи.

Разменная монета / (130)

Козёл!

Разменная монета / (130)

И последнее. Я понимаю, почему рассказ называется «Разменная монета», но не поняла почему по тексту автор называет саму монету разменной. Ведь устойчивое словосочетание и название артефакта «неразменная монета». В своей версии я заменила разменную на НЕразменную. Может быть, это неправильно?

Разменная монета / (130)

Беды любят носить форму. Одни словно стесняются этой привязанности, пряча её за дорогими часами или ботинками. Другие гордятся формой, как клеймом цеха. Шьют на заказ, носят с шиком и выпячивают символы власти. Первые восстанавливают справедливость без особых проволочек, выписывая самую лёгкую форму потери – денежную. Вторые неторопливо накладывают епитимью волокиты – откупаться приходится и временем, и усилиями. Они мнят справедливостью себя, а наказанием – свою наживу. Мотают нервы, пьют соки, тянут жилы, выжирают душу без остатка. А когда остаётся одна пустая оболочка – панибратски хлопают её по плечу: «Давай, друг! И не попадайся больше», – а ты смотришь им в спину и не можешь даже ненавидеть. Они хороши в своей работе, эти «вторые» – после них ты не хочешь ни большего, ни меньшего. Теперь ты боишься чего-нибудь хотеть.

– Привет, хозяюшка!

С этой фразой на пороге и возникли беды. Пятеро. Четыре молчаливые вышколенные тени и офицер, в щегольской капитанской форме, с сияющими созвездиями на новеньких, шитых золотом погонах.

– Окажи любезность, напои гостей чайком. Устали с дороги, а ей ещё конца-края не видать.

Хельга кивнула. Она смахнула неразменную монету в ящик под прилавком, подальше от чужих внимательных глаз. Потом прошла к столам и развела вероятности. Ту, в которой Вольф будет вести беседу с Изабеллой, спрятала поглубже в зал. А ту, в которой расположились беды, вытащила к самой двери. Меняльная лавка одна, столы в ней одинаковые, а реальности за ними – разные. Люди в них друг друга не видят, не слышат и о соседстве даже не догадываются.

На стол с бедами накрыла – не поскупилась. Принесла вяленый окорок, к нему – грибов маринованных, огурцов квашеных и молодого отварного картофеля с маслом и укропом. Прямо из печи пирогов домашних с семгой и с капустой. Ко всему – запотевший графин водки, а, подумав, и второй.

Офицер окинул снедь затуманенным от предвкушения взглядом, вытер о платок руки и потянулся за хлебом. Хельга прикрыла глаза, только чтобы не спугнуть надежду. Вдруг обойдётся? Ведь может быть, что на самом деле мимо шли, устали. Завернули в ближайшую лавку, передохнуть, выпить да закусить бесплатно. Посидят, кассу отполовинят и пойдут себе с богом.

– С нами сядь, – приказал офицер. – Дело есть.

Стало ясно, что не обойдётся. О ком пойдёт речь – тоже поняла. И капитан догадался, что поняла. Поэтому с хитрецой продолжил:

– Мы одного человека ищем. Люди говорят, сюда заходил. Не видала?

– Что он натворил? – спросила Хельга, не поднимая глаз.

Офицер расценил это как признание, и сообщил доверительно:

– Такой удивительный пройдоха, ты не поверишь – не помер, – в тоне послышалась симпатия, даже одобрение. И повторил сам себе:

– Его убили, а он не помер. Я тоже так хочу.

Хельга расслышала и не сдержалась:

– Понятно. Бравые воины впятером за секретом пришли. Начальство-то знает, или тихоходом?

– Мы. Восстанавливаем. Справедливость. – Капитан подпустил в голос металла. – Советую сотрудничать. Во избежание…

Хельга подумала, что очень хочет домой. Даже несмотря на то, что дома у неё нет. В любое место, где можно спрятаться. Вполне подошла бы испещренная шрамами спина, между двух лопаток – куда можно упереться лбом и затаиться. Она сказала:

– Давай я его выкуплю. Задорого.

Офицер заржал:

– Вот ушлый тип, не устаю ему удивляться. Ещё вчера за его дырявую шкуру никто и ломаного гроша не давал, а сегодня сама хозяйка меняльной лавки готова торговаться.

Отсмеявшись, поморщился:

– Он тебе жениться обещал, что ли? Так соврал, не женится. Безделушку какую подарил?

– Поменял, – не стала отрицать Хельга.

– Ну, поменял. Не торговался, на первую предложенную цену согласился, верно? Он же знал, что мы следом идём. Да я сам на его месте с три короба наобещал бы.

– Ничего он не обещал.

– Тогда тем более. Не будь дурой.

Хельга не отвечала. Она видела, как совсем рядом – руку протяни – за столом сидит Вольф, ест, прихлебывает густой эль, отирает рукой пену, улыбается Белке, задумчиво почёсывает подбородок.

Словно услышав её, он обернулся. Вдруг встал, подошёл и погладил по щеке. Ладонь была сухой и тёплой. Удивившись этому порыву, Хельга не сразу поняла, что беды тоже видят Вольфа. Спросила невпопад:

– Ты как сюда попал?

– С недавних пор могу находить дорогу туда, где меня ждёт моя женщина.

И, оглядев компанию, приказал:

– Уступи место. За свою шкуру торговаться буду сам, – и уже обращаясь к офицеру: – Сделка?

Капитан кивнул:

– Можно. Мне нужно всё, что ты умеешь и знаешь. Взамен я, может быть, оставлю тебе жизнь. Согласен?

Вольф задумался. Где-то далеко чудовищный зверь разорял логово волчицы, вытаскивая окровавленной пастью на свет последнего волчонка из помёта. Тот барахтался на самом краю спасительной норы, швыряя лапками в ненасытную глотку всё, что попадалось, в отчаянной надежде отвлечь, выторговать у судьбы мгновение для спасительного рывка внутрь.

– Я не согласна. Я не буду в этом участвовать.

– Не имеешь права пойти против Сути, – едва не мурлыкал довольный капитан, но в тоне слышалась ленивая угроза.

Хельга вспылила:

– Суть меня обязывает цену назвать, а не живого человека ради умений разделывать.

– Что же ты, милая? – подал голос Вольф. – Клялась и в горе, и в радости… А как до дела дошло – так с глаз долой? Мне в твоих аккуратных руках лучше будет, чем у этих костоломов. Ты-то зря не покалечишь.

Хельга не огрызнулась. Помолчала, смиряясь, и произнесла бесцветным голосом:

– Меняю одну вероятность выжить на все твои ценности. Те, которые сегодня перечислял. Справедливая цена?

Вольф кивнул. Капитан поелозил, оглянулся на безмолвных спутников и тоже кивнул.

Усадив Вольфа на низкую лавку, Хельга раздела его по пояс, стараясь не касаться тёплого тела. Нашла на плече конец шрама и потянула за него, как за нитку. Шрам оторвался. Хельга поянула сильней. Сначала нитка шла легко, но вскоре начала путаться – пришлось останавливаться, сматывать оторванное в клубок, а в сложных местах резать на части и снова сплетать. Вольф молчал, но Хельга знала, что ему очень больно. Ближе к пояснице шрамы стали глубже, теперь нитка отрывалась от тела медленно, вместе с кусками кожи и каплями крови на ней. Хельга старалась быть аккуратнее, но получалось только медленнее.

Вольф не выдержал и рявкнул:

– Резче давай, чего возишься?!

Хельга закусила губу и дёрнула. Не вышло. Ещё раз, и ещё. Резче!

Сетка шрамов оторвалась вся, вместе с кожей, оставив ровный красный прямоугольник. На прямоугольнике проступила кровь. Редкие капли ползли вниз, сливались в струйки и густо плюхались на пол.

Хельга отмерла. Метнулась к прилавку, вытащила пластырь и ножницы, стала разрезать и наклеивать, пытаясь залепить дыры, пока не заржал капитан. Тогда до Хельги дошло, какая она дура. Дело не в ссадинах и не в крови, в которой уже измазалась по локоть. Беда в том, что нет больше той спины. Она огрузла, словно убрали каркас, без которого мышцы расплылись. Пропала ловкость, сменившись тупой вялостью. Волк перестал казаться голодным и поджарым. Стал не воином, а рыхлым пушечным мясом.

Ольга смотала шрамы в клубок и бросила на стол. Назвала:

– Старые шрамы, ноют к непогоде.

Офицер довольно кивнул, бросив:

– Продолжай.

Ольга проговорила:

– Проклятия матерей, немного.

Она провела рукой по склонённой голове и вырвала несколько седых волос. Едва они легли на стол рядом со шрамами – Вольф снова изменился. В этот раз Хельге удалось заметить, как. Сначала пропала кривая ухмылка, и даже след от неё – складка у губ. Улетучилась привычка ждать удар в спину, настороженность, а вместе с ними испарился взгляд – внимательный и усталый. Не стало уважения к слабым – его не бывает без понимания, на что способна женщина, прикрывающая собой дитя. А вместе с ним растаяло и почитание женского тела.

Вольф поднял голову, увидал Хельгу и глумливо заржал. Радостно и похабно, как дурак на площади, теребящий срам на потеху людям.

Хельга всхлипнула от страха, но продолжила:

– Последнее: взгляд убитого.

Вольф дёрнулся. Замотал головой, влево, вправо. С равными промежутками, как будто его били. Открыл рот и захрипел, копируя чужой голос:

«Помни этот взгляд, волчий выкормыш. Никогда не смей забывать. Где б ты ни был – в хлеву, под столом или на бабе – пусть он приходит к тебе, часто и не вовремя. И молись своим поганым богам, чтобы так оставалось всю жизнь. Потому что пока ты помнишь тех, у кого отнял жизнь, пока понимаешь, какая ты мразь – ты остаёшься человеком».

Волчара подавился словами, закашлялся и срыгнул. По столешнице покатился человеческий глаз. Проводив его взглядом, Волк запрокинул голову и завыл. Протяжно и глухо, с животной тоской – так, что побледнели даже тени за офицерской спиной. Волчара неуклюже повалился вперёд, на колени. За мгновение до того, как рухнуть на пол – перенёс вес тела и рванулся к капитану, целясь в горло. Но один из теней всё же успел выхватить нож и коротко, без замаха ткнул лезвием в пасть. Волк взвизгнул и отступил. Закружил по лавке, мотая головой и путаясь в лапах. Рядом по-бабьи закричал капитан: «Уберите! Уберите животное!» Скрипнула входная дверь – и Волка с головы до ног окатили будоражаще-знакомые запахи. Он напрягся как пружина – и рванул туда, где пахло сырой чащей, добычей и безбрежной свободой.

Время в меняльной лавке бежит по своим, причудливым законам. То мечется, как бешеный пес, тасуя друзей, врагов, близких и случайных, любимых и ненавистных – как карты в колоде ловкого шулера. Ты вглядываешься в них, стараешься запомнить, но черты стираются, сливаются в маску, которая тоже ускользает из памяти, смытая потоком бессмысленных повседневных дел. А иногда время замедляется, растягивая секунды до вечности. Кажется, что ты уже давно умер и жаришься в адском пекле. Ты орёшь, корчишься в безумии, ползаешь на коленях за чертями и, плача, просишь добавить жара в костре. Но даже в аду за это время от тебя устают и отпускают на поруки. Ты возвращаешься домой, стоишь на пороге, прощенный, расправив обожженные плечи – и понимаешь, что ничего этого не было. Что едва ли прошло пять минут с той секунды, когда за Волком захлопнулась дверь.

В лавке было очень тихо. Капитан-Беда молча сидел за столом. Он таращился на сложенное перед ним добро, боясь шелохнуться.

Его вышколенные и уже бесполезные тени исчезли. Хельга прибрала со стола ненужную снедь – Беда этого даже не заметил. Немного помедлила, колеблясь, но решилась. Подошла к офицеру и попросила:

– Отдай ты это мне, – сказала она тихо и, не дождавшись ответа, повторила ещё раз: – Отдай. Ты же боишься.

Капитан посмотрел на Хельгу как-то пришиблено, и в этом взгляде она прочла и налипшее на зубах желание всем что-то доказать, и паническую боязнь вдруг оказаться небезупречным в своей безупречной форме.

И Беда понял, что она поняла.

– Боюсь. А кто бы не боялся? Кто, вообще, такое на себя добровольно наденет? И ради чего? Ради радости оказаться со вспоротым брюхом на неделю позже срока?!

– Верно говоришь, не нужны тебе волчьи умения. Не твоё это. Не хочешь так отдать – сменяй. Я хорошую цену назову.

– Не сможешь, – покачал головой капитан.

– Смогу. Сменяю тебе волчье добро на возможность не быть бедой. Ты ж всегда хотел попробовать, как это – идти против Сути.

Офицер заржал:

– Нахальная ты девка. Не боишься мне такое предлагать?

– Меняла всегда справедливую цену называет. Можешь отказаться, но смотри, не пожалей потом.

Отсмеявшись, Беда порозовел, приободрился:

– Ну, со своими-то я договорюсь… А ты как это устроишь?

– Лавку тебе отдам. Был бедой, станешь менялой.

– Я не смогу менялой. Я торговаться не умею. За три дня променяюсь в пух и прах, и что? Одна дорога останется – опять в беды податься.

– Менялой быть несложно, нужно только понять суть. Меняла может только справедливую цену называть. Нельзя накручивать, нельзя скидывать, нельзя торговаться. Нельзя брать и давать сдачу. Запомнил?

Беда неуверенно кивнул. Хельга продолжала:

– Я к лавке волшебный рубль добавлю. Неразменный. Им сколько хочешь рассчитывайся, всегда к тебе вернётся, только сдачу не бери. Сможешь удержать в кармане монету – будешь хорошим менялой. Не сможешь – не перепрыгнешь свою суть, так и останешься бедой. Ну, что согласен?

Капитан подумал, пожевал губами – и согласился, неожиданно и радостно, словно в холодную воду нырнул.

Хельга тоже улыбнулась. Быстро, словно спеша избавиться от обузы, положила на стол ключи от лавки. Огляделась по сторонам, поправила картины у двери, свела вероятности. Вытащила из-под прилавка кожаный мешок и бережно уложила в него всё волчье добро: клубок старых шрамов, седые волосы, человечий глаз. Мешок накрепко завязала и закинула за спину.

Невесть откуда взялась Изабелла. Она поискала глазами Вольфа, не нашла, обернулась к офицеру и спросила:

– Сговорились уже? А я? Про меня не забыл? Уговор дороже денег! Я свою часть выполнила, про пришлого тебе рассказала. Теперь давай, плати обещанное!

Капитан замялся, повернулся к Хельге и сказал:

– Хозяйка, забыл я совсем. Надо ещё Изабелле долг простить. Тогда цена точно справедливой станет.

– Долг? – переспросила Хельга. – Хорошо. Я и долг прощу, а на сдачу тебе нашу с Белкой дружбу отсыплю. Согласен?

Капиатн заулыбался:

– С Изабеллой? Согласен, она видная. От такой только дурак откажется.

Хельга кивнула.

— По рукам.

Теперь на её совести оставалась только одна незаконченная сделка. Обмен, цену которому она и сама пока не знала.

Бывшая меняла вышла за порог, поправила рюкзак и принюхалась. Отовсюду одинаково пахло прелой листвой, дождями и неприкаянностью. Хельга повертела головой, выбирая куда пойти. Ничего не решив, достала из кармана монету и щелчком подбросила вверх. Монета несколько раз перевернулась, блеснула на солнце и упала на ладонь, вверх аптекарскими весами.

Разменная монета / (130)

Много сказок ходит о разменной монете. Часто её называют неразменной и говорят, что это рубль, который всегда возвращается к владельцу, сколько им не рассчитывайся. Нужно лишь соблюдать правило: никогда не брать сдачу.

Неудивительно, что за монетой охотятся все, как один, торговцы и менялы. Пытаются заполучить её правдами и неправдами, а после предлагают собратьям по цеху. Особый шик – не только продать её за немыслимую цену, но и уговорить, соблазнить или вынудить покупателя взять сдачу. Мастера тоже грешат тщеславием, и стоит ли осуждать лучшего за желание стать первым.

В этот раз торги начались негромкой фразой из тени: «Ну, что стоишь? Раздевайся, раз пришла».

Хельга не ждала такого приёма. Вернее, не ждала никакого, но от нарочитого пренебрежения стало неловко. От досады она дернула завязки и выскользнула из одежды, явив аргумент, которым женщины издревле убеждают мужчин.

Темнота молчала.

Хельга считала секунды, после которых оставалось только собрать сброшенные юбки в охапку и уйти. Усмиряла гордыню и клялась добиться просьб пощады за каждый миг ожидания; просьб жалобных, униженных, произнесённых искренне и даже на коленях…

Она вздрогнула от неожиданности, когда аккуратные но сильные пальцы сомкнулись на талии. Без раздумий они поднялись по позвоночнику, зарылись в волосы на затылке и резко повернули её к себе.

Хельге стало страшно от этих блеснувших в темноте глаз. Она попыталась отстраниться, но её внутренняя сущность тянулась к этому блеску. К сомкнутым в лёгкой уверенной ухмылке губам. Страх сменился сомнением. Вдруг будет заметно, что в последний раз мужские пальцы касались её затылка довольно давно, и сейчас она даже не вспомнит, хорош ли был их владелец.

Гость, похоже, не разделял этих сомнений. Он притянул её к губам и уверенно вдохновил на очередной обмен.

Обмен немногословный, но яростный. Где сильный диктует свою волю, требуя беспрекословного подчинения. Нежно убеждая, что только ему решать, чем брать плату: томными хрипами, или необъяснимым безудержным плачем. Твой товар — доверие без рассуждения. Его — уверенные сильные руки и нежность.

В таком обмене даже неопытный покупатель может вскружить голову матёрому продавцу. Чистота торга намного важнее распределения ролей. Действие важнее результата. Товар сам назначит цену, и она неоспорима. Проиграть в этом торге – единственный способ победить.

Хельга рассматривала золотую монету, перекатывая её в пальцах. С одной стороны – сундук с деньгами, с другой – аптекарские весы. Молва, описывающая артефакт, была правдива и точна в деталях.

– Что за монету предложишь? – спросил пришлый, сидя на краю кровати. Хельге была видна только широкая, испещрённая бледными шрамами спина, будто кто–то задумал сделать из живого человека витраж, но изрезав кожу в клочья, бросил.

– Как тебя зовут? – спросила Хельга невпопад.

– Вольфом зови. – Пришлый не оборачивался.

– Волком. Красивое имя, тебе идёт.

Гость мгновенно приблизился и, впившись пальцами в простыню у её бёдра, прорычал:

– Падальщику всё идёт, родная.

Хельга недовольно нахмурилась, а Вольф удовлетворённо осклабился:

– Я цену жду.

– А что предлагать, если монета и так уже моя?

Вольф подобрался, даже уши, казалось, встали торчком.

– Не веришь – отбери, – Хельга положила монету на живот.

Вольф аккуратно взял монету и принялся подбрасывать её вверх всё выше и выше. Она послушно шлёпалась в ладошку до тех пор, пока тот не отвёл глаза. Но едва потерял её из виду – исчезла, вновь оказавшись у смеющейся Хельги на животе. Вольф попробовал ещё раз, и ещё. Выругался и шлёпнул Хельгу по бедру, украсив молочно-белую кожу бордовым отпечатком.

– Невелика же цена у этой цацки! На улице можно было пару горячих шлюх на целую ночь купить.

Хельга стала серьёзной:

– Я тебе не ночь продала. Я тебе монету на любовь сменяла.

Вольф присвистнул насмешливо:

– На любовь, ишь как. И зачем мне она? На монету хоть пожрать можно было.

– Не нравится – не бери, – Ольга встала с постели, начала одеваться. – Только меняла всегда справедливую цену называет. От сделки можешь отказаться, но гляди, не пожалей потом.

Вольф откинулся на кровати, задумался. Глумливая улыбка испарилась, оставив в напоминание усталую складку возле губ. Так он казался серьёзнее и старше.

– А правду говорят про любовь, что это сильный оберег? Все эти «жди меня и я вернусь»? Что даже когда совсем ничего не осталось – одна женская любовь способна с любого дна вытащить и человеком обратно сделать?

Хельга пожала плечами.

– Но ждать-то хоть будешь? Не обманешь?

– Буду. Я теперь постоянно буду думать о тебе. Промчатся годы – я буду хотеть тебя. Появятся и исчезнут многие жизни – а я буду верна тебе. Справедливая цена?

Ей показалось, что где-то очень далеко сейчас скулит другой Вольф. Который ещё не познал крови и предательства, людской злобы и алчности.

Скулит почти беззвучно, лишь шевелит губами, высчитывая хоть маленький шанс на спасение от уготованного ему будущего.

Наконец он кивнул:

– Это больше, чем я мог хотеть.

Хельга, разряжая обстановку, пошутила:

– Ты гол как сокол, даже сдачу нечем взять.

Вольф громко похлопал себя по груди.

– Родная, сокровищ полный мешок. Есть старые шрамы – ноют к непогоде. Есть проклятия матерей, немного правда. Ещё редкость – последний взгляд человека, которого задушил своими руками. В нём хорошо видно, как угасала жизнь, вытекала по крупицам сквозь пальцы. Хочешь?

Хельга помертвела, покрутила головой: этого не возьму.

– Брезгуешь? – ощерился Вольф. – Нет, милая. Люби, какой есть.

Он прыжком вскочил с кровати, притянул её себе за волосы и укусил за губу.

– Мне горькие женщины нравятся. Старайся, раз вызвалась.

По подбородку потекла тоненькая струйка крови. Вольф рассмеялся, выпустил волосы и позволил уйти.

Нельзя идти против собственной сути. Менялам следует менять, воинам – сражаться, любовницам – любить. Как только люди начинают хотеть большего – приходят беды.

Через некоторое время Вольф спустился к прилавку. Нашёл там Изабеллу и затребовал еды. Служанка поставила перед постояльцем поднос с рулькой и густым тёмным элем, но не ушла. Немного потоптавшись, набралась смелости и выпалила:

– Ты хозяйке золотой-то отдай. Я всю ночь думала: не могла я деньги потерять. Не иначе, магия какая-то. Как ни крути, с тебя спрос!

Вольф равнодушно пожал плечами, но увидев, что Изабелла едва не ревёт, смилостивился:

– Забрала хозяйка твоя золотой, у неё спрашивай.

Слёзы высохли, но Изабелла не ушла. Видно было, что ей скучно среди пыльной тишины и бездушных меняльных раритетов. Бросив быстрый взгляд в сторону подсобки, она решилась и села за стол.

– А что за монета, я таких ни разу не видела?

– Неразменная.

– В первый раз слышу.

– Братья с сёстрами в детстве баек не травили на ночь? – спросил Вольф. Он отоспался, поел, подобрел и не нашёл причин затыкать источник информации, непрошеный, но полноводный.

– Не-а, – помотала головой девушка. – У меня не было. Мама в родильной горячке померла. А папаша второй раз жениться не захотел, ему и с бутылкой в обнимку хорошо жилось.

– Вот как? Тяжело было?

– Почему тяжело? Не хуже многих. Отец хорошим плотником был, пить пил, но дело помнил. Деньжата водились. Когда созрела – совсем хорошо стало. Что ни танцы – у меня платье новое или сапоги. А то и серьги, как повезёт.

Изабелла сделала паузу, но Вольф молчал, и она продолжала:

– Как сундук приданого насобирала – всё продала и в город сбежала. Хотела в весёлый дом податься. Думала, соблазню герцога, он меня к себе возьмёт. А там или герцогиня окочурится, или сына ему рожу. Всё мне казалось, что в герцогском дворце не жизнь, а сказка.

Вольф оторвался от кружки:

– А оно не так?

– Да мне почём знать? Я даже до борделя не дошла.

Изабелла состроила скучающую рожицу и отвернулась к окну, выдерживая театральную паузу. Вольф даже усмехнулся: давай, трави, кудрявая, заинтересовала. Дважды просить не пришлось.

– По дороге я в меняльную лавку зашла. Хотела себе грудь побольше и талию поуже.

– А заплатила чем? – спросил Вольф, окидывая взглядом ладную девичью фигурку.

– Не-е-ет, – зарделась девушка. – Это свои. Посмотрела на меня Хельга и не стала меняться. Говорит, я тебе лучше мозгов дам, а фигура – сильно дорого. Я согласилась.

– Глупая, торговаться надо было.

Изабелла вскочила:

– Вот все вы думаете, что в торговле дело. Нет, неправильно! Справедливая цена одна, и вы сами её назначаете. Меняла ни изменить, ни отказать не может. Она только видит её и озвучивает. Ей-то без разницы, за сколько вы себя распродаёте, она по-любому не проторгуется.

Подумав, добавила:

– Только мне и на мозги не хватило. Но Хельга добрая, она остаток отработать разрешила.

Вольф молчал, и Изабелла подытожила:

– А с мозгами мне не нравится. Раньше веселее было. Раньше я ух какая была! И плясать могла часами, и кавалеров пруд пруди. А сейчас и кавалеров мало, и не с каждым пойдёшь, всё думаешь: а ну как пришибёт он меня или лицо порежет? Нет, с мозгами жить боязно.

Вольф рассмеялся:

– Но хозяйка твоя как-то справляется.

– Ой, ты думаешь, ей тут сахар? Покупают, продают… А чтобы кто песню спел или подарил чего – так не дождёшься.

Избелла взмахнула юбками и с размаху плюхнулась на лавку рядом с пришлым:

– А смотри, что я придумала: давай ты у нас останешься. У нас тут ценности ого-го какие! А защищать некому. Хозяйка тебе денег заплатит и еды даст. Оставайся, а?

Вольф молчал. Когда люди хотят большего – всегда приходят беды.

Разменная монета / (130)

Время в меняльной лавке бежит по своим причудливым законам. Поэтому возраст её хозяйки угадать практически невозможно: то ли закипающие семнадцать, то ли настоявшиеся сорок. И неважно, в чём вы привыкли считать возраст женщины – в градусах, годах или мужчинах. Знающие люди полагают, что последнее – вернее всего.

В Хельге чувствовалось тепло и сладость, как в согретой солнцем банке абрикосового варенья. Прозрачная беспечность перемежалась в ней с матовыми слоями здравого смысла. Тёплое участие и мягкое предостережение от вопросов о прошлом одним лишь насмешливым взглядом. Но если спросить правильно – расскажет, пристально наблюдая за реакцией слушателя. Если его угораздит брезгливо поморщиться – сдерёт за рассказ три шкуры. И ведь не поспоришь: кому ещё судить о справедливости цены за прошлое, как не меняле.

В другом мире Хельга могла бы быть гардеробщицей; ворчливо выдавать верхнюю одежду, за каждый потерянный номерок подсыпая в карманы мелкие неурядицы. В казино её ловкие пальцы подмешали бы к вашим фишкам немного удачи – если вы добавили к ним улыбку или ненавязчивый комплимент. А отдав последний рубль конопатой попрошайке, вы могли бы на целый день стать записным дамским угодником. Так Хельга меняла бы там, где главенствует материя, и чародеи вынуждены продавать свои услуги из-под полы.

Но здесь мастера вольны работать с подлинной сутью вещей. Хельга может поменять всё что угодно: умение на возможность, ошибку на обиду, а мелкий грех – на кусок нежнейшей телятины. Если вы настолько недальновидны, чтобы разбрасываться своими грехами.

Изнутри меняльная лавка больше походила придорожную корчму. Тут не было полок с товаром и кричащих объявлений о распродаже. Несколько столов из грубо отёсанных досок, мутное слюдяное окно, украшенная множеством картинок потрескавшаяся стена, напротив коротой располагался скромный прилавок. За прилавком скучает красавица Изабелла, накручивая локоны пшеничных кудрей на изщный пальчик. Именно к ней направился человек, который впервые оказался на пороге меняльной лавки. Окинул взглядом высокую, едва прикрытую кружевом грудь, приободрился и спросил, приняв Изабеллу за владелицу заведения:

– А что, хозяйка, желания здесь исполняют?

– Ошибся, милый, – хмыкнула девушка, незаметно оглядев пришлого из-под опущенных ресниц. Стоптанные сапоги, пыльный латаный плащ и худощавый дорожный мешок не впечатлили красотку. Она дежурно пошутила:

– Бордель ниже по улице, дом наёмников – выше.

Незнакомец мягко положил на прилавок сжатый кулак.

– Если б мне нужен был бордель, я бы пошёл в бордель, – сурово отрезал пришлый.– Но мне нужна меняльная лавка. Это тут?

– Вы уверены? – раздался сзади тихий и мягкий голос.– Редкое возмущение нельзя утихомирить женской лаской или пресечь грубой силой.

Незнакомец обернулся.

На противоположной стене висели открытки, фотографии и картины. Большие, маленькие и совсем крохотные, цветные и черно-белые, с видами лета и снежной зимы, скромных селений и величественных замков, тенистых лесов и бескрайних степей. Общее у них было только одно: по странной прихоти коллекционера на всех была изображена дорога. Хозяйка легко передвигала рамки картин, меняла местами, будто складывала одной ей понятную головоломку. Когда закончила, отодвинула в сторону ненужную стремянку, издали полюбовалась на свою работу и распахнула входную дверь. Ту самую, через которую только что вошёл человек, впервые попавший в меняльную лавку.

За дверью больше не было согретой лучами июньского солнца булыжной мостовой. Там была белая взвесь, мороз и едва различимые за непогодой невысокие горы на горизонте; точно такие же, как на картинке у входа.

Из снежного тумана выходили люди. Складки меховых одежд и тяжёлая поклажа сковывали их движения и делали похожими на медлительных моржей. К лавке приближались славные на весь свет охотники из застывшего во времени и скупого на слова Снежного мира.

«Идём, милый, не мешайся, – Изабелла мягко увела оторопевшего гостя от прилавка и усадила за стол. – Видишь, занята хозяйка, освободится, потом и тебя выслушает. Тут жди».

Заиндевелые моржи ввалились в лавку и разложили на столах свою добычу: свежую и соленую рыбу, жёлтые бивни и позвонки невиданных морских тварей, мороженное мясо и связки пушнины. Взамен их толмач запросил редкие товары: удачу в охоте, точность выстрела и твёрдый удар. Хельга, не торгуясь, согласилась. Рыбу, мясо, бивни и шкуры она быстро продаст по сходной цене. А на полку за прилавком выложит чутьё, смелость, умение рисковать и выкладываться до предела человеческих возможностей – всё, что пригодилось моржам в охоте, помимо силков, гарпунов, оружия и снастей.

Неожиданно их тихую и размеренную беседу прервал недовольный возглас:

– Я гляжу, эта тягомотина надолго, – нарочито громко выкрикнул пришлый и громыхнул лавкой, укладывая ноги в пыльных сапожищах на стол. От такого хамства сбился даже толмач северян, глазастый и скользкий, как взрослый тюлень. Хельга нахмурилась и бросила взгляд на Изабеллу: разберись, мол.

Девушка подбежала к незнакомцу.

– Мне комнату на постой, пожрать принеси и хмельного, – приказал тот, добившись особенного внимания.

–Здесь недалеко гостиница, там недорого. Можно и переночевать, и....– начала Изабелла.

– Хозяйку твою ждать буду, – рявкнул пришлый, но, подумав, добавил: – Скажи ей: меняю деньги на комнату и еду. Пусть чистую кровать приготовит, я пока высплюсь. А то щас достану трёхструнную и скрашу себе ожидание походной песней наёмника. Понятно объяснил?

Ответом стал шорох юбок. Изабелла исчезла, но быстро вернулась.

– Комната на одну ночь, холодная телятина, сыр и кувшин молодого красного вина. За всё один полновесный золотой.

– Откуда цены? – возмутился пришлый. – За полный золотой ты мне ещё и кровать согреть должна.

– О справедливости цены с хозяйкой говори. Я только исполняю.

– Вот ты ловкая: золотой тебе, а кровать греть – к хозяйке, – хмыкнул пришлый в ответ и подбросил золотой в воздух. – Ну да мне без разницы кто греть будет. Веди.

Несколько раз блеснув в воздухе, монета приземлилась на Изабеллину ладошку.

Тем временем торговля с северянами подходила к концу. Моржи, получив желаемое, расселись за опустевшими столами и с удовольствием потягивали чай с топлёным жиром. У прилавка оставались только Хельга и низкорослый толмач-тюлень.

Тюлень торговался последним, используя всю отпущенную суровой северной природой настырность и редкий талант убеждения. Он не просил для себя ни удачи, ни меткости. За свою скудную добычу он хотел склянку безумного пламени. Того самого, что растекается по венам обжигающим желанием и, будучи разделенным на двоих, может согреть самую холодную и длинную ночь. Склянка стоила дорого, и торговля выходила жаркой. Расслабленные моржи подшучивали над дружком, предлагая скинуться ему на терпение, чтоб тот не потел нерпам на смех, но Тюлень только отмахивался. В конце концов, они с хозяйкой сговорились.

Поздно вечером довольные северяне отбыли домой. А Хельга со служанкой ещё долго переносили продукты в ледник и раскладывали товары по полкам кладовой. Только после полуночи хозяйка спохватилась:

– Белка, человек наверху за кровать рассчитался?

– Да, сейчас, – Изабелла полезла в кошель на поясе и замерла.

– Что такое? – почуяла недоброе Хельга.

– Монета… Я же её видела. В руках держала… – у девушки задрожали губы, – как же я так, а?..

Она беспомощно смотрела на хозяйку.

– Как она выглядела?

– Ну… такая, немаленькая. Тяжёлая… Там с одной стороны сундук с деньгами, а с другой – весы аптекарские.

– Точно весы? Не врёшь? – переспросила Хельга.

– Зачем мне! Я золотой не брала. Не первый же день работаю, ты знаешь…

Хозяйка мотнула головой:

– Я верю. Ты иди, ложись. А с постояльцем я сама поговорю.

Хельга задумалась.

Ей хватило взгляда, чтобы понять: незнакомец не так прост, как кажется. Исходило от него какое-то ощущение опасности. То ли из-за слишком внимательных глаз, быстрых и цепких до любых мелочей – будь то маленький кинжал, скрытый под её юбками, или беззащитное горло разомлевшего северянина. То ли от скупой точности слов и движений гостя. С такой грацией хоть на столе пляши, хоть между вражескими клинками – везде хорош, глаз не отвести…

Словом, ничего умного и обнадёживающего Хельга не надумала. Понадеявшись на свой в таких делах опыт, поднялась на второй этаж и постучала в дверь. На едва слышный вопрос ответила: «Хозяйка. Сдачу принесла, как просил».

Разменная монета / (130)

Ну и я подитожу. Честно взяла и переписала. Только получилось то же самое, за исклчением нескольких сцен и образов, которые сильно не нравились. Поначалу казалось, что надо править всё. Но чем внимательнее читаешь, (а переписывая читаешь очень внимательно) тем прочнее уверяешься, что многое править тут попросту нельзя или невозможно без изменения сути. Даже исправленное мной в первоначальных замечаниях пришлось вернуть на место, ибо оно там на месте ) Так что мой совет критикам — наденьте шпильки автора и попробуйте пройти хотя бы половину текста. Больше чем уверена, с каждым шагом вы всё точнее и точнее будете попадать в его следы. Не знаю почему, но это именно так. Словно феномен с месячными, который вроде как-то объясняется с научной точки зрения. А тут у меня объяснений нет. Текст в моей редакции прилагаю ниже для сравнения.

Разменная монета / (130)

Добрый Джин из меняльной лавки. Где потереть?

Разменная монета / (130)

Поорала

Никакого «орала» не было. Не умею я. Спокойно и размеренно возмущалась да и только.

Разменная монета / (130)

Вот же ш. Задник — это рисованный задний фон на театральной сцене. Вроде общедоступный и интуитивно понятный термин. Как самой умничать, так ничего. Мне один только дятловый язык чего стоил.

Разменная монета / (130)

Смотрю, тут почти у всех лапки чешутся переписать сие великолепие ) А давайте, каждый из критиков этот рассказ перепишет по своим ИМХОшкам, замечаниям, предложениям и пожеланиям. Потом ещё раз соберёмся, и Джин назначит победителя. А чо, такой миниконкурс критиков на заданную тему. Будет весело.

Разменная монета / (130)

Блин, а чо недоступного-то сказала? Значит, последующие посты о том же — доступные, и «всем спасибо», а мой, на примитивно-школьно-магазинно-продуктовом уровне — недоступен и «сама дура». Так и запишем. Рры.

Разменная монета / (130)

Скрывали говорю! Почти постоянно. И говорю, и скрывали. Видимо, было что скрывать.

Разменная монета / (130)

Кольчужная защита шеи, ниспадающая до сердца, могла присутствовать даже в повседневном наряде знати и воинов, скрываясь под верхним слоем одежды, или как самостоятельный декоративный элемент. Объяснять почему в те времена не пренебрегали постоянной защитой самого уязвимого места, думаю, не нужно.

Игрушка в игрушечном мире / Игрушка (25)

переварила.

Рассказ как раз для мутировавших. Так как я наполовину, то с первого раза не поностью дошло. Как же с вами, с мутантами трудно. Можно ведь просто: про трактора, покос, доярок и коровник, так нет, обязательно надо про такое написать, чтоб нам, от сохи и мусорки, мозг поломать пришлось.

Вот такое примерно общее впечатление )

И чего на другой конкурс непервого контакта это не выставила? Там бы первое было, однозначно. Я тот мусор перечитала без всякого удовольствия. А тут все удовольствия разом.

Теперь об косяк. Он у тебя один, но постоянный. Ты подробно смакуешь и расписываешь свой очередной мир, а на само действие то ли сил, то ли знаков уже не хватает, поэтому оно постоянно выглядит каким-то смазанным или обрезанным. Вот и сейчас, я по уши в твоём зазеркальном мире, но проблему пилота-навигатора до конца так и не прочувствовала.

Игрушка в игрушечном мире / Игрушка (25)

Неплохое Зазеркалье получилось. И улыбка ЧеШира тоже.

За Ежчинова ответишь.

Подробнее потом, как полностью переварю. А ты вы с Джулией чёт меня понимать перестали в последнее время. А раньше с полуслова. Сказала: «плохо» или «хорошо» и всем всё понятно )

Разменная монета / (130)

Меня в салфетки возьмёте? Как раз дома кончились.

Там и «пятнашки» реанимировали.

Авторизация